В феврале в Москве прошел первый премьерный показ «Фильма о любви, который сняли собаки» режиссера Валерии Германики. В этом короткометражном фильме режиссер показала себя в совершенно новом амплуа.

Валерия в свое время окончила зооинженерный факультет, а первую зарплату она потратила на китайскую хохлатую Моню. В «Фильме о любви, который сняли собаки» режиссер показала глазами собак семь историй о любви, дружбе, безвозмездной помощи, искренних мечтах и неподдельной радости.

Мы встретились с Валерией, чтобы поговорить о том, есть ли у собак душа, о сохранении традиционных семейных ценностей и об отношении режиссера к правящему режиму.

 

— Расскажите о новом проекте для Pedigree. Это документальный или художественный фильм?

— То, что делают собаки, не имеет отношения ни к документальному кино, ни к художественному, это поток жизни, вырезанный из вечности. А задача режиссера — сконцентрировать жизнь так на экране, чтобы она сложилась в драматургическом смысле. Потому что жизнь складывается за годы, а на экране — за пять минут.

Определенный нарратив получается уже на монтаже. Моя задача — взять из общего потока жизни те моменты, которые помогают на киноязыке в кадре сформулировать происходящее и создать драматургию.

— В художественном кино иначе? Там идет направленный искусственный процесс?

— Там нет никакого жизненного процесса. Это вымысел автора и его фантазия. Все придуманная иллюзия и мечта. Людей обмануть легко — ими легко манипулировать с помощью мира кинематографа. Этот процесс не имеет отношения к документалистике — все зависит от моего вкуса и настроения, моего хочу или не хочу. Очень субъективная вещь, не претендующая на объективность.

Когда я снимала «Школу», люди писали, что это документалистика — что у них так в школе было или не было. Но это ведь все вымысел, этого могло и не быть вовсе.

 

 

— Но у актеров ведь есть какие-то собственные жизненные переживания, которые они пытаются привнести в работу.

— Да с удовольствием, пожалуйста. Хотите — вносите. Я не против.

— В 2008 году вы называли себя «рациональной легитимисткой». Это по-прежнему так?

— Недавно, кстати, ко мне подходил канал «Дождь», чтобы спросить про обыски правозащитников. Спросили — а если к вам придут? Я говорю: я поддерживаю правящую партию. Если ко мне придут, то только на чай. Я по-прежнему поддерживаю президента, причем искренне — мне никто за это не платит. Это моя позиция.

— Политические взгляды отражаются на вашем творчестве?

— Вообще никаким образом, никогда.  Более того, даже социальный аспект позади. Я собираюсь делать суперхудожественное кино, вот как только снег сойдет. Никакого своего отношения к политике я не показываю в кино. Идеи в массы не продвигаю, потому что у меня есть позиция, например, что любая власть — от Бога. Это моя личная позиция, я ее никому не навязываю и не призываю голосовать. Я социально неактивна в этом плане. У меня нет либерально-маниакальной озабоченности, как  у людей в фейсбуке, я не одержима этим. Фобий этих политических у меня нет — я очень люблю свою страну, я патриот и воспитываю своих детей в традиционной культуре, то есть в православии. Дома, в семье и в кругу общения моего у меня все достаточно канонично.

— Кстати о детях — они видели что-то из вашего творчества?

— Нет, у меня старшая дочь сама не смотрит ничего с отметкой «18+». Ей нет восемнадцати, она знает свое место в мире. Она знает, что если я снимаю фильмы с пометкой «18+», то дети до восемнадцати этого не смотрят. Фильмы серьезные, они не для детей.

— Но они знают, что мама — режиссер. Что она делает кино.

— Конечно. Младшей еще год, она не понимает пока, а старшая даже снимается и очень любит у меня сниматься. Она такая серьезная драматичная артистка. Более того, не требует смотреть результат и не посещает премьеры — у нас это не принято. Отработала — получила свой гонорар.

— Ваша дочь получает гонорары за съемки?

— Конечно, она получает зарплату. А дальше — уже не ее дело, что с фильмом происходит, потому что у нас такой семейный устав. Что делать на премьере в восемь вечера ребенку, которому завтра в школу идти? Она приходит ко мне на работу — дети всегда со мной на работе, в экспедициях, мы все время вместе. Если мне надо снимать какие-то сцены, которые не надо детям видеть, — они не приходят. Она прекрасно понимает, что есть какие-то вещи, которые «для взрослых». У нее самой есть ответственность — не смотреть такой материал. Это позволяет мне ей доверять.

Но она посмотрела уже все советские фильмы и мультфильмы и классику. К нам пришел недавно психолог детский и потом мне сказал: «Вы понимаете, что ваш ребенок отстал от цивилизации — где это видано, чтобы ребенок играл в шашки и домино? И смотрит фильм „Человек-амфибия“? Такого не бывает» Я говорю, как это — не бывает? Так что мы безнадежно отстали в этом смысле.

Мы этот хрупкий, традиционный мир, который еще остается в нашей стране, стараемся сохранять и множить. Поэтому мы себя очень комфортно чувствуем.

— А христианство было с вами с детства?

