Нью-Йорк, я не люблю тебя: почему в Москве жить лучше

Вечер. Около моего подъезда два мужичка сидят за столиком, потягивают пиво и забивают козла. Я невольно остановился, загляделся. Два мужичка подняли на меня глаза: "Тебе чего, пацан?" И я решил поскорее удалиться. И вышел на Бродвей: добрый вечер, Нью-Йорк!

Да, жил я, можно сказать, на Бродвее. Точнее, на перекрестке Бродвея и 139 стрит. До этой поездки я не знал, что Бродвей, равно как и Пятая авеню, пронзает весь Манхэттен снизу доверху. А 139 стрит — это, как я выяснил, уже поселившись, — тот самый зловещий Гарлем, воспетый трибунами советской пропаганды и старым американским кино. И те и другие говорили правду: местечко пестрое, буйное и стремное. 

Я провел там всего три дня и три ночи, снимал комнату. Потом, как герой незатейливого романа, вдруг — раз! — и оказался в модном отеле James, что в районе Сохо. И за панорамным окном расстилался Нижний Манхэттен. Но это уже неинтересно: про такой НЙ в каждом журнале пишут.

Поздними вечерами мои соседи в гарлемской коммуналке громко разговаривали и хохотали. Испанского я не знаю, поэтому что там так смешило этих мексиканцев, понять не мог. Но спать они все равно мешали. Равно как и страшная духота. К счастью, хозяин Хосе притащил откуда-то старый кондиционер, который, видимо, охлаждал еще страдания юного Эдички. Духота исчезла, но взамен ее появился шум от кондиционера. Зато теперь этот шум заглушал хохот соседей. Относительная гармония.

Половину жизни я провел в окраинном московском районе Люблино, по сути, нашем Гарлеме. Даже мрачно-кирпичная эстетика зданий схожа. В гарлемской ванной я вдруг поймал себя на том, что чувствую себя здесь очень уютно, несмотря на грязноватую плитку. И догадался: это же практически копия моей ванной в Люблино!

В гарлемской ванной я вдруг поймал себя на том, что чувствую себя здесь очень уютно, несмотря на грязноватую плитку. И догадался: это же практически копия моей ванной в Люблино!

В Люблино также кричали соседи, сидели во дворе пацаны, в трениках и с бухлом, ну а про забивать козла — я уж и не говорю.

Я стал наращивать поле параллелей и Центральный парк рассматривать как синоним нашего, имени Горького: тоже посреди города, тоже бегуны и ходоки с палками. Нижний Манхэттен, районы Сохо и Трайбека — это, конечно, Остоженка/Пречистенка: богемно, престижно, понтово. Небоскребы — тут вообще все понятно, намеки излишни. Только наши сталинские высотки по-русски приземистее и однообразнее: все-таки строились в одно краткое послевоенное десятилетие. Но то, что Сталин хотел строить их по образцу американских, — факт. Еще в 1930-е годы в Нью-Йорк с этой целью отправилась группа советских архитекторов — изучать на месте. А если вы не поленитесь и заглянете в план реконструкции Москвы 1935 года, который принято называть планом Кагановича, то убедитесь: Москву хотели превратить в просторный, строго расчерченный город. Сделать, по сути, новый Нью-Йорк. Осколок этого реализованного плана — МГУ и прилегающие территории. Идеальный город будущего, имперская утопия с прямыми углами и светлыми стенами. Сталин с Кагановичем собирались строить антитезу Америке, но по ее же лекалам.

Собственно, я беру тут Сталина в союзники, потому что два этих города, безусловно, рифмуются друг с другом. Как Рим и Константинополь, как Гершвин и Шостакович, как Кэрри Брэдшоу и Ксения Собчак. 

Москва и Нью-Йорк — эпицентры двух кипящих цивилизаций, которые пытаются затащить в свои котлы все, что можно, — побольше и пожирнее, чтобы варить долго, пока мясо от косточек не отстанет.  Ни Лондон, ни Пекин, ни Сингапур на такую роль не тянут. Именно эти двое. Так сложилось за последнее столетие, что они стали столицами колоссальных социальных экспериментов и вечными антагонистами, которых тянет друг к другу, как Раскольникова к Порфирию Петровичу. Как Хемингуэя к ружью.  

Москву я не люблю. Хоть и москвич даже в третьем поколении. Но когда собирался в НЙ, все, кто не раз там уже побывал, обещали: "Этот город ты точно полюбишь!"

я беру тут Сталина в союзники, потому что два этих города, безусловно, рифмуются друг с другом. Как Рим и Константинополь, как Гершвин и Шостакович, как Кэрри Брэдшоу и Ксения Собчак

Я пробыл там чуть-чуть, но успел прожить маленькую жизнь. Чистил зубы в гарлемской коммуналке, сидел на показе Tommy Hilfiger, ел в дорогом ресторане на Парк-авеню и хомячил бургеры в забегаловках, заходил на службу в собор, кажется, Петра и зажигал на вечеринках. Еще катался на метро и смотрел полотна в музее Метрополитен.

