О поисках бога, любви и смысла жизни
«Иранскую конференцию» в Москве ждали: новую пьесу Ивана Вырыпаева, законченную меньше двух лет назад, уже успели поставить в Варшаве и на нескольких международных фестивалях. В декабре оригинальную версию спектакля драматург привёз в театральный центр «На Страстном» — но она, как и подобает оригиналу, шла на английском языке. Через три месяца «Иранскую конференцию» уже на русском представил Театр наций. Режиссёром стал Виктор Рыжаков, а главные роли достались Евгению Миронову, Чулпан Хаматовой, Авангарду Леонтьеву, Ингеборге Дапкунайте, Ксении Раппопорт, Станиславу Любшину и другим актёрам и актрисам, выступающим в нескольких составах. Мы побывали на предпремьерном показе и спешим поделиться впечатлениями о новом театральном блокбастере.
В Копенгаген на политическую конференцию приезжают видные представители датской интеллигенции. Всего выступают девять человек: три профессора, две журналистки, политолог, писатель, дирижёр и поэтесса. Завязка напоминает сюжет хорошо знакомого анекдота, но вот развязка неизвестна: в начале спектакля нельзя даже представить, куда заведут героев их горячий нрав и пламенные монологи.
Выступающие по очереди отстаивают спорные, часто противоречивые и ещё чаще взаимоисключающие взгляды и концепции. Профессор гуманитарных наук резко осуждает консьюмеризм и «чисто европейское» стремление к комфорту. Выступающий вторым теолог предлагает довериться фатализму и постигать мир через универсальное знание о Боге. Единственная, кто помнит о теме конференции, — журналистка Астрид Петерсен. Она рассказывает, как в Иране нарушаются базовые человеческие права и возвращает дискуссию на земной уровень. Но ближе к финалу градус абсурдности заявлений выступающих вновь растёт. Бывшая телеведущая и жена датского премьер-министра Эмма Шмидт-Паулсен на голубом глазу уверяет, что бедные народы счастливее — «потому что они все как будто бы имеют некое знание о чём-то невероятно важном и прекрасном, но скрытом от глаз». А 90-летний дирижёр Паскуаль Андерсон доказывает, что открытие атомов и изобретение смартфонов «не поможет обрести никакого Знания». Какое всё это имеет отношение к заданному курсу и злободневной теме конференции? Никакого.
То, что иранской повестки на сцене Театра наций не будет, становится понятно ещё до того, как падает занавес. Проблемы мусульманской страны почти никого из выступающих не интересуют, и вместо обсуждения нарушений базовых человеческих прав герои всё глубже погружаются в пространные философские рассуждения о Боге, судьбе и смысле жизни. Однако это совсем не значит, что следить за их умозаключениями неинтересно. Напротив, позиция каждого героя — это законченное высказывание, и каждый зритель волен сам решать, соглашаться или протестовать. Нельзя сказать, что «Иранская конференция» — это рефлексия на тему «таких непохожих» Запада и Востока. «Иранская конференция» не отвечает на вечные человеческие вопросы, вроде «что есть Бог?» или «что есть смысл жизни?», а только чётко проговаривает их. В конце концов, вопросительных знаков в тексте пьесы насчиталось 209, а восклицательных — всего 105: двукратная разница отлично иллюстрирует это утверждение.
Впрочем, также нельзя сказать, что герои пьесы — ходячие манифесты, о которых зрители так ничего и не узнают. Вырыпаев доказывает, что наши убеждения вырастают из пережитого в прошлом, а суждения мы выносим из наших прошлых отношений — и они совсем не обязательно должны быть романтическими. Журналистка Петерсен критикует подспудную гомофобию писателя Йенсена, потому что знает о ней лучше всех. Петерсен признаётся, что «несколько чудовищных лет» была его женой, на что сам писатель обвиняет экс-супругу в предвзятости суждений — ведь она же не может критиковать его объективно, так? Политолог Томсон буквально накидывается на отца Августина, обвиняя священников во вседозволенности и педофилии — и получает в ответ чудовищное по своей сути обвинение в незакрытом гештальте. «Ваше страдание, Магнус, происходит не оттого, что с вами это произошло, а оттого, что вы не можете выпустить своё страдание наружу», — цинично заявляет священник.
Дело даже не в том, что журналистка ненавидит бывшего мужа, а политолог пережил сексуальное насилие. Дело в том, что их позицию считают предвзятой и ангажированной только потому, что им пришлось столкнуться со злом лицом к лицу. Такое предубеждение, как показывает опыт #MeToo и других активистских движений, — опасное заблуждение сегодняшнего общества. Но благодаря именно таким репликам герои вырыпаевской пьесы предстают не ходячими учебниками по философии и социологии, а живыми людьми, достойными уважения или осуждения.
Но не только герои пьесы предстают живыми — так же и сама пьеса совсем не кажется набором монологов на скучной официозной конференции. Каждое выступление сопровождалось видеопроекцией, и чем глубже копал выступающий — тем больше менялась картинка. Не то чтобы видео на театральной сцене — это революционная находка, но оно оживляло всё происходящее при почти полностью статичной картинке. Следуя этой логике, сценарий пьесы мы можем легко переделать в киносценарий, в котором психоделический видеоряд станет отличной режиссёрской находкой и необычным пластическим решением — так что не удивляйтесь, если однажды услышите о фильме «Иранская конференция». Но оценить его получится только в том случае, если вы доберётесь до Театра наций и увидите спектакль своими глазами: постановка такой величины достойна этого, как никакая другая.