Софико Шеварднадзе: "Если ты задаешь умные вопросы, тебе на них отвечают"

На днях программе SophieCo, которую Софико Шеварднадзе ведет на канале Russia Today, исполнился год. Параллельно с работой на телевидении Софико продолжает писать для "Русского пионера" (ее новая колонка посвящена счастливой жизни в Москве), а также готовится к большим переменам, которые пока хранит в секрете. Мы давно хотели лично пообщаться с журналисткой, и вот, кажется, появился хороший повод

Софико Шеварднадзе тонко чувствует политику, не боится разговоров с высокопоставленными лицами и цензуры. Накануне годовщины программы SophieCo на телеканале Russia Today мы попросили ее вспомнить свое интервью с Башаром Асадом, поделиться впечатлениями от поездки в Сирию, рассказать нам о своей семье, в частности о дедушке — втором президенте Грузии, а также о своей жизни в Москве.

Вы выросли в семье политиков. В детстве занимались балетом и играли на рояле, позже учились кино и телевидению. Как вышло, что вы связали жизнь с журналистикой и поняли, что это ваше?
Я до сих пор, признаться, не поняла, что это мое. Боюсь, свое призвание я еще не нашла. Я училась на журфаке, закончила магистратуру по тележурналистике, и это единственное ремесло, которым я хорошо владею. У меня неплохо получается, и мне это нравится. Журналистика — это не адреналин, с которым я засыпаю и просыпаюсь. Я могу сказать, что это моя работа, но все-таки не могу назвать ее призванием.

С чего началась ваша карьера?
Окончив магистратуру в Нью-Йорке, я начала работать в этом городе. Сначала была продюсером телеканала ABC, позже — собкором грузинских "Намедни", аналога той программы, которую вел в России Леонид Парфенов. Позже я переехала в Москву и попала на Russia Today, потом появились "Эхо Москвы", GQ, "Русский пионер" и все остальное.

Почему вы выбрали Москву?
Не было конкретной причины для переезда: у меня сложилась прекрасная жизнь в Нью-Йорке, однако был и внутренний кризис. Так вышло, что мой сумбур в тот момент увенчался командировкой в Москву. Решение было абсолютно алогичное, но я интуитивно поняла, что хочу жить в этом городе. Тогда это казалось безумием, потому что я забывала русские слова, да и вообще я никогда долго не жила в Москве. Меня никто здесь не ждал, работы и документов тоже не было. Тем не менее я осталась и живу здесь уже десять лет. Поначалу было довольно сложно: мои родители были против, да и все окружение пребывало в шоке.

Пусть я и родилась в Советском Союзе, но не стоит забывать, что в Грузии семьи делятся на два типа: одни всегда слушали Окуджаву и читали Пушкина, другие были западниками. Мои родители относятся ко второй категории: они абсолютные западники. Я с детства слушала The Beatles и The Rolling Stones, пока папа писал диссертацию по Уильяму Батлеру Йейтсу. И вдруг, много лет спустя, после жизни в Париже и Нью-Йорке, я выбрала Москву. Им это было абсолютно непонятно. Я же пошла за своим внутренним порывом и очень рада, что сделала это.

"Мои родители относятся ко второй категории: они абсолютные западники. Я с детства слушала The Beatles и The Rolling Stones, пока папа писал диссертацию по Уильяму Батлеру Йейтсу"

На каких примерах вас воспитывали?
Ни на каких. Признаться, я всегда была сложным подростком и делала все то, что мне говорили не делать. Однако училась очень хорошо, этого у меня не отнять. Мои родители хотели, чтобы я жила в стабильной стране, где человек защищен законом. Так было в США, где я имела хорошую работу. Они хотели, чтобы я была счастливой и обеспеченной и чтобы жила в безопасности. Им всегда казалось, что в Москве это невозможно. Полагаю, они также думали, что мой переезд связан с некой тусовкой, что на самом деле не так. Когда прошло время и моя карьера успешно сложилась, родители стали гордиться мной.

Какой период в жизни вы можете назвать самым сложным?
Пожалуй, такими были первые два-три года после переезда в Москву.

