Основанный Михаилом Рощиным вместе с рядом писателей и театральных критиков на излете СССР фестиваль молодой драматургии «Любимовка» — махина. Ему уже 30 лет, и сейчас это, по сути, единственная возможность для молодых русскоязычных драматургов стать заметными и за неделю в Москве со всеми перезнакомиться. В этот раз на нем прочитают 39 новых русскоязычных пьес, которые полгода отбирали 23 эксперта из 815 присланных текстов.
Ольга Тараканова, одна из отборщиц фестиваля и критик, рассказывает BURO., как не потеряться в этом потоке и первыми услышать тексты, которые продвигают театр в будущее, а не показывают среднюю температуру по больнице. А сами драматурги объясняют, как хорошие пьесы появляются из плохих дизайнерских заказов, из попыток стать машиной и из просьб написать текст о проблемах молодежи.
Это экологическая драма, одна из первых на русском языке. В прошлом году ее автор Екатерина Августеняк получила на «Любимовке» грант для постановки спектакля по пьесе «Опус ДНК», в которой переводила обрывки болезненных споров между матерью и дочерью на язык генетического кода. К проблеме глобального потепления Августеняк тоже находит такой подход, который одновременно остраняет и заостряет эмоциональные переживания.
Главная героиня пьесы зарабатывает дизайном и в ночь сдает верстку отчета о несуществующих улучшениях для агропромышленной корпорации. Параллельно она слушает лекции о климатических изменениях и об идеях бессмертия в русском космизме, а в коротких перерывах бродит по мирам в майнкрафте и общается с другими персонажами. Так сталкиваются пугающие научные факты, монотонная и даже вредная работа и множество альтернативных реальностей.
драматург, режиссер, дизайнер. По ее дебютной пьесе Lorem Ipsum осенью выходит спектакль в театре «Практика», а «Опус ДНК» она сама поставила в Центре имени Вс. Мейерхольда.
«Я чувствовала себя виртуальным дизайнером-пролетарием — выполняла заказ [похожий на заказ из сюжета пьесы], который надо было либо бросать, либо сделать о нем текст. Параллельно много перечитывала и переслушивала Платонова и попыталась представить, какой производственная драма может быть сейчас. Производство происходит в виртуальном пространстве — в моей практике так часто было и до пандемии, но также мне было важно зайти на территорию политического. Этого ракурса недоставало онлайн-театру во время карантина, художники использовали лишь эстетический слой цифрового пространства».
Элина живет в Питере и по ночам пьет вино на лавочках с местными, но родилась она в Татарстане. Ее пьеса — автобиографическое исследование малозаметных мелочей, которые сформировали и героиню, и саму драматурга: сценарий типичной экскурсии по музею военной славы, планировка и подъезды города Набережные Челны, национальные рецепты и особенности татарской фонетики.
В середине текста есть развернутая цитата из статьи исследовательницы Мадины Тлостановой — она живет и работает в Швеции, но пишет об имперской истории России: «Деколониальный дискурс оперирует понятием „деколониальный эстезис“ — способность к чувственному восприятию, к чувствительности и сам процесс этого чувственного восприятия. Эстезис говорит о возвращении чувственного опыта, который был отчужден доминирующей культурой». Таких сложных фрагментов в пьесе больше почти нет, зато чувственного опыта — в достатке.
шеф-драматург петербургского инклюзивного проекта «Квартира», участвовала в создании спектаклей «Квартира. Разговоры», «Не зря», «Алло»
«Я много работаю с документальным материалом, но впервые решилась поставить себя на место людей, чьи истории обычно использую, и применить весь свой инструментарий для исследования себя же, своей семейной и национальной истории, своего эстезиса. Это удалось, но совсем чуть-чуть. Я продолжаю постоянно спрашивать себя: насколько привычка ориентироваться на центр и Запад определяют мое отношение к татарской культуре? Еще больше вопросов вызывает этика: как использовать инструменты документалистики и антропологии, не нанося вред? Может ли автоэтнография помочь преодолеть это разделение — на объект и субъект исследования? Как минимум я не могу щадить себя и не задавать себе больных и сложных вопросов, потому что другим-то эти вопросы задаю — когда беру вербатим, работаю в инклюзивном театре, пишу текст вместе с актерами».
Нейросеть написала лесбийскую любовную поэму. Поэмой, в которой есть гениальная строчка «я призрачная простофиля», пьеса заканчивается, а до того мы узнаем, как драматург Ольга Казакова привела нейросеть к такому результату. Текст состоит в основном из запросов в гугле и исходного кода, но он, можно сказать, остросюжетный, поэтому обойдемся без спойлеров. Отдельно интересно, что читку поставит Нигина Шаропова, не режиссер, а философ, ведь «Фо Хер» входит в ежегодную фриндж-программу странных текстов, которую кураторы решили на этот раз полностью отдать в руки университетских исследователей.
драматург
«Вначале я задумывала бесконечный текст. В пьесе есть эпилог, который существует на отдельном сайте, и любое появление в моей жизни этой пьесы или стихотворения, которое стало ее сердцем, я планировала архивировать на сайте. Видео, как мои друзья читают стихотворение, переписки с айтишником о том, что есть код, все обсуждения. Но эта работа ставит механические задачи: я должна была документировать каждый разговор, имеющий отношение к тексту, а затем придумывать, как перенести его на сайт. Я попробовала пожить в этой машинной четкости, обучиться ей — но поняла, что все-таки не могу быть настолько точной, как требует этот по сути программистский текст».
