Мои первые выставки были, как это часто бывает, групповыми, и все они сразу проходили за пределами России. Дебютная — на фестивале современного искусства в Патагонии в 2011 году. Я отправлял туда графику, но сам не присутствовал. А сразу за ней была еще одна групповая экспозиция — в Вероне, и туда я уже отправился самостоятельно. Моя первая персональная выставка в России состоялась в 2012 году в Москве. За ней последовали международные ярмарки в Гонконге и Дубае, биеннале в Берлине и много всего еще.

С особой теплотой вспоминаю первую иностранную персональную выставку — в Брюсселе. Это было в 2014 году, и за окном все время шел дождь. Я собрал для себя немного дождевой воды — тогда делал это редко и исключительно на память. Только спустя несколько лет подобные образцы из разных уголков мира легли в основу моей концепции.

The Floaters — уже мой второй проект в Лондоне при поддержке Artwin Gallery. При этом отмечу, что каждой новой персональной экспозицией я не ставлю точку, а продолжаю повествование дальше. Это всегда часть более широкого, непрерывного исследования.

Над серией я работал около года. Хотя кажется, что на самом деле уже много лет. Потому что именно в этом проекте я ярче подсвечиваю сам принцип своей работы. Он присутствовал и раньше, но был в расфокусе. Сейчас же стал более явным.

Мы живем во время, когда, с одной стороны, глобализация сократила дистанцию, а с другой — мировые события расширили ее до предела. Нас разбросало по разным уголкам планеты, и я ощущаю эти расстояния. Как человеку, любящему уединение, мне непросто социализироваться, и мой метод работы помогает взаимодействовать с миром. Что важно, это терапия с двусторонним движением: она работает не только для меня, но, надеюсь, и для тех, кто выходит на контакт.

Поправлю: не только дождевой водой, а водой из разных источников. Будь то осадки, реки, озера, моря, океаны, ледники, водохранилища, бассейны.

Я изредка собирал для себя воду в качестве памятного артефакта, а полноценная работа с ней как с материалом началась в 2017 году, когда дождевая вода собиралась в дачные бочки. Тогда я заметил, что ультрамарин в ней вел себя немного иначе — не гранулировался, — и мне показалось это любопытным.

Чуть позже я стал производить конкретные замеры, фиксировать разницу, измерять pH, анализировать осадки. Мне понравилось, что каждый образец фиксирует место, дату и определенные события, которые со мной происходили. Я понял, что в этих экземплярах есть что-то большее, чем просто химический состав, — след времени, архив, доступный лишь мне.

Я знал, что у некоторых народов есть традиция брать горсть родной земли с собой на новое место жизни. Мне это показалось очень поэтичным, и я решил, что если у случится знаменательное событие, встреча или путешествие, то я тоже буду брать с собой что-то, что напоминало бы о них в будущем. Не всегда, но иногда. Когда-то волею случая этим чем-то оказался дождь.

Откуда именно вода — увлекательно и интересно, но тем не менее не главное в моей работе. Мне присылают совершенно безумные образцы, иногда и спекулятивного характера. Это вносит разнообразие в библиотеку, но самое важное — то, какой жизненный опыт проживает каждый отправитель, какой быт его окружает. Когда кто-то в Токио или в Амстердаме, городке Литл-Рок или Кабуле выставляет емкость под дождь или черпает воду из водоема, этот человек становится соавтором работы. Наверное, это важно, потому что вдохновляет меня, а более простой подход — уже нет.

Приведу два контрастных примера. Иногда я получаю образцы воды, собранной в зонах боевых действий, военной напряженности, локальных конфликтов, протестов, политических и экологических акций: люди фиксируют таким образом исторический момент. А есть совершенно другой случай: один человек, глубоко интегрированный в голливудскую тусовку, 3–4 раза присылал воду из бассейнов знаменитостей. Это его личный фетиш, не мой запрос, но любопытно, как работает такой способ передачи «ценности».

Но я всегда подчеркиваю, что не могу проверить подлинность этих историй. Со своей стороны я делаю все ответственно, произвожу измерения, в остальном остается только верить словам отправителя. Именно поэтому каждый раз повторяю: происхождение воды — любопытный аспект, но не самый главный. Важен диалог, намерения, бытовые реалии человека, который решает поделиться со мной этим процессом. Ведь в конечном счете это его личное послание миру.

Это название предложил куратор выставки Бен Брум, когда увидел некоторые мои работы, и я понял, что оно идеальное. Floaters — это то, что ты видишь, но не можешь поймать. Мне нравятся вещи, которые балансируют на грани восприятия. Они словно существуют и не существуют одновременно — ты их видишь, но не можешь зафиксировать взглядом.

О маршрутах, о точках сохранения, о том, что никто не стоит на месте, даже если дрейфует. О потерях и приобретениях. О взаимоотношениях. Мы сталкиваемся с разными обстоятельствами, некоторые из которых не можем изменить и сложно переживаем. В такие моменты важно пытаться найти в этом хаосе свой порядок, точку опоры.

Мы с Марианой [Мариана Губер-Гогова — основательница галереи Artwin — прим. BURO.] познакомились в 2012 году и с тех пор дружим и работаем вместе — думаю, это говорит о многом. У Artwin Gallery всегда была отличная команда, их заботу и поддержку сложно переоценить, так что я полностью доверяюсь во всех операционных процессах. Тем не менее галерея всегда дает возможность приложить руку к любым тонким вопросам, если это необходимо. С Floaters я принимал участие как в выборе локации, так и в деталях оформления экспозиции.