В одном из интервью вы говорили, что жизнь в Париже была нелегкой.
Да, но это было связано с тем, что я — обласканный ребенок, который вырос в солнечной Грузии, — вдруг попала в совершенно иную среду. Здесь был непривычный климат, я не говорила по-французски, да и менталитет местных школьников мне был чужд. Но потом, когда я окончила школу и уехала, то поняла: все хорошее растворяется в тебе, как сахар в чае. Все, что дал мне Париж, осталось со мной.

Что вы помните о "революции роз", которая произошла в Грузии?
Помню, что я снимала в течение трех дней без остановки. Тогда я как раз писала дипломную работу на журфаке нью-йоркского университета, она была посвящена последнему году правления моего дедушки. Когда начались все эти события, я сказала своей учительнице, что должна быть на месте происшествия и обязательно все снять, раз уж работаю над таким дипломом. "Революция роз" осталась на моей маленькой камере. Я помню абсолютно все, потому что такие вещи не забываются. В конечном итоге то, что случилось, лично мне пошло на пользу. Я обрела себя именно тогда, когда дедушка перестал быть высокопоставленным лицом.

Вы кому-нибудь показываете эту дипломную работу?
Нет, но тогда я получила за нее пятерку с плюсом.

Ваша фамилия по жизни мешает или помогает?
По-разному. Она открывает очень много дверей, но в России к моей фамилии и тогда, и сейчас отношение неоднозначное. Кому-то нравится, кому-то нет. Этого не избежать, но сегодня, спустя десять лет, я понимаю, что люди воспринимают меня как Софико, а не как внучку президента Грузии.

Вы брали интервью у Башара Асада, Лаврова. Испытывали ли вы трепет перед столь крупными политиками?
Нет, никогда. Я выросла в семье президента, поэтому для меня это абсолютно обычные люди. Моя работа — задавать вопросы, а их работа — отвечать на них. Никакого подобострастия к ним, да и вообще к любым политикам я не испытываю. Могут быть личные симпатии или наоборот, но только не трепет.

Было ли сложно говорить с Асадом?
Нет. Было просто страшно, но на войне как на войне. Я плохо понимала, куда ехала. Оказавшись в Сирии, я сразу услышала звуки разрывающихся снарядов. Для человека, который не является журналистом горячих точек, это очень непривычно и страшно. На второй-третий день ты уже и к этому привыкаешь, не вздрагиваешь каждый раз, когда слышишь взрывы бомб.

Мы приехали в отель, и буквально в ста метрах от нас произошел теракт. Там мог оказаться любой из нашей группы. На второй день мы пошли гулять по базару. В два часа дня улицы были наводнены детьми: видимо, в это время они как раз выходят из школ. Мы видели красивых глазастых мальчиков в голубых рубашках, и страшно было понимать, что в результате взрыва, который произошел в соседнем квартале, одиннадцать таких ребят погибли.

С другой стороны, этим же вечером мне не спалось, и я спустилась в лобби, где мы с продюсером начали пить виски, пытаясь снять напряжение. На третий день ожидалось интервью, и нужно было поспать. Мы сидели словно окаменевшие и не могли говорить. Ощущений так много, но обсуждать ничего не хотелось. И вдруг в отель входят жених и невеста в красивом белом платье. Они выглядели очень счастливыми. Я никогда ранее не сталкивалась со столь острым сосуществованием жизни и смерти. Оно есть, просто мы предпочитаем не обращать на него внимания. Там же не заметить это невозможно.

"И вдруг в отель входят жених и невеста в красивом белом платье. Они выглядели очень счастливыми. Я никогда ранее не сталкивалась со столь острым сосуществованием жизни и смерти"

Как правило, президенты и первые лица — люди достаточно умные. Они могут быть злыми или добрыми, но им в принципе можно задавать любые вопросы. Если вопросы для них не обидные или оскорбительные, они готовы на них ответить. Чем выше чиновник, тем больше у него внутренней свободы. Гораздо легче брать интервью у Путина и Медведева, нежели у их заместителей, которые боятся своей собственной тени и могут попросить согласовать вопросы.

