Нужно поторопиться: до середины ноября есть шанс увидеть важные выставки осени, две из которых — нашего искусства
Вдруг оказалось, что Петербург опять стал столицей. То, что именно тут главный гастрономический центр, понятно уже давно, — и все московские люди ездят на выходные в Питер, чтобы сходить в новый классный ресторан и в новый модный бар. Теперь они также ездят сюда, чтобы обойти все питерские выставки, — Петербург еще и самым очевидным образом превратился в русскую арт-столицу.
В предпоследний уик-энд октября в Эрмитаже открылась выставка Яна Фабра «Рыцарь отчаяния — воин красоты», в корпусе Бенуа проходили две выставки — последние дни работала «Круг Петрова-Водкина», и недавно открылась «Василий Кандинский и Россия», в Мраморном дворце — «Квартира №5. К истории петроградского авангарда 1915-1925» и немецкий видеоарт «Берлинские упражнения в 9 частях» (Berlin-Übungen in neun Stücken) Ребекки Хорн. И это только главные выставки в двух главных музеях — такая цветущая сложность московской культурной жизни просто не снилась.
Даже такое элементарное перечисление питерских выставок показывает, что сейчас в Петербурге настоящий бум русского авангарда — и всем, кому он интересен, от арт-энтузиастов до не чуждых культуре буржуа, надо туда непременно ехать. Если получится сделать это до середины ноября, то можно будет увидеть две важные выставки двух его изводов — московского и петроградского.
У одного из главных героев русского авангарда, у одного из отцов западного абстрактного искусства и вообще одного из главных художников XX века — в этом году 150-летие, и этот большой юбилей Василия Кандинского прошел в Москве практически незаметно. Да, в Третьяковке на Крымском валу устроили проект «Контрапункт», показав две его важнейшие работы — «Композиция VI» (из Эрмитажа) и «Композиция VII» (из Третьяковки) — вместе и в отдельном зале, сопроводив видео. Это было концептуально и хорошо, но довольно скудно для юбилейного года. Устроив выставку двух картин одного из главных практиков и теоретиков авангарда в год его 150-летия, главный столичный музей русского искусства словно бы подтверждает распространенное представление о Кандинском как немецком художнике — почти 40 лет, проведенные в Германии, обучение там, «Голубой всадник», Баухаус, немецкий экспрессионизм и, конечно, непризнание в России вплоть до перестройки этому сильно поспособствовали. Потом у нас, конечно, вспомнили про его укорененность в народном искусстве русского Севера, про его купола, ангелов и сказочных птиц, про его всегдашнюю метафизическую Москву, к которой он обращается и в живописи, и в теоретических писаниях, а также про великолепную коллекцию, оставшуюся после отъезда Кандинского из Москвы в Германию в 1921 году, национализированную и разделенную между разными русскими музеями — и стали его вполне справедливо отвоевывать и вновь возвращать русскому искусству. Но до сих пор больше словом, чем делом.
И вот Русский музей назвал свою выставку «Василий Кандинский и Россия» — в пику «немецкому Кандинскому», и даже с вызовом ему. Этот полемический запал выразился и в том, как был показан Кандинский, и в том, какой это был Кандинский.
Понятно, что собрать настоящую полномасштабную ретроспективу Кандинского с работами из немецких и австрийских музеев, из Помпиду, МоМА (где он, кстати, вообще обозначен французом русского происхождения) и Гуггенхайма сейчас практически нереально, и Русский музей сделал самое очевидное, что было можно, то есть собрал Кандинского своего, эрмитажного, третьяковского, из разных русских музеев — от Казани до Владивостока, из частных коллекций. Собрал сначала для выставки в Рио-де-Жанейро, а теперь для выставки в корпусе Бенуа. И надо сказать им за это огромное спасибо.
Потому что при всех вопросах к деталям концепции, дизайну и развеске (например, странный первый зал с прялками и санками, посвященный русскому Северу), там есть Кандинский из Красноярска и Владивостока, о существовании которого жители обеих столиц просто не подозревают, там есть необязательная, но такая замечательная Гончарова из частного собрания, шесть картин Явленского и пять из них — Омского областного музея, и в последнем зале — редчайший фарфор, сделанный в 20-е по эскизам Кандинского, которого сохранились считанные единицы. Но главное, тут просто много самого Кандинского —разных техник и разного времени, от лубочных картин на стекле до абстрактных композиций. И это просто уникально для России, где последняя большая выставка Кандинского была, как ни сложно в это поверить, в 1989 году.
