В галерее «Триумф» — double feature: открываются две выставки художниц, которых объединяет принадлежность к одному поколению и то, что обе последние годы живут и работают в Париже. В этом проекте Софья Симакова и Софья Ковалева — кураторы экспозиции — предложили Виктории Кошелевой и Аполлинарии Брошь сосредоточиться на теме безопасного пространства, safe place. Скорее умозрительного, чем реального места, необходимость которого стала сильнее ощущаться в мире, раздираемом социальными конфликтами и коронавирусом.
На экспозиции Кошелевой «Фантомный поцелуй», названной в честь стихотворения Ричарда Бротигана, представлена живопись, вызывающая ассоциации с картинами Серебряного века и сновидениями. Выставочная половина Апполинарии называется «Помнишь, как мы катались на спине у ветра?» и демонстрирует керамические существа и предметы, в возникновении которых также явно замешано подсознание. Искусство как форма самоанализа — расхожий способ размышлять о молодых художниках, работающих вне определенных течений. В таком случае этот разговор Симаковой, Ковалевой, Кошелевой и Брошь, который публикует BURO., можно воспринимать в качестве сеанса коллективного психоанализа.
Брошь: Поезд.
Кошелева: Самолет.
Кошелева: Лето.
Брошь: А можно два варианта? (смеется)
Кошелева: «Веладора» офигенная. Но я, кстати, «Нур» еще люблю.
Брошь: И у меня!
Брошь: Штаты. Мексика.
Кошелева: Сначала в Оман. Потом в Японию.
Кошелева: Море.
Брошь: Море.
Кошелева: С бумаги.
Брошь: С бумаги.
Кошелева: Без телефона, ключей и гигиенички.
Брошь: Без духов.
Брошь: Ванная.
Кошелева: Ванная.
Брошь: Очень оригинально.
Кошелева: Было ведь уже!
Симакова:
Симакова:
Когда мы обсуждали с вами выставку, так или иначе была обозначена тема safe place. Мы и в личных разговорах говорили, как хочется своего места, чтобы быть ближе к земле. Не является ли для вас художественная деятельность таким медитативным процессом, через который можно отдохнуть и этот свой мир выстроить?
Ковалева:
Ковалева:
И насколько искусство, которое вы делаете, — работа, а насколько — личное переживание?
Кошелева:
Кошелева:
Я долго думала, как ответить на вопрос о том, что такое safe space, и поняла, что для меня это какое-то пространство между светом и тьмой. В начале этого года я внимательнее стала относиться к символу ин-янь, что банально, но тем не менее я глубже его поняла. Что такое живопись — это холст и масло, такая средневековая техника, но для меня только в ней возможно создание сбалансированного высказывания, и традиционного, и хайпового. При этом живопись очень трудозатратная, а получившаяся в итоге картинка — какое-то чистилище. Погружаясь в него, ты выбираешь, в какую сторону идешь, как будешь трактовать сюжет, что для тебя значит эта работа, ты ее отвергаешь или принимаешь.
Ковалева:
Ковалева:
Апо, а у тебя?
Брошь:
Брошь:
Я это не для записи скажу, но в моей обычной повседневности отсутствует чувство контроля. Я не знаю, в каком порядке что произойдет, что случится за день… А работа для меня — место полного погружения, где я сама могу управлять миром, и если совершаю ошибки, то это мои ошибки. С момента наступления карантина я старалась к работе подходить как к психоанализу, то есть это погружение в себя через работу, в какой-то параллельный мир, где только я сама за все отвечаю. И что из этого выйдет, зависит от глубины погружения.
Кошелева:
Кошелева:
Как на приеме у психолога: ты никогда не знаешь, чем закончится ваш разговор. Собираешься говорить об одном, а что вообще вышло… Сидишь в итоге и вспоминаешь, как котенка на твоих глазах переехали...
Симакова:
Симакова:
Апо, насколько работа с керамикой в миксе с психоанализом помогает с собой разбираться?
Брошь:
Брошь:
Мы с психологом обсуждали, что через работу очень проецируешь себя и свои воспоминания, зачастую бессознательно. Керамические работы у меня раньше были такие гладенькие, ровненькие, будто хотели прикинуться чем-то другим, и так же в моей жизни: какая-то фальшивая наружность проявлялась. Мне это ужасно не нравилось, поэтому последние работы посвящены тому, чтобы глина оставалась глиной с неровностями и трещинами.
Ковалева:
Ковалева:
Вика, а у тебя как с честностью с собой?
