Ночь. Холод. Взволнованные мужчины в синтетических куртках ведут куда-то бабу в оборванной телогрейке. Это главная героиня, знахарка (актерский дебют якутской этнопевицы Валентины Романовой-Чыскыырай, абсолютно нездешней). Ее зовут помогать, когда уже ничего не действует. В замаранной операционной лежит девушка с пулевым ранением в живот. Ее муж, вернувшись с охоты, собирал заряженное ружье и нечаянно в нее выстрелил. Знахарка ее спасет, высосет плохую кровь, пули и до конца фильма будет помогать нуждающимся по мелочи — мальчика избавит от заикания, дядьке вернет потенцию, а в конце, выплеснув всю энергию, выведет ребенка из комы, но и сама уйдет на тот свет. Она и есть пугало.

Существуют основания полагать, что венцом эволюции якутского кинопрома — крупнейшего и де-факто единственного в России регионального кинотечения, выросшего без школы и господдержки, — стал режиссер Дмитрий Давыдов, его швец, жнец и на дуде игрец. Символично, что после нескольких лет путешествий разнородных якутских фильмов на российские фестивали именно его картина попала на «Кинотавр». В отличие от многих якутских фильмов, кино Давыдова — это, обращаясь к советской терминологии, пример творчества малых народов. Ему нет дела до чужестранных трендов и общемировых проблем, он даже крупных городов Якутии опасается. Это певец морозной тюркской деревни, в которой зимой температура понижается до –70 C, ее героев, проблем, причуд.

Давыдов — автор крайне последовательный, по-своему аккуратный. Его фильмы держатся на конфликте поколений (что свойственно чуть ли не всем фильмам якутской волны) и традиционном противоборстве деревни и города, которое усугубляет несоответсвие якутской местечковости-герметичности и империи, насаждающей свои законы, полицейщину, жажду наживы. В его дебютном «Костре на ветру» пожилой столяр, потеряв сына, брал под опеку неприкаянного мальчишку, игнорируя службы опеки. Герой «Нет бога, кроме меня» защищал больную деменцией старуху-мать от городских лентяев-врачей и гнева общины, в которой забыли, что такое землячество. В «Пугале» намекают, что у главной героини дочь забрали в детдом за пьянство.

Герои кино Давыдова занимали самые низкие позиции в социальной иерархии — были отшельниками-анахоретами, кочегарами, трактористами. Жили в избах, питались картошкой и хлебом, пили как черти. Верили в идолов — в Христа, в духов леса. Боялись города — и оказывались правы всегда: в городе они предсказуемо пропадали. По структуре «Пугало» — агиография, изучение жизни женщины-рудимента, мученицы-знахарки, погибающей якутской деревни и погружение зрителя в эту жизнь. Другие персонажи представлены эпизодически: они избивают ее при свете дня и под покровом ночи просят о помощи. Она не отказывает. В каждой сцене она главный герой наравне со снегом, инеем, елями и березами. Время от времени она напивается, и в пьяной пляске сливается с естественным миром, чуждым цивилизации.

«Пугало» — фильм не размашистый и не пестрый. Дмитрий Давыдов намеренно вгоняет себя в аскетичные рамки, использует минимум художественных средств, не впадая в назидательный пафос человека, познавшего сермяжную правду жизни. Напряжение к трагичной концовке не копится, саспенс не нагнетается. Музыка — мелодия якутской скрипки под названием кырымпа — звучит только в сценах вакхических возлияний. Так и надо. Это дает ощущение имманентности-близости всего дикого, дионисового, нутряного, что есть вокруг. Тут напрашивается категоричная параллель: «Пугало» — фильм не столько про эту женщину, сколько про место Якутии в постиндустриальном мире айфонов, шопинг-моллов, отринутой религии и новой мелкобуржуазной нормальности. Посредством своего фильма Давыдов будто не говорит, но шепчет: мы самобытны до крайности, но этот мир придумали не для нас.