Мэтр Бюстель вошел в зал, и мнемофилы, явившиеся на вечерние торги дома «Кристис» под названием «Воспоминания о Париже: от бурных двадцатых до Второй мировой войны», встали, приветствуя его.

Открывали аукцион скромные лоты, сплошь малозначащие истории: «Жестянщик плавит олово на бульваре Орнано», «Спор цветочников на Центральном рынке», «Плетельщики стульев перевязывают пучки рафии на рынке Алезии» и тому подобные повседневные зарисовки, приводившие коллекционеров в восторг. Дойдя до десятого лота, аукционист с энтузиазмом объявил:

Предполагаемая стоимость от четырех до шести тысяч евро. Стартовая цена — две тысячи пятьсот евро!

Дама с шелковым платком на шее подняла холеную руку.

Воспоминание почти мгновенно ушло с молотка за девять тысяч евро.

По залу прокатился удовлетворенный вздох.

Нарочитая невозмутимость и великолепное чувство юмора мэтра Бюстеля, очки в красной оправе на кончике его носа, синий костюм и галстук в горошек превращали аукцион в искрометное шоу.

Когда кто-нибудь из потенциальных покупателей вздергивал вверх руку, мэтр повышал цену то на пятьсот евро, то на тысячу, давая понять, что размер прибавки он выбирает сам.

После десятого лота продажи пошли в гору.

Жорж, дядя Габриэля, купил воспоминание об ужине у виконтессы Анн-Мари де Нуайе в феврале 1931 года. Описание звучало так:

Аукционист умолк, и коллекционеры рассмеялись. «Классный лот, молодцы, что выставили», — отметила Сара.

Нетерпение Габриэля возрастало. Он надеялся заполучить лот, значившийся в списке семьдесят четвертым, — воспоминание о премьерном спектакле «Федра» по одноименной трагедии Расина.

Оно интересовало его по двум причинам: во-первых, зная монологи Федры наизусть, Габриэль мечтал услышать их в исполнении Мари Бель, а во-вторых, это воспоминание должно было ликвидировать пробелы в материалах, которые он подготовил для серии передач об инсценировках «Федры».

Барабаня пальцами по каталогу, Габриэль прикидывал, кто из собравшихся в зале может составить ему конкуренцию. Так, господину в шляпе, скорее всего, оно ни к чему... А зеленоглазая дама с красным маникюром, сидевшая у стены? Габриэль не сомневался, что она актриса. «Вот ей точно охота завладеть воспоминанием о "Федре", чтобы вдохновляться игрой Мари Бель, — рассуждал он. — Недаром Андре Мальро говаривал: "Увидеть Мари Бель на сцене — уникальная возможность получить ответ на вопрос, что же такое французский гений"».

Сара заметила, что беспокойство Габриэля усиливается, и шепнула ему на ухо что-то ободряющее.

Лот сменялся лотом, воспоминания выводились на экран и находили пристанище в памяти новых владельцев, жаждущих подарить им вторую жизнь.

Наконец объявили номер семьдесят четыре:

Обстановка в зале накалялась, претендентов было много. Первой взметнулась рука человека в инвалидной коляске. Сотрудник, стоявший справа от помоста, что-то сказал мэтру Бюстелю, тот кивнул.

Дама с красным маникюром сверкнула чарующими зелеными глазами и повысила цену. К моменту, когда в гонку включился Габриэль, «Федра» и Мари Бель преодолели планку в семь тысяч.

Восемь тысяч. Работники аукционного дома посовещались, и мэтр Бюстель, похоже, намеревался воскликнуть: «Продано!» Посетитель в инвалидном кресле предложил восемь с половиной. Дама с красным маникюром взвинтила цену до девяти. Габриэль вскочил со стула, и аукционист гаркнул:

Покупатель в первом ряду развернул кресло спинкой к помосту, выражая отказ от дальнейшего участия. Устроили перерыв. Возобновляя торги, мэтр Бюстель напомнил, что лот обладает высокой культурно-исторической значимостью:

Конкурентка Габриэля заколебалась и предложила одиннадцать. Он перехватил взгляд ее зеленых глаз, улыбнулся и твердо произнес:

Спустя несколько мгновений безмолвия, показавшихся Габриэлю вечностью, аукционист гулко стукнул молотком о стол.

Лот достался Габриэлю, и он был несказанно счастлив. Лишь опустившись обратно на стул, Габриэль осознал, какую сумму ему предстоит выложить. На смену страстному желанию нередко приходит раскаяние. Так случилось и сегодня — увлекшись, Габриэль потерял контроль над собой. Дядя Жорж, конечно, поаплодировал племяннику, однако радиостанция Института Франции, где тот работал, едва ли согласится возместить ему столь заоблачные траты. Но Габриэль не стал портить себе удовольствие от уникальной покупки. «Ничего, как-нибудь выкручусь: схожу на прием к академику, влюбленному в творчество Расина, и втолкую ему, что архиву на набережной Конти просто не обойтись без этого воспоминания. Я спас от забвения важный фрагмент театральной истории», — оправдывался он перед собой, не подозревая, что на самом деле совершил поступок, который перевернет его дальнейшую жизнь с ног на голову.