Сходив в ГМИИ имени Пушкина на выставку «Лев Бакст / Léon Bakst. К 150-летию со дня рождения» и впечатлившись, мы решили поговорить с куратором экспозиции, директором Института современной русской культуры при Университете Южной Калифорнии Джоном Э. Боултом и выяснить, почему юбилейная выставка выглядит именно так
Чтобы показать творчество Леона Бакста исчерпываюше, Пушкинский музей позвал курировать проект одного из самых известных специалистов по западному искусству Джона Боулта. Тот, в свою очередь, представил практически неизвестные у нас парижский и американский периоды жизни художника. Ранние портреты, театральные костюмы и их эскизы, включая знаменитые наброски к «Русским сезонам», ткани и пейзажи — всего 250 произведений графики, фотографии, архивные документы и книги — описывают творчество Бакста, чья жизнь пришлась на смену веков и стилей и, по мнению Джона Боулта, характеризует это неопределенное время как ничто другое.
Джон Боулт, директор Института современной русской культуры при Университете Южной Калифорнии, США, куратор выставки:
«Бакст продолжает оставаться популярным и в Европе, и в Америке. Он появляется на аукционах, ему посвящают выставки — как собственные, так и те, темой которых становится русский балет, — они обязательно случаются раз в два-три года. Конечно, Бакст на Западе не забыт, но его знают в основном как театрального художника: на последних выставках в Нью-Йорке и Париже сделан акцент на театр. Это хорошо, но в его работе были и другие аспекты — и поэтому мы рассказываем обо всей его карьере.
Нескромно звучит, но на нашей выставке будет полная панорама творчества Леона Бакста: сначала ранние вещи, петербургские, когда он был книжным иллюстратором, потом портреты, которые играют большую роль в его биографии. Иногда портреты выглядят как салонные, но все равно представляют собой очень интересные и красивые работы начала века. Затем начинается его серьезная карьера у Дягилева для «Русских сезонов». Парижская фаза у нас представлена не только эскизами декораций и костюмов, но и самими костюмами. Он долго жил в Париже и работал и в театре, и для домов моды, и на нашей выставке есть несколько платьев, дизайнером которых был Бакст. Он посещал Америку два раза, в 1922 и 1924 годах, где выступал не только портретистом, рисуя богатых американцев и даже скорее богатых американок, но и как текстильщик. Частный магазин заказал ему эскизы тканей для платьев и, например, подушек для диванов, всяких буржуазных интерьеров. Этих эскизов было очень много, в Пушкинском музее мы показываем 8 штук и тем самым хотим сказать, что Бакст даже на склоне лет работал с разными темами. Будучи в Америке, он обратил внимание на этнографический акцент страны, искусство индейцев, ацтеков и мексиканцев. Он говорит в одном интервью, что американские художники не должны ориентироваться на Европу, а лучше интересоваться работами своих локальных мастеров.
А дальше он обнаружил для себя кино и даже говорил в одном письме, что хочет переехать в Голливуд и работать над кино. В последние дни он действительно туда отправился и вел переговоры в Голливуде, но после этого уехал в Париж, где и умер. Этот его интерес к кино меня очень волнует, однако, к сожалению, от него ничего не осталось.
Роль Бакста в мировом искусстве в конце концов театральная. Он действительно совершил революцию на сцене и понял, что главный элемент в театре — балете, драме или любом спектакле — это человек. А человек — это значит тело. И движение. Поэтому Бакст в своих костюмах и декорациях подчеркивает кинетику и динамику и вот почему он раскрывает тело. Неслучайно то, что многие его костюмы основаны на напряженности между раскрытым телом и закрытым: его не интересовала нагота и полное платье, только этот интервал между нагим телом и телом в одежде. Если вы обратите внимание, то увидите, что его костюмы держатся на полупрозрачных материалах — шарфах, ожерельях, шароварах. Тело видно совсем чуть-чуть, а он добавляет эти штучки — шарфы и вуали — чтобы подчеркнуть движение: когда тело начинает двигаться в этих нарядах, то элементы продолжают свое движение в воздухе. Именно из-за этого мы и помним Бакста как революционера на сцене: в девятнадцатом веке тело было довольно суровым элементом. Конечно, существовал академический балет, но все в нем танцевали очень четко, все было под контролем. А он освобождает тело — и в этом его заслуга.
Размышляя о мировом контексте творчества Бакста, конечно, следует вспомнить искусство Обри Бердслея — его Бакст особенно ценил за книжную иллюстрацию. А что касается театра, есть известный французский театральный художник Жорж Барбье, который почувствовал влияние Бакста. Из русских художников, которые работали в Европе и Америке, я могу вспомнить Николая Колмакова, Семена Лисина, Бориса Белинского — это целая плеяда молодых художников, работавших в 20-е, 30-е, 40-е. Бакст очень сильно чувствуется в их работах. А синтетическоое искусство, о котором говорит Бакст, было важно для всего, что было потом. Он, собственно, говорил, что в театре есть разные элементы, но все они равны: музыка и декорация, слово и жест, движение тела. Это те элементы, которые он старается объединить — и другие художники после него тоже это почувствовали.
Лично я очень люблю Серебряный век и начало века — я всю жизнь увлекаюсь этим сюжетом, а Бакст для меня — особенно важная фигура. Есть что-то апокалиптическое в его искусстве, какая-то сумрачность. Это еще не двадцатый век и уже не девятнадцатый, а что-то между ними, что-то, что всегда волнует. Это видно, например, в его портретах, которые никогда не закончены. Если посмотрите на его пастельные и акварельные портреты Андрея Белого и Зинаиды Гиппиус, то поймете, что они не окончены, и это очень интересно. Это не Репин и не Суриков, где все окончено, красиво и все хорошо. Бакст как-то волнует этой незаконченностью, что и отражает неопределенный момент начала века до 1917 года, когда было больше вопросов, чем ответов.
Сам бы я, наверное, не смог себе позволить купить ни одну работу Бакста, но если бы мне предложили подарить, то я бы выбрал «Ужин». Странная женщина сидит и смотрит на вас, как будто бы Джоконда со своей полуулыбкой. Она декадентка, сидит в кафе, ждет своего человека. Трудно сказать, почему, но в этой работе есть какой-то мистицизм — это прекрасный образец стиля ар-нуво и модерн — со всеми этими волнистыми линиями. Непонятно, ни кто она, ни где, это такая блоковская незнакомка. А я очень люблю загадки».