С Асадом такого не было. Мне сказали, что мы можем спрашивать все, что пожелаем, но с единственным условием: каким хронометражом мы запишем это интервью, таким оно и должно выйти в эфир. Его нельзя было монтировать: они боялись того, что мы можем перекосить интервью так, как это сделала Барбара Уолтер из ABC. У нас получилась запись длиной 23 минуты, которую мы в первозданном виде и выпустили в эфир.

Как журналист ощущает цензуру в России?
Я считаю, что ее ощущает абсолютно любой человек, который работает в медиа. Другое дело, что ее всегда можно с умом обойти. Думаю, каждый способен сделать свою работу хорошо, если постарается. Многие просто ленятся. Что касается цензуры, мне кажется, что многие журналисты заранее страхуют себя от нее. Они думают, что некоторые вещи нельзя говорить. На самом деле все можно. Я никогда не сталкивалась с тем, чтобы мне запрещали что-то спрашивать. Если ты задаешь умные вопросы, то тебе на них отвечают.

Главное, чтобы собеседник не осознал, что ты боишься. Это и есть самая большая проблема для журналиста, который зачастую просто не понимает своей функции. Он считает себя обязанным поклоняться власти, а это не так. Власти можно и нужно задавать вопросы. Конечно, следуя определенным рамкам, которые есть как в России, так и в других странах. Принято считать, что у нас вообще ничего нельзя, а у других можно. Это не так. В целом ситуации похожи. Конечно, в США гораздо больше свободы, но оголтело ругать власть на госканалах там тоже не позволяется.

Не думали ли вы сами заняться политикой?
Меня много раз об этом спрашивали. Это действительно во мне есть, и я чувствую, что знаю эту науку. Одни сильны в математике, другие — в истории, а мне дается политика. Буду ли я счастлива в ней, вот вопрос. Это профессия, ради которой человек отрекается от себя и своих интересов. Если, конечно, он хочет быть не просто политиком, а хорошим политиком. Это сложно. Во-первых, ты не принадлежишь себе, и более того, даже твои дети себе не принадлежат. Ты отрекаешься от всего личного. У меня довольно горький детский и подростковый опыт в этом плане, и я не знаю, хочу ли такого вновь для себя и своих детей. Может быть, с годами я поменяю мнение, но прямо сейчас я к политике не готова. Однако не исключаю такой возможности.

Можете сказать, что вы счастливы в журналистике?
Часто задаю себе этот вопрос. Скорее да, чем нет. Я считаю, что лишь малый процент людей — например, фантастические музыканты — обожают свою профессию и живут лишь ею. Моя работа дает некую свободу, я не сижу в офисе с 9 до 18, и она мне доставляет удовольствие, это уже хорошо.

Вашей телепрограмме SophieCo, которую вы ведете на Russia Today, на днях исполнился год. Каким был первый ее выпуск?
Я считаю, что моя первая программа была огромной журналистской удачей. В день после разоблачения Сноудена мы добились возможности взять интервью у Майкла Хайдена, бывшего главы Агентства национальной безопасности. Поскольку утечка о тотальной слежке за гражданами США и лидерами Европы касалась непосредственно этого агентства, и программы слежки были созданы под его управлением, наше интервью стало международным хитом, который цитировали все агентства мира!

С кем вам было интереснее всего поговорить в рамках SophieCo?
С создателем "Википедии" Джимми Уэйлсом, например. С Эриком Принсом, шефом Blackwater — самой большой в мире частной компании по военным наемникам. Мы брали интервью у Джека Стро, бывшего главы МИДа Великобритании, который по сей день остается одним из влиятельнейших политиков этой страны. В числе самых интересных гостей были также режиссер Эмир Кустурица, новый премьер Грузии Ираклий Гарибашвили, прежний президент Ирана Махмуд Ахмадинежад, а также Мухаммад Юнус (нобелевский лауреат, создавший "банк для бедных").

Buro 24/7 выражает благодарность ресторану Ah!Beatrice за помощь в проведении съемки (Благовещенский пер., 1а).