Хоровое исполнение
В Электротеатре Станиславский премьера: «Психоз» по пьесе Сары Кейн. 19 актрис, возрастное ограничение — 18+, постановочные усилия Александра Зельдовича (более известного в качестве кинорежиссера и, что в данном случае особенно важно, по первому образованию психолога) и арт-группы AES+F. Рассказываем, почему монопьеса превратилась в густонаселенный спектакль и что из этого вышло
Сара Кейн — английский драматург, не боявшаяся говорить «прямо в лицо» (стиль in-yer-face-theatre был крайне популярен в Британии 90-х). Автор пяти пьес, зато каких: в одной из них Федра кончает с собой не от горя, а во благо Ипполита («Любовь Федры»), в другой героиня произносит длинный предсмертный монолог, по силе сравнимый разве что с древнегреческими трагедиями. Последняя — как раз «4.48 Психоз». Пьеса загадочная, велик соблазн мистифицировать. Есть мнение, что этой своей работой драматург стерла грань, разделяющую искусство и жизнь. Все дело в том, что героиня «Психоза» кончает с собой. Завершив пьесу, сама Кейн тоже простилась с жизнью.
Как это понимать? Следует ли ставить знак равенства между героиней и автором пьесы? С одной стороны, ясно, что драматург в данной ситуации неразрывен со своим alter ego. Но, с другой, «4.48 Психоз» — это не личный дневник, не истерическое бессвязное месиво из слов и знаков препинания. Это внятная пьеса, с четкими границами событий, с хорошо артикулированными переходами от одного к другому. Ну и плюс ко всему это поэтический текст — 20-страничный белый стих.
Конечно же, «Психоз» принято считать монодрамой, хоть порой в спектаклях по этому тексту и больше одного персонажа. Но Александр Зельдович, пожалуй, выбрал самую масштабную трактовку, разложив пьесу на 19 голосов. Все они принадлежат одной женщине, становясь своеобразными маркерами ее безумия, разными ее интонациями, меняющимися от события к событию. Решение это логично. Действительно, «Психоз» — трагедия своего времени. А трагедия без хора — это какая-то неправильная трагедия. В общем, такого изящного хода пьеса будто бы ожидала годами. Однако все оказалось не так просто. Трагедии необходим протагонист, без него она не складывается, а когда роль протагониста играют одновременно 19 человек, может начаться путаница. Текст «зажевывается» общим порывом кажущегося безумия. Любопытно сочиненные массовые сцены нет-нет, да и превращаются в интермедии. «Психоз» начинает показывать зубы, будто споря с многочисленными артистками и режиссером: пьеса доказывает, что она предназначена для кого-то одного. Самого мужественного. Самого лихого. Оттого мощнейшие точки спектакля — это не хоровое исполнение, а монологи — особенно врезаются в память сцены Аллы Казаковой и Елены Морозовой.
Раздеваясь под цветными фонарями, Казакова дерзко стаскивает с себя не просто одежду, но кожу. В актрисе нет ни капли сентиментальности, только суровая строгость к миру и к себе. В ее холодности намного больше правды, чем в любой истерике. В холоде ее жестов скрыта решимость сделать что-то с миром, хоть бы и сделав что-то с собой. Холод женского голоса проникает в зал — и вот оно, рождается то самое жуткое ощущение, которое испытываешь, вчитываясь в кейновские «верлибры». Но нет, Алла исчезает и дальше — снова хор, разноцветные парики, «медицинское кабаре», танцы или крики.
Стоит также отдельно отметить пару монологов Татьяны Ухаровой. Вот где уживаются гротеск и трагизм, порождающие в зрителях то смех — от неловкого до гомерического, то щемящее чувство несправедливости и жестокости жизни. Несмотря на всю тяжесть текста и ситуации, с ним связанной, даже в состоянии глубокой депрессии Сара Кейн не утратила способности шутить, пусть горько и местами даже как-то неуместно. Это, на самом деле, необходимое ее драме остроумие почти всегда игнорируют: но нельзя за это винить ни режиссеров, ни тем более актрис. Погружение в «Психоз» не оставляет места шутливым интонациям, но только не в новом спектакле Электротеатра. Зельдович со своими актрисами проникают в горький юмор, зовут за собой, и уже невозможно не погрузиться в игровую природу, свойственную любой хорошей драме. В результате «Психоз» открывается с малознакомой стороны.
Юмор, да и вообще все ощущения, рождающиеся в спектакле, гиперболизируют AES+F. Режиссер полностью доверяет культовой художественной группе. Еще бы, именно с AES+F в качестве творческих партнеров Зельдович 13 лет назад дебютировал в театре (поставил спектакль «Отелло» в Центре им. Мейерхольда). И художники не просто дополняют то, что придумано режиссером и актерами, — они порождают множество новых, порой странных и сложноинтерпретируемых смыслов. Все оформление спектакля умещается на трех экранах, которые то делят пространство на два плана, то превращаются в цельный задник. На экранах — ассоциации художников, связанные с пьесой. Каждая из ассоциаций иллюстрирует новое событие. Каждое событие — самостоятельный эпизод, зарисовка со внятным началом, развитием и логичным финалом. Отдельный клип — на экране в прямом смысле, в актерском существовании — в переносном. А вот связь этих эпизодов эфемерна, да и не всегда обязательна — «Психоз» существует на границе спектакля и перформанса. Зато в стилистическом и художественном смысле все едино. «Аесы», конечно, вдохновляются то Сальвадором Дали (женские гениталии внутри грибов, ставшие легендой интернет-пространства уже после первых показов «Психоза», кажется, вдохновлены именно им), то Фридой Кало (оторванные части тела нет-нет, да и напомнят ее душераздирающие и в то же время душеспасительные работы), но всегда остаются собой. Их понимание текста часто буквально: где женщину просят показать руки, едва она вошла? На маникюре! Вот тысячи разноцветных ногтей на экране. Есть образ тараканов — вот огромные тараканы, а вот сотни тараканов поменьше. Написано: «Черный снег». Пожалуйста, вот черный снег на белом фоне. И в этом есть какая-то прекрасная, почти наивная, нерастраченная художественная искренность.
И все же что-то подсказывает, что за столь занятными «женскими тараканами» в «Психозе» скрыто нечто большее. Большее, чем болтовня в салоне красоты, большее, чем «комплекс принцессы», большее, чем даже просто любовь и просто смерть. Это большее прорывается, его не удержать, как не удержать в монологе Аллу Казакову. Это нечто — не про удивительных насекомых, население мозга любого интеллигентного человека, а про смысл жизни и его болезненное, ужасное отсутствие. Есть яркие картинки, есть умные споры, есть даже друзья, «которые так тебя поддерживают», а смысла в тебе и в мире — ни капли. И это известно множеству голосов, которые звучат стихами в одном человеке (пусть он и женщина), в человеке как будто бы лишнем, но, как известно, таком нужном любой литературе. В том числе британской в бунтарских 90-х.