8 июня в российский прокат выходит «Манифесто» — фильм-эксперимент, в котором Кейт Бланшетт в 13 разных образах воплощает и зачитывает манифесты, написанные выдающимися творцами XX века — от Малевича до Ларса фон Триера. Мы поговорили с режиссером фильма Джулианом Розефельдтом о его личном видении проекта и свободе современного художника.

— До того как выйти на экраны, «Манифесто» был видеоинсталляцией, состоящей из 13 запущенных одновременно проекций, в каждой из которых — арт-манифест в исполнении Кейт Бланшетт. Вы изначально собирались превратить выставку в кино?

 

 

— И да и нет. Как вы понимаете, найти деньги на выставку непросто, так что мы привлекли инвесторов с немецкого телевидения, которые были больше заинтересованы в линейной версии «Манифесто». Я с самого начала знал, что сделаю версию либо для кино, либо для телевидения, но я никак не предполагал, что все получится именно так. Поразительно, что после монтажа «Манифесто» работает как кино, даже не имея традиционного сюжета с главным героем. 

 

 

— В отличие от так называемого белого куба музея, где каждый сам «монтирует» свое кино, кинотеатр диктует зрителю, как долго и на что ему смотреть, что радикально меняет опыт восприятия им произведения. Как вы работали с «Манифесто», чтобы перенести его из музея в кинотеатр?

 

 

— Это и вправду очень разный опыт. Во-первых, сильно отличается аудитория. Посетитель выставки готов ко всему, он готов удивляться и находится в режиме экстремальной толерантности. С другой стороны, аудитория «черного куба» намного демократичнее тех, кто заглядывает в музей воскресным вечером. В этом плане мне даже симпатичнее аудитория кино: она более открытая, хоть и жаль, что пространство кинематографа ограничено тремя основными формами — полный, короткий метр и документалки. Хотя фильм смонтирован из того же материала, что и инсталляция, это совершенно другой опыт. «Манифесто» в музее — это какофония голосов Кейт, и зритель сам решает, когда ему прерваться и перейти к следующей сцене. Киноверсия «Манифесто» больше сфокусирована на содержании манифестов.

— К музыке для киноверсии у вас тоже был другой подход? Российскому зрителю композитор Нильс Фрам известен по гипнотическому саундтреку «Виктории». 

— В киноверсии две основные музыкальные темы — спокойная, элегантная работа Фрама и более напряженная музыка, обе играют связующую роль между манифестами. В то же время я не хотел, чтобы музыка сильно навязывала атмосферу, была репрессивной. Скорее, это еще один художественный элемент наравне с визуальной частью.

— Удивительно, что вы сняли фильм всего за 12 съемочных дней. Для полного метра, да еще с таким количеством локаций, это невероятно быстро.

— Да мы сами не думали, что это возможно. У Кейт Бланшетт было и вовсе 11 съемочных дней, то есть за день нам нужно было отснять больше одной сцены, а Кейт — сменить больше одного образа, что было просто безумием. Такое возможно, только если работаешь с выдающимися актерами, а Кейт показывала прекрасную игру с первого дубля. Но и вся команда была потрясающая: художники, костюмеры, гримеры работали до этого на голливудских проектах, все они первоклассные профессионалы.

— Вы называете художественные манифесты сейсмограммами общества. Какой из текстов «Манифесто» лучше всего отражает современность?

— Каждый в своей мере. Даже если я не всегда согласен с высказываниями, я восхищаюсь страстью, высокомерием, с которыми эти манифесты провозглашаются. И пусть многим из них уже сто лет, все они противостоят пустому звону и популизму сегодняшнего дня. Их сила, их злость — в их красоте, поэзии и вдохновении, которые они до сих пор дарят.

 

— Кого только Бланшетт в «Манифесто» ни играет: от школьной учительницы до кукольника. Но самый ее экстравагантный образ — это режиссер-постановщик мюзикла, где Бланшетт — этакий Боб Фосс в платье Марлен Дитрих.

— Значит, миссия выполнена: так оно и задумывалось! По правде, мы украли эту театральную постановку у берлинского театра-ревю «Фридрихштадтпаласт». Мне понравилась идея проиллюстрировать манифест Флуксус причудливым танцем пришельцев. И кукол, кстати, мы тоже украли — у кукольного представления моей знакомой «Герои XX века», поэтому нам посчастливилось сделать такой коллаж из культовых фигур XX века. Спасибо им всем.

— В эпилоге вы цитируете Джима Джармуша, Ларса фон Триера и Вернера Херцога. Почему вы выбрали именно этих режиссеров?

— Не могу сказать, что это мои самые любимые режиссеры, хотя я ими, безусловно, восхищаюсь. Просто их подход к творчеству созвучен самому «Манифесто». Особенно слова Джармуша о том, что нет ничего оригинального. Можно воровать отовсюду — по сути, я так и сделал: нарезал чужие тексты и склеил из них коллаж. А Триер вдохновляет меня своим смехом. Уж не знаю, как кинокритики читают «Догму-95», но, по-моему, это неоспоримое доказательство прекрасного чувства юмора Триера. А смех говорит о вечно шатком положении художника. Нам кажется, что все эти манифесты, написанные звездами современного искусства, выражают лишь их насмешку, но мы забываем, что зачастую они писали эти тексты на заре их карьеры и заложенный в них юмор говорит лишь о незащищенности, неуверенности творца.