— С детства, но в такой же форме, какой оно было у большинства постсоветских детей с советскими родителями. Такое христианство, смешанное с язычеством, с бытовыми приметами. Но жить вечно я хотела всегда. Я боялась умереть с детства, и меня всегда преследовал тот кошмар, что все кончится и ничего не будет. И какой-то ангел-хранитель, какая-то совесть меня мучила. Я пыталась найти выход, пробовала разные книги читать, разные религии. Когда формировалась моя личность, в постперестроечное время, родители особо не занимались детьми, потому что была новая свобода. Родители просто смотрели кассеты с «9 ½ недель» и презервативы в шкафах прятали. Дети росли как трава.

А в церковь на крестный ход все ходили на Пасху. Святим куличи утром, а вечером пьяные на крестный ход идем — у нас в Строгине была такая традиция уже идти на крестный ход, напившись «Hooch». Так соприкасались с православием. Была нарушена культурная цепочка преемственности. Она прервалась. До сих пор моя мама говорит «о господи!», я говорю — Октавия (дочь Валерии. — Прим. редакции) будет перенимать. Она говорит: «Прости, мы в советское время все так говорили». А эта присказка нарушает одну из заповедей — не упоминать всуе, то есть в суете сердца.

А потом я поняла, что пришла смерть и я умираю — пришла инстинктивная боязнь ада и вечного небытия.

— А что это был за момент?

— Ну, вот что уже 27 лет, и у меня была такая среда — музыканты, панки, субкультура, готы. Много наркотиков, алкоголя. Люди умирали. Умерла Эми Уайнхаус, когда ей было 27, а мне как раз было 27, это был тревожный звоночек. К этому времени я уже побывала во всяких больницах и перед днем рождения попросила одну свою подругу, которая часто ходила к одному необыкновенному батюшке, меня отвести. Потому что пора писать завещание.

Пришла я к нему, отец Дмитрий, который тогда служил в Храме священномученика Антипы в Москве. Я пришла, и он меня начал как-то взращивать в духовном плане. Стало спокойнее. Я нашла путь к вечной жизни. То, что человеку, который вечно думает и рефлексирует, необходимо.

А про собак мы будем говорить?

— Будем и про собак.

— Короче, Бог создал собаку в помощь человеку. Хотя она и считается нечистым животным.

— Вот мне интересно, почему так?

— Не знаю. У монахов кошки есть. Мне кажется так, судя по моему общению с некоторыми строгими священниками, — они не разрешают своим детям заводить собак — очень много энергии на это уходит. Появляется привязанность. Вообще не разрешают слишком увлекаться чем-то. Ты принимаешь собаку очень близко.

Кошки — достаточно независимые животные, им не посвящаешь столько времени. Это такой релакс. А собаку все-таки особо строгие батюшки не благославляют — очень много тратишь своей любви. Получается ложная привязанность, она отнимает.

— Но душ у животных нет?

— Ну есть некая малая душа, описанная в Библии. А дальше уже загадка — ни один священник не может ответить на этот вопрос. Это тайна. Но собаки — своего рода эскапизм, если у тебя есть дыра в душе и ты ее заполняешь картами, алкоголем или собаками.

А заполнить можно только любовью Божией, и тогда ты в гармонии. Вот говорят иногда «я люблю животных больше людей» — это вообще страх так говорить. Это же ужасно. Бог дал всех этих животных только человеку в помощь. Собака настолько многофункциональна, настолько душевна. Конечно, есть опасность духовную любовь заменять душевной — она часто ведет к погибели человека. Но собака помогает. Слепому человеку приятно выйти и погулять, не утруждая никого. Или собаки, которые служат в войну.

— Душевность заставила вас этим проектом заняться?

— Я очень люблю собак. Это мое хобби, моя отрада.

— Расскажите, этот проект будет выходить и показываться? Я слышал, что уже была премьера.

— Была, и это сейчас для меня такое рекордное число просмотров — более 11 миллионов ролик сейчас набрал за две недели. Даже мои скандальные сериалы такого не набирали — почти все население Москвы. Смотрят и пишут комментарии — «я плачу», «вот такая должна быть реклама», «хотим такое на телевидение». Надеюсь, что как-то продюсеры, которые работают в этой великой клоаке под названием «телевидение», как-то вразумятся и начнут приглашать меня делать больше таких проектов.

— А все-таки клоака?

— Великая клоака! Канализация у древних римлян.

— Но вы замечаете какой-то перекос в ней в эту сторону — если не духовную, то, может быть, душевную?

Сентиментальную. Душевность и есть сентиментальность. Тут есть опасность. Самые злые люди сентиментальны и любят животных. Это сублимация, эскапизм, успокоение своей совести — «я же добрый, я собачку подобрал». Сентиментальность опасна. Должна быть только в гомеопатических дозах. Иногда ведет не на то направление ума.

Я очень сентиментальна, не могу смотреть фильмы про собак, хотя их коллекционирую. Год назад, когда была беременна, посмотрела трейлер венгерского фильма «Белый бог», но на половине трейлера поняла, что не буду это смотреть. У меня сразу слезы и сопли. Я моментально перестаю верить, что эти собаки — актеры. Я моментально перестаю верить, что это игровое кино.

Платье Vetements, SV Moscow