Кошелева:
Кошелева:
Я замечаю, что пытаюсь доказать свой профессионализм за счет лютого трудоголизма, и хочу показать, что женщина тоже может адски фигачить. При этом, когда делаю суперчувственную работу, когда она посвящена любви, поцелуям, мне становится стыдно сказать: да, эта работа посвящена поцелую. Когда что-то подобное делает мужчина, все ссут кипятком: потрясающе, как он может чувствовать, какой он нежный, как он передал цвета, увидел красоту. И получается, что да, мои сюжеты нежные, но я пытаюсь компенсировать это количеством, размером, напористостью, напряженностью. Поэтому я ищу идеально сбалансированную модель творчества, чтобы и самой быть довольной и не комплексовать, что я женщина. Много очень передергиваний в современном феминизме, тема стала искаженной и гипертрофированно понимается. Я вот думаю, может, лет 30 пройдет, и все поменяется в лучшую сторону, но сейчас сложно…
КОГДА ДЕЛАЮ СУПЕРЧУВСТВЕННУЮ РАБОТУ, МНЕ СТЫДНО СКАЗАТЬ: ДА, ЭТА РАБОТА ПОСВЯЩЕНА ПОЦЕЛУЮ. КОГДА ЧТО-ТО ПОДОБНОЕ ДЕЛАЕТ МУЖЧИНА, ВСЕ ССУТ КИПЯТКОМ: ПОТРЯСАЮЩЕ, КАКОЙ ОН НЕЖНЫЙ
Симакова:
Симакова:
Согласна, эти новые для женщин возможности и новый взгляд на женщин, с одной стороны, открывают ранее закрытые пути, но и создают больше путаницы в задачах. У вас у обеих очень высокая планка, я вижу бешеный прогресс и развитие в творчестве. Можно сказать, что парижская арт-сцена задает этот темп?
Брошь:
Брошь:
Сейчас очень глобализированный мир, и мне кажется, неважно, где ты, а главное — ты, и правда, в итоге с самим собой. Нельзя говорить: здесь я уже всего добился, можно дальше двигаться. Всегда есть куда расти, и интересно не только по сторонам смотреть, но и в историю. Я в последнее время изучаю биографию Луиз Буржуа, у которой все на психоанализе. Она говорит, что, когда начала копаться в себе, смогла сама с собой уживаться и позволять работам заговорить о личном, помочь расплести воспоминания.
Кошелева:
Кошелева:
А мне ужасно нравится художница Агнес Пелтон — это просто чума! Все на четких схемах, формах и в безумном свете, в лучах...
Ковалева:
Ковалева:
И все-таки в чем принципиальная разница вашего существования в Москве и в Париже? Я и про профессиональные факторы, и про бытовые вещи, про круг общения...
Брошь:
Брошь:
Москва постоянно куда-то бежит, поэтому для меня Париж — хорошая площадка, чтобы остановиться. Вдруг появляется время почитать, закрыться в мастерской и спокойно работать. Но по визуальной концентрации и какому-то чувственному фактору большим вдохновением для меня будет Москва.
Кошелева:
Кошелева:
Я столько лет спустя не хочу интегрироваться в парижские обстоятельства — мне нравится себя ощущать иностранкой. Меня до сих пор поражает все в этом городе — еда и красота, я сохраняю свежесть отношений с городом. А Москва, конечно, крейзи, и я с каждым годом это все больше понимаю. Иногда кажется, что даже если здесь упадет метеорит, то около него сразу поставят корнеры с едой, интегрируют рекламу, палатки с узбекскими лавашами и будут коктейли разливать. Радиация или пандемия — а, нормально, гуляем! И в этом есть прикол. А еще из Москвы уходит эта совковость, появляются люди с другими ценностями, которые не сравнивают себя ни с кем.
МОСКВА, КОНЕЧНО, КРЕЙЗИ. ИНОГДА КАЖЕТСЯ, ЧТО ДАЖЕ ЕСЛИ ЗДЕСЬ УПАДЕТ МЕТЕОРИТ, ТО ОКОЛО НЕГО СРАЗУ ПОСТАВЯТ КОРНЕРЫ С ЕДОЙ, ИНТЕГРИРУЮТ РЕКЛАМУ, ПАЛАТКИ С УЗБЕКСКИМИ ЛАВАШАМИ И БУДУТ КОКТЕЙЛИ РАЗЛИВАТЬ. РАДИАЦИЯ ИЛИ ПАНДЕМИЯ — А, НОРМАЛЬНО, ГУЛЯЕМ!
Симакова:
Симакова:
Я тоже об этом думаю. Вот приходишь на выставку Павла Отдельнова, куда залетело сто тысяч тик-токеров, потому что кто-то популярный снял на ней видос, и понимаешь, что у них совершенно пустые глаза, а телефоны — абсолютно органическое продолжение их тела. И думаешь: господи, на кого ж мы оставим культуру? А потом встречаешь Виталика Акимова, который говорит, что в 18 лет выпустил свой первый фотоальбом — 600-страничную книгу. Я кажется потеряла пульс и даже своих ровесников не ощущаю, но вот нервно ищу их обратно. Я 14 лет «Шепоты и крики» могла, кажется, по кадрам разложить, а сейчас хочется тупые комедии и сериалы Netflix смотреть. Интернет, кстати, для вас безопасное пространство?
Брошь:
Брошь:
Социальные сети — это владения Робин Гуда. Раньше было ощущение, что это площадка свободы, а сейчас инстаграм может удалить твой пост за сосочек.
Кошелева:
Кошелева:
Не знаю, в России ничего нет безопасного. Изначально его идея была именно такая, а сейчас все поменялось.
