Чего боятся и о чем мечтают русские на пляжах

Однажды в студеную зимнюю пору (дело происходило в хорошо протопленном ресторане отеля Gstaad Palace) случилось мне сидеть за соседним столом с одним нашим мини-олигархом. Поработав в правительстве и затем на должности губернатора, разорив одну и без того не очень удачную область, он ушел в тень и погрузился в решение вопросов семейных. На повестке того вечера их стояло два — поступление умницы-дочери в Le Rosey и некая палатка. Ну с поступлением все было более или менее ясно: владельцы отеля — ближайшие друзья директора знаменитого колледжа. А вот с палаткой дело продвигалось туго. "Ты пойми, от этого зависит наше с тобой дальнейшее сотрудничество. На кон поставлена моя честь", — говорил он, распалившись после третьей бутылки Brunello di Montalcino, своей собеседнице, очевидно, выполнявшей функции консьержа при этом состоятельном господине. "Умру, но сделаю", — отвечала она. А что ей было еще отвечать?

Палатка, о которой шла речь, представляла собой так называемую кабину на пляже гостиницы Monte-Carlo Beach, и то обстоятельство, что ее не случится в его жизни в августе, отравляло существование экс-губернатора еще в дни зимних каникул — такое важное значение придавалось им этому ничтожному, в общем, недоразумению. Однако все мы — родом из детства, и, ознакомившись с биографией мини-олигарха, я понял, что волнует его эта тема неспроста. В многочисленных интервью он неустанно подчеркивал, что вся его комсомольская молодость прошла как раз в палатках: их разбивали всем отрядом, отправившимся на "зарницу" (была такая школьная полевая игра), дружно, рука к руке, плечом к плечу, разводили костер, ставили котелок и спасались от полчищ комаров — в палатке, разумеется. "Шли годы, бурь порыв мятежный рассеял прежние черты", но мечта о палатке уже на первой линии у лазурных вод Средиземного моря осталась. Как талисман пронес он ее через всю свою жизнь.

Палатка представляла собой так называемую кабину на пляже гостиницы Monte-Carlo Beach, и то обстоятельство, что ее не случится в его жизни в августе, отравляло существование экс-губернатора 

На пляже, этой естественной границе земного и морского — двух выдающихся стихий, мы оказываемся обнаженными не только в буквальном смысле слова: у женщин виден целлюлит и следы от пластических операций, у мужчин — пузо, у меня — узкие, собранные вперед плечи, несовершенные ноги и почти полное отсутствие задницы. Нет-нет, дело далеко не только в этом. Солнце, как рентген, просвечивает нас насквозь, позволяя с большой точностью сказать, что же мы представляем собой в человеческом смысле, как люди.

На этом рентгеновском снимке любой доктор определит множественные смещения, ушибы и даже переломы. И вправду, чем, как не сознанием, когда-то ушибленным голодом, нехваткой, дефицитом, можно объяснить это наше желание обязательно иметь лежак на понтоне или в первом ряду пляжной суши. Ведь это отчаянно неудобно: на понтоне не дозовешься официанта с мохито. В первом ряду приходится бесконечно следить за вещами, потому что мимо, по кромке воды, проходят отпускники, не насобиравшие на transat et parasol, если речь, конечно, не идет о пляже лучшей гостиницы мира — Hotel Du Cap-Eden Roc. Вот уж где битва за козырное место под солнцем порой принимает совсем комические обороты — едва ли не с раздачей 500-евровых купюр загорелым "пляжистам" в тельняшках и апелляциями к имени самого гендиректора отеля, рассудительного Филиппа Пера, умеющего, впрочем, выйти сухим из любой русской разборки.

 

Наша привычка говорить громко (и очень громко, даже преступно громко, ставить треки Тимати на русском пляже в Сен-Тропе) есть не что иное, как оборотная сторона вечного страха не быть услышанными. "Я ей, а она мне, и тогда я снова ей, а она мне" — и так до бесконечности, до того момента, когда последний фейерверк не издохнет над все видавшими пляжами Памплона.

И вправду, чем, как не сознанием, когда-то ушибленным голодом, нехваткой, дефицитом, можно объяснить это наше желание обязательно иметь лежак на понтоне или в первом ряду пляжной суши

О манере русских наряжаться на пляж, словно сам князь Альберт намерен произвести инспекцию каблуков и купальников и по результатам выбрать себе наложницу, говорено уже столько, что больше кричать нет сил. Замечу только, что провинциально вычурная одежда русских дам обычно находится в самом анекдотическом диссонансе с нарядами их спутников, которые самыми немыслимыми труселями и шлепками словно мстят тем месяцам своей жизни, когда приходится носить обрыдший костюм с галстуком-удавкой. Я не могу понять, почему при наличии в России весьма качественных мужских изданий, их потенциальная — или действующая — аудитория выглядит как правительства Донецкой и Луганской народных республик, собравшиеся на Переплюйку на шашлычок.

Однако самая важная особенность русского пляжа — его безмерность. За эту бескрайность жеста нас за границей уважают — как уважают наши ракеты, и ненавидят — как ненавидят за свой страх перед этими самыми ракетами. Как словарным запасом нормального европейского обывателя объяснить этот никогда не прерывающийся поток Dom Pérignon? Эти устричные горы, неизменно вырастающие на русских столах даже в самое адское пекло? Этого омара из Бретани, который уже не знает, как размножаться, чтобы удовлетворить все запросы взыскательных туристов из Ростова-на-Дону? Обедая в компании одного весьма небедного человека — дело было в Club 55, если не ошибаюсь, — я осмелился предложить ему не брать пятый Cristal Louis Roederer, а ограничиться Blanc de Blancs. "Это зачем?" — вытаращил он на меня глаза. "Вкус разнообразить!" — вроде бы нашелся я. "Да ты чего? Решат, что мы нищие!" Вот он, главный страх людей, ставивших палатку и разогревавших консервы из кильки на костерке, — показаться (кому? кому это интересно? кто их считает?) недостаточно богатыми, недостаточно громкими, недостаточно развязными, недостаточно щедрыми, недостаточно требовательными, наконец.

почему при наличии в России весьма качественных мужских изданий, их потенциальная — или действующая — аудитория выглядит как правительства Донецкой и Луганской народных республик, собравшиеся на Переплюйку на шашлычок?

Положа руку на сердце, это очень понятное чувство. Мужское. Точнее — мальчиковое, пацанское. С первой, второй, уж с третьей девчонкой точно, оно должно пройти. Но не проходит. Ни с девчонками, ни с миллиардами, ни с должностями. Как всякая родовая травма, у тех, кто травмирован, оно остается навсегда. Ну а все остальные-то почему должны страдать?.. Ведь многие никогда не ставили палатку.