Константин Богомолов: "Треш — это то, как критики любят называть мои спектакли"
О новой постановке, сациви и планах
Имя режиссера Константина Богомолова хорошо известно даже тем, кто от театрального мира далек. На его спектакли врывались православные активисты, зрители демонстративно выходили из зала прямо во время действия, да мало ли что еще было; но продолжать эпатировать публику в своей новой постановке все это ему совсем не мешает. Мы попросили театрального критика Аллу Шендерову, хорошо знакомую с режиссером и его работами, обсудить премьеру «Мушкетеров», а также узнать, к чему Богомолов собирается приложить руку в ближайшем будущем.
С чего начались «Мушкетеры»?
Они начались с отказа от «Гамлета», который планировался в МХТ: я стал работать, но понял, что может получиться слишком близко к «Карамазовым», а мне хотелось пойти в какую-то другую сторону — более карнавальную, бурлескную, может быть, даже водевильную. Хотя это не значит, что я насовсем отказался от «Гамлета». «Мушкетеры» придумывались постепенно: вначале не было никакого сюжета, я взял фрагменты текста Дюма и пытался что-то с ними делать; потом я стал просто писать отдельные сцены: первыми возникли сцены в доме престарелых, то есть мушкетеры 20 лет спустя, затем встреча Бэкингема, он же Джастин Бибер, и королевы. Потом сцена д'Артаньяна и Констанции, снимавшейся в порнокино. И вдруг возникла сцена Миледи — Кардинал. И так это все стало обрастать подробностями...
Но как появилась сама канва романа «Три мушкетера» — почему ты выбрал именно его?
Знаешь, я не могу сказать определенно. Но если грубо, то, наверное, потому, что, во-первых, это голый сюжет, не обремененный сложными психологическими, философическими и эстетическими смыслами. То есть я беру этот сюжет и начинаю на него нанизывать смыслы, а не наоборот. Существуют в истории литературы некие сюжетные схемы, вот «Три мушкетера» — одна из них. Во-вторых, тут никто особо не будет придираться и кричать о надругательстве над классикой: обвинение в надругательстве над Дюма звучит довольно глупо. В-третьих, это некая сказочная реальность — в этой реальности забавно сочинять. В-четвертых, это роман, обросший огромным количеством мифов и ассоциаций: ты говоришь «Три мушкетера» — и у человека сразу всплывает некое облако смыслов, мелодий и фраз. Не только у человека русско-советского, но и у европейца. Собственно, эта идея была у меня давно, я иногда думал ради шутки: «А почему бы не поставить "Три мушкетера"?» Есть ведь в театре «ОКОЛО» замечательный спектакль Юрия Погребничко, которого я нежно люблю.
«Я беру этот сюжет и начинаю на него нанизывать смыслы, а не наоборот»
Судя по информации в программке «Мушкетеров», ты изобрел новый жанр — «романтический треш-эпос».
В какой-то момент театр попросил меня дать информацию для сайта, что за жанр я делаю. К этому времени я уже сформулировал для актеров, что мы работаем в жанре условного неоромантизма. Я сказал им: то, что мы делаем, — это такой весенний поток: тает снег, и в нем перемешаны и вода, и г..., и окурки, и запущенные детьми кораблики. В самом способе работы должен быть «штурм унд дранг»: актеры должны существовать в неком неоромантическом ключе и одновременно — в эпическом. Мы много говорили об иронично-эпическом способе существования у Тарантино или Коэнов — о том, что там важно все, любая деталь: такая многозначительность, при которой фраза «Дайте мне кока-колу» не просто бытовая, за этой кока-колой актер должен сыграть что-то о-очень важное. Ну а треш — это то, как критики любят называть мои спектакли. Вот тебе и жанр.
В середине третьего акта мушкетеры вдруг начинают превращаться в самих артистов: Арамис называется Игорем Верником и вместе с Портосом — Андреем Бурковским пародирует не столько Атоса, сколько играющего эту роль Игоря Миркурбанова. То есть ты потихоньку «разоблачаешь» исполнителей и разрушаешь конструкцию, которую создавал два предыдущих акта.
В третьем акте происходит то, чего не все выдерживают. Этот тот риск, на который я пошел в свое время в «Турандот» — а «Мушкетеры» во многом выросли из того спектакля (постановка, в которой Константин Богомолов соединял «Идиота» Достоевского с пьесой Карло Гоцци, прошла в Театре имени Пушкина всего несколько раз — прим. Buro 24/7). В «Турандот» примерно с 30-й минуты спектакля начинался распад сюжета: отец Альтоум соблазнял свою дочь Турандот, в пластиковом мешке колбасился принц Калаф, он же князь Мышкин, три девочки пели детские садистские куплеты и прочее — вместо сознательного сюжета начинался сюжет подсознательный. В этот момент и отключалась та редкая публика, которая все же бывала на этом спектакле. (Хохочет.)
Теперь ты стал хитрее: в «Мушкетерах» если кто и отключается, так только в середине третьего акта. Но скажи, зачем ты дразнишь публику?