Симакова:
Симакова:
Мне нравился фейсбук, казалось, что это территория свободы и приколов, что ты можешь там высказываться, выходя за рамки российской цензуры, но сейчас такое ощущение, что ты все время должен там оглядываться. Ты больше не можешь ни о чем говорить открыто, потому что тебя в чем-нибудь обязательно обвинят. И для меня фейсбук сейчас — доска объявлений: я открыла выставку, я съездила сюда, кто-нибудь отправьте, пожалуйста, посылку…
Кошелева:
Кошелева:
Мне кажется, единственный возможный способ не офигеть от всеобщей чувствительности — просто стоять в сторонке: вы там ругайтесь, я не хочу быть вовлеченной, но при этом я одобряю активистов, которые стремятся добиться справедливости.
СОЦИАЛЬНЫЕ СЕТИ — ЭТО ВЛАДЕНИЯ РОБИН ГУДА. РАНЬШЕ БЫЛО ОЩУЩЕНИЕ, ЧТО ЭТО ПЛОЩАДКА СВОБОДЫ, А СЕЙЧАС ИНСТАГРАМ МОЖЕТ УДАЛИТЬ ТВОЙ ПОСТ ЗА СОСОЧЕК
Ковалева:
Ковалева:
А как складываются ваши отношения с интернетом в качестве рабочего инструмента? Инстаграм — это витрина, портфолио или способ общения?
Брошь:
Брошь:
С одной стороны, вроде как платформа для работы, и много классных проектов поступает через нее. С другой стороны, есть момент выставления себя напоказ. И вообще наше поколение, выросшее в интернете, как будто пребывает в общей шизофрении, когда ты постоянно слышишь чьи-то голоса, чьи-то мнения.
Ковалева:
Ковалева:
Да, и когда ты решаешь выложить фотографию, то выбираешь ту, которая нравится тебе или которая больше лайков соберет.
Кошелева:
Кошелева:
А я обожаю инстаграм, это моя семья, хочу быть амбассадором инстаграма, чтобы в тачке ездить с его логотипом. Во-первых, мне кажется, круто иметь доступ ко всему на свете. Я недавно смотрела прямой эфир Снуп Догга, и мне казалось, что я с ним в одной комнате.
Симакова:
Симакова:
Есть ощущение, что художники постепенно становятся как Снуп Догг — к ним появился безумный интерес, и множество компаний обращаются к ним. Кит Харрингтон тоже расписывал автомобили, конечно, но сегодня художники расписывают коробки для пиццы и кофейные стаканчики, делают вышивки и принты для брендов. Все резко обратились к…
Брошь:
Брошь:
...к капитализму. И у меня вышла недавно коллаборация с Acne Studios, которые обратились ко мне под Новый год. Мы придумали проект с керамикой. Я слепила работы, они отсняли их и сделали принты на одежду, а потом с помощью 3D-сканера уменьшили их и растиражировали — получились украшения. Казалось, будет сложно, потому что коллекция была почти готова, и у них в последний момент появилась идея о сотрудничестве. А у меня уже были готовы керамические звери, плюшевые игрушки, которые им понравились, и они попросили сделать похожие для них, но опираясь на европейский фарфор 1950–60-х годов. Я попробовала, и с первого раза все получилось. Под каждую работу я делала огромный файл с разборами цветов, палитрами, размерами, схемами, а они отвечали коротко: «Пушка! Супер! Давай». И мы планируем продолжить, им всё очень понравилось.
Кошелева:
Кошелева:
А у меня такое же легкое партнерство сложилось с доверием и уважением с Ultima Яндекс Go — они самые лучшие люди на свете.
Симакова:
Симакова:
Давайте подытожим, суммировав ваши ощущения от года пандемии. Я провела его за городом и помню, что, когда она закончилась, я вырвалась в город и с бешеным счастьем носилась по ресторанам и встречам. А потом прошла пара месяцев, и я подумала, как хочется обратно за город. Там, конечно, другое ощущение времени, и ты становишься очень наблюдательным: солнце встало, вырос цветочек...
Кошелева:
Кошелева:
У меня в жизни ничего не изменилось — просто в доме появилось миллион коробок от доставок.
Брошь:
Брошь:
До пандемии я была по уши в дедлайнах и мечтала немного притормозить. И вдруг реально весь мир останавливается, но ничего в итоге не отменилось. Было ощущение, что я наконец-таки встретилась с собой из-за резко закончившейся беготни.
Ковалева:
Ковалева:
А как в Париже сейчас?
Кошелева:
Кошелева:
В Париже неприкольно. Париж — как чувак на инсулине...
Брошь:
Брошь:
Мне трудно представить чувака на инсулине, но Париж сейчас ужасно депрессивный
Виктория Кошелева. «Фантомный поцелуй».
Апполинария Брошь. «Помнишь, как мы катались на спине у ветра?»
Обе выставки — галерея «Триумф», до 19 апреля
18.03.21, 20:31
Другие истории
Подборка Buro 24/7