Выставка в Мраморном дворце, напротив, суперконцептуальная и довольно камерная, что только эту ее концептуальность усиливает. И то, что эта выставка появилась, — настоящее чудо, потому что такие проекты, с четкой идеей с внятным реконструкторским пафосом, появляются у нас крайне редко, да что там — почти никогда. Она называется «Квартира N5. К истории петроградского авангарда. 1915-1925» и посвящена одному конкретному адресу —квартире №5 на Университетской набережной, 17, служебной квартире в здании Академии художеств.
В этой квартире жили братья Николай и Лев Бруни (а принадлежала она их отчиму, помощнику хранителя музея Академии, Сергею Исакову), и вокруг младшего, художника Льва Бруни, и его друга, блестящего искусствоведа Николая Пунина, собираются художники Петр Митурич, Николай Тырса, Натан Альтман, Петр Львов, композитор и теоретик Артур Лурье. Пунин провозгласит их учителями Хлебникова и Татлина, и эта квартира, описанная им потом в воспоминаниях — и реальная, и виртуальная — станет важнейшим местом формирования петроградского авангарда и вообще важнейшим местом петербургско-петроградско-ленинградского мифа. Это миф, где знаменитый ахматовский портрет Альтмана 1915 года (он висит в открывающем зале выставки) пересекается с персональной историей Ахматовой, у которой были романы разной длительности и драматизма с Лурье и Пуниным, где Хлебников умирает на руках Митурича, а Митурич потом женится на его сестре Вере, и где владелец квартиры Исаков станет гонителем Павла Филонова и его учеников. Где все в итоге превращается в фантасмагорию и трагедию.
В семи залах Мраморного дворца все они — он самого Татлина до младшего и рано погибшего Святослава Нагубникова. От кубистического карандашного портрета Пунина, нарисованного кем-то неизвестным из гостей этой квартиры на тетрадном листке, до портрета Пунина, который Малевич сделает в 1933 году. От знаменитой «Натурщицы» Татлина 1913 года до эскизов фарфора Льва Бруни с серпом и молотом 20-х годов. А также редчайшие сохранившиеся «материальные подборы» Митурича, его же великолепные портреты Мандельштама и Лурье, его же кубики «Звездной азбуки» Хлебникова, целый зал оглушительной графической обнаженной натуры Тырсы, трогательные пейзажи Львова, яркая живопись Бруни. Все это возникло в интеллектуальной и художественной общности и никогда не собиралось вместе и не выступало одним фронтом после ее окончания, то есть после 1925 года. И вот они все опять рядом, как когда-то в той самой квартире, и тут даже есть зал-предисловие, имитирующий ее узкий коридор. Уникальность этого воссоединения ощущаешь очень остро, и его только усиливает общая пустота этих залов, когда стоишь в одиночестве в окружении тырсовских торсов, например, и в полном восторге крутишь головой в разные стороны.
Во всем этом питерском фестивале русского авангарда есть один побочный, но важный эффект. Когда читаешь короткие биографические справки, переходя в течение дня с одной выставки на другую, история русского авангарда первой половины XX века — главного и единственного нашего экспортного арт-товара — предстает единым бесконечным мартирологом. Тот, кто не погиб в гражданскую, как Святослав Нагубников, и кого не расстреляли до войны, как Николая Бруни и половину круга Петрова-Водкина, умер в блокаду, как Леонид Чупятов. А тот, кто пережил ее, как Николай Пунин, попал в ждановские чистки в конце 40-х и погиб в лагере в год смерти Сталина. И это впечатление не менее сильное, чем от созданного ими великого искусства.
«Василий Кандинский и Россия». Русский музей, корпус Бенуа, до 4 декабря
«Квартира N5. К истории петроградского авангарда. 1915-1925». Русский музей, Мраморный дворец, до 14 ноября
Редакция Buro 24/7 благодарит Kempinski Hotel Moika 22 за помощь в организации материала.