В «Мушкетерах» два акта и начало третьего — это все еще сюжет, хоть и стебный, но одновременно возникает роман воспитания, лирика, связанная с Констанцией и отношениями королевы с Бибером, он же Бэкингем. В третьем акте эти сюжеты уничтожаются — я кромсаю их так же, как д'Артаньян кромсает своих друзей. Абсурдно говорить о романе воспитания после того, как Констанцию трахнули все подряд, а д'Артаньян на это согласился — сюжет втоптан в грязь, уничтожен. То есть в третьем акте зрителю говорится: парень, сюжет, за которым ты следил, — хрень, а то, что ты пропустил, следя за сюжетом, — вот об этом-то мы сейчас и поговорим. Про мам, николай федорычей ермиловых, про то, зачем стоит жить — и вообще стоит ли. Соответственно, тот, кто в первых двух действиях понимал, что сюжет не главное, а главное — вот эти мотивы, тот зритель продолжает путь. А остальные сходят с лыжни.
Таков механизм этой истории, которая ставит перед зрителем определенные задачи, и сделано это вполне сознательно. В этом есть риск, но и свой кайф: такие вещи формируют нового зрителя (как формируют его «Идеальный муж» и «Гаргантюа и Пантагрюэль», как отчасти формировала его та же «Турандот») — и потом, спустя год-два-три, я смогу сделать несюжетную вещь, за которой будет следить зал. Что касается «перехода на личности» — почему все пародируют Атоса, почему Арамис становится Верником и это же присутствует с самого начала в королеве Иринепетровне, которую играет Ирина Петровна Мирошниченко, — это выход за пределы роли, некий дополнительный сигнал карнавала.
«ТО, ЧТО МЫ ДЕЛАЕМ, — ЭТО ТАКОЙ ВЕСЕННИЙ ПОТОК: ТАЕТ СНЕГ, И В НЕМ ПЕРЕМЕШАНЫ И ВОДА, И Г..., И ОКУРКИ, И ЗАПУЩЕННЫЕ ДЕТЬМИ КОРАБЛИКИ»
Как твои артисты на это соглашались?
С удовольствием и без комплексов!
В «Мушкетерах» удивительно спаянная актерская команда, ты сам как-то назвал ее «бандой». Ты не скучаешь по ним, когда работаешь за границей?
Скучаю я или нет — это лишние сантименты. Я стараюсь на каждом спектакле создавать свою команду. И происходит это независимо от того, где я работаю. По большому счету, я считаю своей командой людей из разных театров — это и артисты МХТ, и ленкомовцы, и ребята из Лиепайского театра, актеры из Варшавы и Кракова. Так что я в равной степени скучаю по работе и с Александром Збруевым, и с Данутой Стенкой из варшавского Teatr Narodowy.
Ты скоро начинаешь репетировать «Идиота» в Ленкоме. После собственного текста, которым были «Мушкетеры», берешь классический текст Достоевского. Это сильный контраст?
Нет. Текст, который ты превращаешь в спектакль, неразрывен со спектаклем — нет такого ощущения, что ты делаешь текст, а потом его ставишь. Я сочиняю текст в процессе постановки; текст — то же самое, что мизансцена, решение эпизода, он — часть спектакля. И я его в существенной степени подстраиваю под артистов, под процесс репетиций и т. д.
Знаю, что ты собираешься ставить «Мастера и Маргариту» в варшавском театре TR, у Гжегожа Яжины. У филологов обычно много претензий к этому роману.
Да, собираюсь, премьера в сентябре. Насчет претензий — они есть и у меня, однако еще есть некая концепция — одна идея относительно того, кто такой Воланд, но раскрывать ее заранее не буду.
А «Гиперболоид инженера Гарина» в питерском театре Музкомедии — этот замысел в силе?
Это следующая моя хулиганская акция. Впереди у меня год-полтора классической русской литературы: Чехов, Достоевский, Булгаков, Тургенев и, возможно, «Война и мир» Толстого, хотя большинство этих постановок реализуется вне России. Но внутри этого года будет одна работа, которую можно назвать фантазией, продолжающей линию «Идеального мужа» и «Мушкетеров», — это «Гиперболоид». И это мой первый заход на территорию музтеатра. Я сам пишу либретто и все тексты.
Музыку пока не пишешь?
До этого еще не дошел, но кто знает...
«Текст, который ты превращаешь в спектакль, неразрывен со спектаклем — нет такого ощущения, что ты делаешь текст, а потом его ставишь»
Есть какой-то сюжет, о котором ты давно думаешь, но пока не реализуешь?
Это все тот же Владимир Сорокин, которого я хочу поставить в России. И еще есть две вещи, которые я хотел бы сделать, но фиг мне кто даст: «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена» Лоренса Стерна и «Рукопись, найденная в Сарагосе» Яна Потоцкого.
Напоследок — немного критики: как хозяйка, умеющая готовить сациви, я не могу смириться с тем, что в финале «Мушкетеров» Миледи предлагает Атосу сациви, причем его достают из духовки. Но ведь это блюдо надо подавать на стол холодным!
Моя мама прекрасно готовит сациви, так что я все про него знаю. Однако тут мне нужна была картинка: хотелось, чтобы актер запихнул голову в духовку...
И дальше началась бы пьеса Хайнера Мюллера «Квартет»: «ты овладеешь мною, когда мои легкие заполнит газ»?..
(Хохочет.) Но это же чистой воды условность! Пойми: сациви — это условность!
Вопрос, который, я уверена, тебе сейчас задают чаще всего: будет ли продолжение «Мушкетеров»?
Знаешь, я уже столько раз ответил на него «нет», что теперь и сам об этом задумался.