Рошин Мерфи — экс-солистка Moloko с выдающейся сольной карьерой. Мы поговорили с Рошин о любви к клубной культуре, выступлении в берлинском Berghain и положении ЛГБТ в мире и, конечно, о том, как похорошела Москва при Сергее Семеновиче: Рошин любит Россию и ее столицу.
Вы много раз были в России и в составе Moloko, и сольно. Само название вашего прошлого дуэта отсылает к русскому языку, а еще вы известный коллекционер русского мультипликационного персонажа — Чебурашки. Расскажите, откуда эта любовь?
Возможно, во мне есть какой-то элемент ДНК, потому что я даже больше похожа на русских, чем на ирландцев. И я чувствую связь с русскими людьми. Не знаю, почему так, но мне, правда, нравятся россияне. Каждый визит прекрасен. И аудитория всегда очень точно понимает, что я пытаюсь донести, что я делаю. Кстати, когда я записала альбом с итальянской музыкой, она тоже нашла отклик у российской аудитории. Это было довольно странно. Но потом кто-то сказал мне, что в 1960–70-е итальянская музыка играла на российском радио, поэтому люди узнавали, что за каверы я делаю. Вот еще одна связь.
«
Россия — холодная страна, так что проникнуть в вашу культуру с улицы не так уж и просто
»
А вы заметили изменения в Москве? Ведь вам доводилось побывать здесь в разные периоды. Кстати, когда вы последний раз здесь были?
Не знаю. Я была здесь не так давно, года два назад. Я заметила разницу в ресторанах: раньше найти вкусную еду было труднее. Во всяком случае на улицах произошли не такие уж большие перемены. Мне кажется, у вас все самое главное происходит за дверями: Россия — холодная страна, так что проникнуть в вашу культуру с улицы не так уж и просто.
А за дверями что вам нравится? У вас есть любимый музей, ресторан и клуб в России?
Наверное, мой любимый музей Эрмитаж, это просто умопомрачительное место. Каждый раз, когда я бываю в Санкт-Петербурге, хожу туда. Я была в нескольких московских клубах и прекрасно провела там время. Но, к сожалению, не могу вспомнить названий.
А есть ли у вас любимые русские музыкант и писатель?
Имен музыкантов я не знаю. Но я люблю музыку из «Чебурашки»: мне кажется, это одна из лучших музыкальных партитур, которые когда-либо создавались для телевизионного шоу. Эта музыка восхитительна. Мне нравится общий привкус русской музыки: она резонирует со мной. И не только со мной: я думаю, что это в ДНК всей современной музыки. Мелодии из русской музыки, из старой русской музыки, оказали влияние на музыку в целом.
Вы видели комедийный сериал «Сделай погромче, Чарли»?
Нет.
Это британский сериал про популярную женщину-диджея, ее супруга-актера, тоже суперзвезду, их дочь и друга — автора одного мегахита. Про карьеру и личную жизнь, семью, дружбу и любовь. Как вы считаете, насколько сложно совмещать личную жизнь и карьеру?
Это несложно. Будучи артистом, ты можешь решать, что, сколько и когда делать. Мне не нужно уходить в офис в семь утра и возвращаться в семь вечера в ежедневном формате: вот это была бы самая убийственная вещь для моей семейной жизни. Для меня важно быть счастливой и заниматься творчеством. Мой приоритет — именно счастье, потому что детям важно иметь счастливую маму.
На большинстве фотографий в Сети вы всегда выглядите нарядно, но при этом в своем инстаграме вы куда больше похожи на рок-звезду. Где грань между этими двумя образами?
Все, что я делаю, очень визуально. Мне как визуальной артистке нравится создавать разные образы — и мне важно, чтобы они «работали». А с недавнего времени я начала режиссировать видео, причем не только для себя. Не так давно я снимала видео для Джека Уайта. Мне просто нравится это делать. Но моя другая сторона — это человек, который не любит воспринимать все слишком серьезно. В моем инстаграме есть элемент комедии.
Что касается популярной музыки: она явно становится более свободной. Сейчас ее границы сильно размыты, а многие андеграундные тренды внедряются в массовую культуру. Бритни Спирс, например, использовала элементы габбера на волне его популярности, а Кайли Миноуг не так давно выступала в Berghain, как, собственно, и вы. Как считаете, что произойдет с популярной музыкой дальше?
Не знаю, ведь она развивается в таких разных направлениях! Совершенно точно ощущается африканское влияние на музыку. 10–15 лет назад это происходило подсознательно, а сейчас это вполне очевидно. Мне сложно воспринимать техно и хаус, тек-хаус. В этом жанре много одинаковой музыки, и мне сложно понять, как кто-то может проводить жизнь, создавая ее. Технологии сегодня так доступны и музыки так много, что сложно найти что-то стоящее.