Более грязного и неуютного города я не видел. Рынок Ханоя будет почище и поприятнее. К вечеру мой Гарлем превращался в сплошную помойку. По пакетам и пластиковым бутылкам слонялась полупьяная цветная молодежь, горланила песни и задирала прохожих. Асфальт раздолбанный, так что вспомнишь тут добрым словом Собянина и его таджикских коммунальных рабочих. В даунтауне не намного чище.

И только оказавшись на вечеринке Calvin Klein, что проходила на 68 этаже нового WTC, я оценил этот Готэм. Ночью с высоты он прекрасен, как мышиная железная дорога в "Уголке дедушки Дурова". Хочется по-детски пищать от восторга. Я увидел тот город будущего, который, наверно, грезился Сталину в его параноидальных снах.

НЙ изначально был полиэтническим городом, новым Вавилоном. "Банды Нью-Йорка" как раз про это, и там действие в 1846 году, у нас еще Николай Первый правил, мы еще только Кавказ завоевывали. Москва веками была однообразно "белой" и лишь последние лет двадцать стремительно догоняет НЙ в его пестроте.

Только с неграми у нас, увы, пока не очень, они кучкуются в районе Юго-Западной, около Лумумбы, а в городе их маловато. А вообще негры — украшение Нью-Йорка. (Ну хорошо, хорошо — афроамериканцы.) Они нарядно одеты, они все время поют сами себе, а какие задницы у темнокожих девушек, глаз не оторвать! И они не дают скучать. Когда я ехал на метро в Бруклин из своего Гарлема, трое пацанов посреди вагона потребовали расчистить пространство, включили хип-хоп и стали на поручнях выделывать такие кренделя, что любо-дорого. И такой цирк дю Солей в метро НЙ — привычное дело.

Наши среднеазиатские граждане должны брать с них пример. Правда, представить трех таджиков, которые пляшут в вагоне на перегоне Текстильщики — Волгоградский проспект, я пока могу лишь в формате КВН. Но и строительство колоссальной мечети около "Олимпийского" всего лет десять назад показалось бы фантазией спятившего Прилепина. Надо время, чтобы свыкнуться, чтобы скинхедствующая молодежь выросла и занялась бизнесом, а не размахивала арматурой. Азиаты и кавказцы уже никуда из Москвы не денутся, это свершившийся этнологический факт и с ним надо жить, дорогие поклонники Тесака. Мы неумолимо идем по пути Нью-Йорка, к сияющим высотам вынужденной толерантности, как бы кому тошно от этого не было. И будущий Балабанов еще снимет историческое кино о бандах Москвы.

Мы неумолимо идем по пути Нью-Йорка, к сияющим высотам вынужденной толерантности, как бы кому тошно от этого не было. И будущий Балабанов еще снимет историческое кино о бандах Москвы

Уже за первые три дня Нью-Йорк мне осточертел. Город, где негде укрыться, где даже в музеях толпы, где мегаломания возведена в абсолют, где псевдоготические горгульи готовы сорваться с башен и заклевать тебя и никакой Бэтмен не спасет, потому что ему стало плохо от духоты и влажности, где кофе наливают ведрами, а пятью бургерами можно накормить всю толпу на Таймс-сквер. Где только Кинг-Конгу и место, потому что Спасская башня ему мелковата, а Крайслер-билдинг в самый раз.

Я заскучал по Москве. По уютной, чистенькой Москве, по палисадничкам и пельменным. По мозаикам станции "Киевская", по старушкам с тележками в "Пятерочке", по философам-алкоголикам из Коптево. Со мной такое случилось впервые за границей. Я никогда не хотел возвращаться в противную Москву. А здесь полюбил ее. Хотя бы издали, из-за океана. Надо спешить, подумал я, пока Москва-Сити не пустила метастазы вдоль Ленинградки и шоссе Энтузиастов. Пока стоит чебуречная в Китай-городе, пока мерзнет Гоголь в маленьком дворике, пока можно выпивать у каждой песочницы. Пока не сбылась мечта Сталина и Москва не превратилась в Готэм-град.

Я никогда не хотел возвращаться в противную Москву. А здесь полюбил ее. Хотя бы издали, из-за океана.

...И тут я встретил Вуди Аллена. Маленький и сгорбленный, он стремительно шел сквозь толпу на Парк-авеню и говорил по телефону. Он буквально задел меня локтем. Я бы решил, что обознался, но за ним бежали девушки и что-то щебетали, кажется, просили автограф. А он никого не замечал. Живой символ Манхэттена, великий неврастеник, гениальный ремесленник. Я вдруг задумался: а кто у нас может быть аналогом этого могучего старика? Чтобы был остроумным певцом Москвы, чтобы выдавал произведения с пугающей частотой, и каждое бы ждали, ругали и любили. Чтобы лихо скользил по лезвию между интеллектуалами и народом, между штучным и масскультом, чуть правее наклон, упадет, пропадет... И я догадался. Акунин! Разве что только он на саксофоне не играет, но и Вуди не писал "Историю Америки".

Но вот досада: Акунин, брезгливо морщась, свалил из Москвы и России. А Вуди никуда не денется. На манхэттенский остров он придет умирать. В этом и сила, брат.

Алексей Беляков, зам. главного редактора Allure