В Петербурге на прошлой неделе открылась экспозиция китайского художника Чжан Хуаня «В пепле истории» — первая международная выставка такого масштаба в этом году со всеми отягчающими обстоятельствами, включая невозможность приезда автора и допуск зрителей в музей по сеансам. В Николаевском зале размещено 30 работ художника: это «пепельная живопись» — картины, насыпанные золой от сожженных благовоний; его «двери» — вырезанные на старых дверях рельефы и фотографии, повторяющие композиции Рембрандта и других европейских художников; это живописные работы в красных тонах и стоящая особняком огромная — 40-метровая — картина «15 июня 1964 года» с китайскими партийцами.

BURO. поговорило с куратором выставки, заведующим отделом современного искусства Дмитрием Озерковым о том, как Эрмитаж справился с коронавирусными трудностями, о сдержанном юморе и буддийской отрешенности Чжан Хуаня, ну и о котиках.

Китаю во время пандемии пришлось столкнуться с прессингом США. Затронул ли он каким-то образом Чжан Хуаня, который в начале карьеры жил и работал в Америке?

Он провел 8 лет в Америке, в 2006-м вернулся в Китай, и никакого значения этот факт для его теперешнего статуса в стране не несет. Вообще вся наша выставка, да и сам художник — не политические. Меня допрашивали журналисты, какая в проекте есть политическая аллюзия? А их нет никаких! Я пытался выстроить некоторые реперные точки в истории, чтобы продемонстрировать рифму в работе цензуры в разных культурах и ряд других нарративов.

Есть ли какой-то внутренний критерий, который помогает определить, что современный художник достоин выставки в Эрмитаже?

Хороший и сложный вопрос. Мы скорее мыслим выставками и определяем не художника, достойного экспозиции, а выставочные проекты. В случае с Чжан Хуанем важно, что это, во-первых, мировая премьера серии и отдельных работ. И второе — ряд работ написан специально для «Эрмитажа», они не приехали откуда-то. В смысле критериев, мы всегда учитываем, где художник выставлялся ранее, что он делал до этого. Насколько последовательно то, что он делает. Но все равно это очень большой набор факторов. Ну и потом, все равно решения принимают люди: сейчас мы считаем, что один автор достоин выставки, а может, через 20 лет будем думать, что сделали ее зря, жалеть, что кого-то не заметили.

А есть ли какие-то ограничения? Например, активистское искусство может быть выставлено в Эрмитаже?

Мы государственный музей, который подчиняется государственным законам. И здесь не должно быть вещей, которые связаны с порнографией, насилием и оскорблением различных чувств. Если какой-то элемент насилия присутствует или является частью художественного произведения, то мы должны это, во-первых, прокомментировать, а во-вторых, ограничить доступ для наших маленьких посетителей. 

Вы наверняка много говорили с Хуанем об Эрмитаже — какое впечатление на него произвел музей?

На него произвела довольно большое впечатление Галерея героев 1812 года: его приводят в восторг массы людей. Он увидел в этой галерее буддистскую пещеру с большим количеством бодхисаттв, он так воспринял. Он, конечно, был в шоке и от самого дворца, его размеров. И еще был момент: он подходил к картинам, которые знал по художественной школе, видел их впервые, и они, конечно, на него произвели сильное впечатление. Что интересно: я решил, что надо ему показать русский храм, и мы пошли в Казанский собор, потому что он ближайший. Он зашел, встал около креста и стал молиться — так на него подействовало это святое место. То есть это человек, который живет духовной жизнью, и любое священное место для него важно. 

Хуань использует в своих работах пепел буддийских ритуальных благовоний. У пепла, явно, другое значение в буддизме, чем в христианской культуре. Можете рассказать, что означает эта практика в его искусстве?

Он всегда использует пепел только из буддийских храмов. Это история про благие желания, которые посетители оставляют в храмах у статуи Будды, произнося молитвы и ставя дары на алтарь. Для него пепел является материальным носителем этих желаний: вот ты что-то пожелал, возжег благовоние, оно сгорело, и пепел несет в себе память о нем. Для него это физическое выражение духовной материи. Чжан договорился с 20 различными храмами в округе Шанхая, чтобы пепел от благовоний поставлялся к нему. Когда груз приходит, принимающие его сотрудники становятся на колени, молятся, берут его как некое благо. Дальше пепел сортируется по цветам — от самого белого до самого черного; примерно 24 градиента они находят, и после этого он превращается в палитру. Пепел используется для насыпания картин. Мне даже показалось, что для него важнее, из какого храма пепел, чем что за картина будет насыпана.

Хуань начинал с перформансов, сфокусированных на теле, и сейчас обратился к скульптуре и живописи — как в его творчестве произошел этот переход?

Он движется, все время придумывает что-то новое и уже является одним из крупнейших художников Китая. Сейчас он делает вещи, связанные с большими форматами, и это уже большой корпус работ. Мы не привезли сюда скульптуры из шкур и кожи, не привезли гигантский обгоревший поезд, который он разместил у себя в студии. Не показали его огромные полихромные картины. Когда приезжаешь к нему в мастерские, то видишь просто гигантские производственные ангары: в одном — медь, в другом — дерево, в третьем — шкуры — абсолютная полифония. У меня была возможность выбрать выставку для Эрмитажа, собрать свой образ Чжан Хуаня. И конечно, получился тот образ, который мне кажется важным, потому что я понимаю, на что отреагирует наша публика. 

В Эрмитаж пускают по сеансам, в залах значительно меньше людей. Насколько новый режим посещения выставок в Петербурге более строгий, чем в московских музеях? Влияет на восприятие искусства?

По снятию ограничений мы на 2–3 недели отстаем от Москвы, поэтому мы не смогли сделать нормального открытия. Мы подчеркиваем, как важен антивирусный режим для Эрмитажа, и всячески соблюдаем все нормы (в залах смотрительницы просят надеть маску, даже если вы на минуту повесили ее на одно ухо. — Прим. BURO.). Связано это с тем, что у нас очень много пожилых сотрудников. Конечно, мы не можем допустить, чтобы они стали жертвой эпидемии. Выставку можно будет посетить с 10 до 12 утра по специальному билету за 300 рублей, потому что на сеансах после 12 она входит в один из маршрутов. Так ее, конечно же, увидит меньше людей, чем мне хотелось, и это проблема, но, вообще благо, что мы в принципе ее делаем, что музей работает. Мы же были закрыты первый раз после блокады.

Как пандемию — эту новую реальность с ограничениями, визитами по сеансам и прочим — переживают эрмитажные коты?

Коты, мне кажется, прекрасно переживают. У них-то ничего не поменялось, они же не по залам ходят. Вообще вся природа, конечно, расцвела — это хорошо. Думаю, что и мы, люди, все переживем. Мне понравилась возможность поработать из дома. Когда мы поняли, что все закроется, взяли с собой все необходимые файлы. Большим плюсом стали новые технологии, и VR-проекты мы будем продолжать. Единственное, у меня маленькие дети, и мне, конечно, было с ними тяжеловато. Поэтому я в машине работал.

Да, под окнами, но все равно что-то удавалось сделать. Думаю, мы будем возвращаться к нормальному режиму до Нового года. И то, что город оказался без туристов, — это, конечно, привилегия для горожан. Потому что обычно в сентябре у нас шла бы огромная, бесконечная толпа людей, группа за группой. Так что музей точно отдохнул.