В этой пьесе есть список уровней даркнета, и по мере движения сюжета мы оказываемся все глубже. Главный герой Петя сначала хочет просто купить наркотики, но вскоре подозрительный друг и напарник Алеша объявляет его человеком, который «сможет выдержать невозможную инфоперегрузку». Документальное исследование глубинных интернет-инфраструктур со снафф-видео и онлайн-пыточными смешивается с мокьюментари и голосами в голове, но в целом — точно фиксирует маскулинность в онлайне со всеми ее детскими страхами и воинственным запалом сделать хоть какую-нибудь революцию. Чем-то похоже на польского «Хейтера» с Netflix — но там техноманипуляции героя имеют огромное последствия для политических движения в стране, а тут социально-критического компонента все-таки не хватает.
драматург. «Тихий дом» — ее дебютный текст.
«Я строила эту пьесу на крипипасте, которая породила множество мистификаций о глубинном интернете. Но там действительно есть довольно жуткие вещи, причем не всегда можно отличать реально существующую жуть от хорошо сделанного анонимного интернет-искусства. Мне хотелось передать эту жутковатую и дискомфортную атмосферу, хотелось заставить читателя бояться информации как таковой. Мифов, реальных вещей, мистификаций огромное множество. При этом хотелось оставить пьесу понятной. И, кажется, моя осторожность привела к тому, что атмосфера вышла недостаточно пугающей».
Города Ватуки не существует, но по сюжету он находится где-то у китайской границы, а главное предприятие в нем — завод по переработке токсичных отходов. Возможно, именно из-за неблагоприятной экологической обстановки все местные постоянно говорят о загадочных и крайне опасных акиняках, чем сводят с ума главного героя Петю, ненадолго приехавшего из Москвы навестить родственников. Но скорее это метафоричная грустная история о том, как теряется возможность связи с семьей и друзьями детства, какие теплые чувства к ним ни испытывай. В ходе пьесы как-то мимоходом обнаруживается, что Петя — гей, а его семья даже не то что гомофобна, а просто не может понять такого — это только одна из линий разлома, но выразительная.
драматург.
«Я задумывала пьесу о дискоммуникации в семье и хотела смешать жанры — сделать комедию, перерастающую в хоррор. В пьесе много гротеска, герои существуют в выдуманном антиутопичном мире, но по сути текст автобиографичен. Это моя вторая пьеса про то, что любовь в семье иногда принимает странные, даже страшные очертания. А в будущем я хочу написать еще более страшный текст, в котором дискоммуникация проявится не только в истории, но и в языке и самой форме пьесы».
Трагедия Ольги и ее детей Данила и Ярославы такая: они вроде бы русские, но не совсем. Действие пьесы начинается во время Гражданской войны в Таджикистане 1990–1993 годов, и рожденным там героям приходится бежать в Россию. Из мультиэтничной культуры Средней Азии они попадают к людям, которые даже в призвуке акцента видят повод для шуток, из все время цветущего Душанбе — в снежную зиму на квартирах без отопления. Ценнее всего в «Республике» то, что исторический эпизод, который совсем не входит у нас в обязательный минимум знаний, но вообще-то коснулся многих вокруг, рассказан лаконичным и точным поэтическим языком, с большой внимательностью к деталям быта, природы, отношений.
драматург. Семь его пьес, написанных до «Республики», недавно вышли в сборнике «Полный юнайтед»
«Каждая строчка в этом тексте должна звучать, как пуля. Коротко и метко. История о деколонизации Таджикистана неудобна истеблишменту, говорить о ней для них значит расписаться в собственной беспомощности. Надеюсь, этот текст поможет трансформировать миф о России, о своих и чужих в ней. Ведь понятие „россияне“ придумал Ельцин, но никто из нас, независимо от этноса и места рождения, не стал ими — все мы бездомные. В России нет своих, кроме силовиков».
Трое друзей много и приятно друг с другом говорят, больше особо ничего не происходит. Звучит просто, но такие тексты в театре ценная редкость — в «Big in Japan» дополненная еще одной редкостью: бариста, эсэмэмщица и бездельник, как их представляет автор в списке действующих лиц, здесь не москвичи и не жители какой-нибудь условной российской глубинки, а бакинцы. Проблемы у них абсолютно узнаваемые: Микаил все время советуется с друзьями Орханом и Сарой, переезжать к отцу в Германию или остаться в Баку, все вместе они вспоминают подругу, погибшую, видимо, от передоза. Вы вряд ли с ходу найдете другую русскоязычную пьесу или сценарий, в которых носители исламских культур представлены так естественно, а не с налетом экзотики или страха.
драматург. Спектакли по его пьесам и фильмы по его сценариям идут и снимаются в Азербайджане
«Ко мне в прошлом году обратился один азербайджанский театр с просьбой написать пьесу — компактную и про проблемы молодежи, желательно о наркотиках. Я написал до середины и отложил текст: он показался мне искусственным и крайне неудачным. Вернулся спустя полгода и дописал, понял, что наркотики там вообще не так важны, и дописал за две ночи. Возможно, пьеса дождалась своего момента: этот странный 2020-й учит принимать все как есть, но и продолжать искать Японию, желательно за собственным окном. А режиссеры того театра так пьесу и не прочитали».
Выбор редактора
Подборка Buro 24/7