И почему Шекспира не удивил бы попкорн в кино
Зрителей в театре кормили всегда. Но закуски в античном амфитеатре или шекспировском «Глобусе» отличались от привычного нам буфетного меню. А главное, сама культура театральной еды за два с половиной тысячелетия менялась не меньше, чем сам театр. По просьбе BURO. театральный критик Антон Хитров рассказывает, что представлял собой буфет в разные эпохи и какое место отводят еде современные режиссеры и продюсеры.
Еда в театре появилась тогда же, когда и сам театр, — в античности. Представления в Древней Греции проходили только по праздникам в честь Диониса. Сейчас бы мы назвали это фестивалем: несколько дней подряд зрители смотрят спектакли, а затем судьи раздают награды. Публика проводила в театре весь день — и ее нужно было кормить.
Зрителям раздавали орехи, сушеные фрукты и наливали вино, причем абсолютно бесплатно. Античная публика была довольно непосредственной: если представление им не нравилось, они принимались громко жевать. За угощение платил хорег, или, как бы мы сказали сегодня, продюсер — богатый горожанин, которого город обязал взять на себя все расходы на постановку, а они были немаленькими. Кстати, бесплатной была не только еда: поначалу греки вообще не платили за вход, а когда плату все-таки ввели, государство стало возмещать небогатой публике деньги за билеты — принципы древней демократии требовали равного доступа к театру.
Из античности переносимся в Испанию XVI века — в эпоху, когда появился один из первых протобуфетов. Это было время настоящего театрального бума, оставившее после себя пьесы Лопе де Веги, Мигеля Сервантеса, Педро Кальдерона и других испанских классиков. Если древнегреческий театр был, по сути, благотворительностью, то испанский театр Золотого века — прибыльным бизнесом: государство разрешало театральным компаниям зарабатывать, а взамен требовало, чтобы те содержали больницы. Вряд ли сегодня хоть один театр может себе это позволить.
Спектакли шли днем, под открытым небом, во внутренних дворах — корралях. Напротив сцены размещался буфет — он назывался алохерией, от слова «алоха». Это был такой особый театральный напиток — вода с медом и специями вроде корицы или белого перца. Был и алкогольный вариант алохи — с вином. Кроме него, в алохериях продавали орехи и фрукты.
Женщины в коррале занимали отдельный, недоступный для мужчин ярус, и, если вы хотели познакомиться с девушкой, вам нужно было бросить ей апельсин. Ответ пассии напоминал реакцию в тиндере: если в ответ тоже летел апельсин — это значило свайп вправо, если лимон — свайп влево.
Театр эпохи Шекспира не отличался изысканностью. В Лондоне XVI века театральные здания строили по образцу гостиничных дворов, где давали представления бродячие труппы. Крыши не было, а в яме — то есть в партере — публике приходилось стоять, если речь не шла об элитных «private theatres». От поведения англичан в этих самых ямах иностранцы приходили в ужас. Зрители непрестанно курили, играли в карты, шумно реагировали на спектакль и бросали в актеров всем, что под руку попадется. Обстановка на галереях была немногим лучше, хотя билеты туда стоили дороже. Представьте — смотрите вы «Гамлета», и тут прямо над ухом: «Горячая кукуруза!». Для театра времен Шекспира — вполне нормальная ситуация. Буфета, как в испанском коралле, не было: торговцы просто ходили по залу, громко предлагая пиво, вино, устрицы, фрукты, орехи и табак, а покупатели с ними торговались — разумеется, тоже в голос. Больше всего, конечно, смущает алкоголь — но до нас дошел как минимум один случай, когда традиция пить спиртное во время спектакля спасла человеку жизнь. В 1613 году в шекспировском театре «Глобус» был пожар. На зрителе загорелись штаны — но он залил огонь бутылкой эля и уцелел.
Театральная публика веками ела и пила прямо во время спектакля — совсем как сейчас на киносеансах. Можно подумать, будто жующие зрители — признак массового, «народного» искусства, но это не так: богатые и знатные посетители придворной оперы тоже не считали зазорным совмещать хлеб со зрелищем. Дело в том, что в XVII веке в оперных театрах появились ложи. Ложа — пространство приватное, почти как номер в отеле: там можно было сыграть партию в карты или заказать ужин.