О ваших последних музыкальных работах — серии EP, посвященных рейву. Почему вы решили обратиться к этой теме в прошлом году? У вас долгая история взаимоотношений с танцевальной культурой, почему именно сейчас?
Я бы вас поправила: они о клубной культуре, а не о рейве, хотя эти вещи и взаимосвязаны. Клубная культура меньше и старше, чем рейв. Я не люблю большие мероприятия, а ночные клубы всегда были моей стихией. Сейчас они под угрозой, потому что получают недостаточно денег. Основную прибыль им приносили вип-зоны, где продавали шампанское по 20 000 фунтов за бутылку. Мы делали с Морисом Фултоном серию из 12-дюймовых пластинок и мы соприкасались с клубной культурой, хотя и не с хардоком или EDM. Эта серия скорее о языке клубной культуры, с которой мне посчастливилось познакомиться. Подростком я жила в Манчестере, где начала ходить в клубы с 15 лет. Там их множество, в том числе и знаменитый Hacienda. Клубы были важной частью моей идентичности: я коллекционировала записи, слушала бенды, вешала постеры на стены — все это было очень важно для меня. Музыка, которую мы делали с Морисом, она об этом.
«
В моем возрасте уже задумываешься о том, как будешь чувствовать себя наутро
»
А сейчас вы часто бываете в клубах?
Не так часто, но время от времени. Как вы заметили, я играла в Berghain, что в итоге вылилось в очень длинную ночь. Не знаю, когда пойду еще. В моем возрасте уже задумываешься о том, как будешь чувствовать себя наутро.
А Hacienda был вашим любимым клубом?
Нет, даже когда я жила в Манчестере. Это большой клуб — не по рейверским стандартам, конечно, но как клуб он большой. Для меня всегда были стрессом очереди туда, особенно в 15–16 лет. Я могла отстоять всю очередь, потом меня разворачивали, и я шла в конец, стояла снова — меня опять разворачивали, и так могло быть трижды, пока я не оказывалась внутри. В большинстве случаев я заходила, хотя попасть было непросто. Внутри тоже происходили довольно безумные вещи: помню случай, как гангстеры заблокировали всех внутри до шести или семи утра. Мы не могли выйти, внутри не было ни музыки, ни света. Так мы провели довольно много времени. И когда мы выходили, то шли через коридор вооруженных полицейских с щитами, вокруг территории летали вертолеты. Этот клуб в итоге стал довольно темным местом. Мне нравился клуб PSP, он был в автобусном депо, с великолепной саунд-системой.
Ваш трек «Gone Fishing», насколько помню, был записан под впечатлением от документального фильма «Париж горит» — о меньшинствах, творческих людях, которые в 80-х нашли себе в Нью-Йорке пристанище. Насколько изменилась ситуация с ЛГБТ в мире?
Она меняется: где-то в лучшую, где-то в худшую сторону. Юридическая и личная стороны так переплетены. Когда я училась, люди не знали, что такое гей-культура или трансгендерность, а сейчас и то и другое присутствует в культуре явно. Люди гораздо лучше осведомлены и видят влияние ЛГБТ на моду и дизайн, музыку, танцы и культуры в целом. Об этом весь фильм. Все это случилось благодаря людям, выброшенным из мейнстрима, оставшимся без домов и семей. Мне кажется, это очень меланхолично и интересно. Я люблю красоту. Я люблю вещи, которые резонируют с абсолютной радостью и полным отчаянием от боли одновременно. Эта комбинация нравится мне и в музыке, она заставляет тебя плакать. В этом жизнь.
Мне кажется, что сейчас представителей ЛГБТ-сообщества активно признают в культуре, они попадают на обложки авторитетных изданий. Например, Lotic не так давно был на первой странице Wire.
Да. Я считаю, что это часть непрерывной эволюции. Можно пытаться ее остановить — что, собственно, люди и делают. Возможно, в будущем не будет разделения на женщин и мужчин. Неизвестно, куда мы движемся, но мы не можем остановить прогресс. Конечно, люди боятся этого.
«
Неизвестно, куда мы движемся, но мы не можем остановить прогресс
»
Вы работали со многими авторитетными продюсерами — например, с Мэтью Хербертом и Морисом Фултоном. Как вы взаимодействуете? Вы обсуждаете будущий трек или просто доверяетесь продюсерам, а потом пишете тексты и записываете голос?
Может быть как угодно: трек может начаться с мелодии, а может с разговора. На самом деле не бывает такого, что я сажусь и говорю: «Так, мне нужно найти продюсера». Продюсер уже есть на примете, или мы могли когда-то запланировать коллаборацию. У меня есть своеобразная очередь из творческих планов. Сейчас у меня в планах две совместные работы: посмотрим, что из них выйдет.