Конечно, это мешало смотреть представление — но для придворной публики опера была чем-то вроде фоновой музыки: поход в театр воспринимался как выход в свет, а не как встреча с искусством. Это заметно в архитектуре оперных зданий: ложи, которые когда-то считались лучшими, — это часто места с ужасным обзором. Но зрители XVII века ценили другое: насколько близко им позволено сидеть к монарху.
Конец XIX — начало XX века — эпоха рождения новой драматургии и нового, режиссерского театра. Критики, драматурги и режиссеры того времени настаивали, что театр — это не только повод выйти в свет и легкомысленное развлечение, это серьезный, самостоятельный вид искусства. Буфет оказался для них символом театра буржуазного и низкопробного. Оцените сарказм фельетониста Власа Дорошевича: «Если и в театр еще ходить, для того, чтобы думать, — на кой тогда шут и жизнь? Так и не проживешь, а продумаешь жизнь. Театр есть место удовольствия. Так и публика думает и требует, чтобы ей в театре даже буфет был». Буфеты недолюбливал и Константин Станиславский: в мемуарах «Моя жизнь в искусстве» он пишет, что буфет, «к несчастью, необходим» — главное здесь, конечно, «к несчастью». А режиссер Евгений Вахтангов советовал убрать из буфетного меню все, кроме воды: «Буфет же, по-моему, больше выиграет, если Вы уничтожите самовар, бутерброды и пирожное. Хорошо было бы иметь только воды и больше ничего».
Важный нюанс: в Российской империи, особенно в провинции, театры при буфетах — точнее, при ресторанах — были таким же обычным делом, как сегодня буфеты при театрах. Буфетчики часто владели театральными зданиями и сдавали их внаем актерам — причем, как правило, на невыгодных условиях: это объясняет, за что их так невзлюбили интеллектуалы от театра. «Слыхали ль вы, чтоб руководителем музыкального или художественного учреждения был простой лакей, буфетчик? — возмущался Станиславский. — У нас антрепренер-буфетчик — обычное явление».
Между прочим, в дореволюционном буфете-ресторане оставляли деньги не только зрители, но и сами актеры. Отсюда — знаменитая реплика из пьесы Александра Островского «Без вины виноватые»: «Мы артисты, наше место в буфете».
В современном театре еда — уже не только способ дополнительно заработать. Многие режиссеры и продюсеры смотрят на нее как на социальный клей, объединяющий зрителей друг с другом, а иногда — и с авторами спектакля. Знаменитый французский «Театр дю Солей» (не путать с «Цирком дю Солей») под руководством Арианы Мнушкиной много десятилетий работает как творческая коммуна: артисты сами готовят угощение для зрителей и сами его подают.
Буфеты на новых московских площадках специально организованы так, чтобы люди знакомились или хотя бы не чувствовали себя совсем чужими: в «Студии театрального искусства» или «Гоголь-центре» зрители перекусывают за длинными столами человек на пять-десять. Буфеты «Практики», «Электротеатра Станиславский» и того же «Гоголь-центра» открываются в начале дня, и, чтобы там пообедать, не нужен билет: это приучает публику к идее, что современный театр — это не только фабрика по производству спектаклей, но и многофункциональный культурный центр.
Бывает, что совместный прием пищи становится частью театрального опыта. Последняя сцена иммерсионного проекта «Зеркало Карлоса Сантоса» — средиземноморский ужин за общим длинным столом. В «Студии театрального искусства» публике часто предлагают тематическое угощение — например, перед спектаклем «Москва — Петушки» в буфете подают водку, кильку, шпроты и лук. В постановке театра кукол «Тень» под названием «Кук-кафе „У Шекспира“» зрители сидят за ресторанными столиками, как в кафешантане. Каждый столик имеет право заказать одну пьесу Шекспира за вечер, а в перерывах между короткими спектаклями публике разносят авторские блюда, оформленные в стиле шекспировских сюжетов. Вообще, одна из главных тенденций современного театра — обращаться ко всем органам чувств, а не только к зрению и слуху, поэтому пища как элемент спектакля — вполне закономерное нововведение.