«Я представлял, что моя винтовка — это букет страусиных перьев»: отрывок из автобиографии Билла Каннингема

В мае 1950 года мне пришла повестка от дяди Сэма: армия Соединённых Штатов любезно приглашала меня вступить в ее ряды. Сначала я очень расстроился: мне казалось, что годы тяжёлого труда пойдут насмарку. Но я никогда не умел надолго зацикливаться на плохом и всегда верил, что в любой ситуации можно найти что-то хорошее. Помню, я подумал: а ведь меня могут отправить во Францию, и у меня будет потрясающая возможность увидеть Европу! Мысль о том, что я воочию увижу парижских дизайнеров, вызвала у меня необычайный восторг. Я загорелся этой идеей и тут же начал учить французский. Разумеется, шанс, что меня отправят во Францию в то время, когда идёт война с Кореей, был один на миллион. Но эта мысль просто втемяшилась мне в голову. Узнав, что меня призывают в армию, миссис Харкнесс и её адвокаты пришли в ярость — их шестьдесят процентов бизнеса только-только начали давать прибыль.

Адвокаты повели себя очень некрасиво и потребовали возмещения всяческих убытков, а также подали на меня в суд, чтобы я вернул вложенные миссис Харкнесс три тысячи долларов. Они писали моим родным высокомерные письма, обращаясь с ними как с низкородными крестьянами, но тут вмешался дядя и поставил их на место. Должен сказать, дядя повёл себя очень благородно. Хотя он презирал моё занятие модой, он пришёл на помощь, когда я действительно в нём нуждался. Он понял, что люди, которые заявили права на шестьдесят процентов бизнеса в начале нашего партнерства, решили, что у меня начисто отсутствует деловое чутьё и они могут делать, что им вздумается. Как бы то ни было, дяде удалось избежать судебного разбирательства, и он выплатил адвокатам миссис Харкнесс половину от тех трёх тысяч, хотя и не должен был этого делать. Он также выплатил долги, когда миссис Харкнесс вышла из дела. Впоследствии я вернул дяде всё до последнего цента, и это был для меня хороший урок: никогда не принимать финансовую помощь от других, ведь инвесторов интересует только одно — выжать из художника максимум прибыли. Творчество их совершенно не заботит. Я никогда не винил в случившемся миссис Харкнесс: она попала под влияние своих бездушных адвокатов.

Первый же день в армии ознаменовал для меня начало чудесного времени — сплошные новые впечатления. В лагере, где мы проходили базовую подготовку, я был звездой камуфляжа. На моём шлеме красовался потрясающий маленький сад из цветов и травы. Мы отрабатывали наступление на пустынных равнинах Форта-Дикс в Нью-Джерси. Помню, как мой вид раздражал сержанта, ведь мой великолепный головной убор посреди пустыни цвел подобно Эдемскому саду, а наш замаскированный отряд должен был подкрасться незаметно. В результате меня постоянно ставили часовым и заставляли маршировать вокруг какой-нибудь одинокой водонапорной башни. Слава богу, было лето. Я тысячу раз обходил кругом проклятой башни, представляя, что моя винтовка — это букет страусиных перьев, и всё это время придумывал дизайн новых шляп, учил французский и думал о Франции, хотя наш отряд готовили к отправке в Корею.

Когда закончилось обучение в базовом лагере, нас выстроили длинными шеренгами и разделили на две группы. Одной предстояло отправиться в Корею, другой — в Германию. Я попал во вторую. Мой восторг был так велик, что я бросился в магазин при военной базе и купил все книги на французском, которые там продавались, хотя в документах чёрным по белому было написано «Германия». Но какая разница, думал я? Франция же совсем рядом, и я уже чувствовал витавшие в воздухе ароматы Парижа. В Бруклине мы сели на военный корабль. Уверен, ни один из Вандербильтов не испытывал такого восторга, садясь на роскошный пассажирский лайнер в Европу, как я в тот момент. Прежде я катался только на лодочках в форме лебедей в пруду Бостонского парка, но теперь мне предстояло пересечь Атлантику, и это казалось мне самым большим счастьем на свете, хотя и означало, что мне придётся спать в одном помещении примерно с сотней солдат. Очередь на обед начинала выстраиваться уже часов в десять, и вообще на этом корабле мы только и делали, что стояли в очередях. Я купил и прочитал книгу по анализу почерка, и каждый день, пока мы ждали еды, группа печальных солдат приносила мне любовные письма своих подруг и просила расшифровать почерк. Это было потрясающе. Парни верили всему, что я им говорил, а мне дозволялось читать интереснейшие письма. Крошечная книжка толщиной всего в тридцать пять страниц сделала меня экспертом за час. Удивительно, как меня не выкинули за борт, ведь я говорил солдатам довольно скандальные вещи!

Дни пролетали быстро, погода стояла холодная и солнечная, кроме двух дней штормов, которые половина из трёх сотен солдат на борту провела, свесившись за борт. Пару ночей я провёл на палубе, но причина была не в морской болезни, а в запахе, витавшем в коридорах и спальных каютах: у меня от него волосы дыбом становились. Мы прибыли в Германию 28 сентября, и чарующие сельские пейзажи осенней Баварии навсегда запечатлелись в моей памяти.

Я не пробыл в Германии и двух дней, когда пришёл приказ: требовалась сотня солдат в новые лагеря во Франции. Претенденты должны были говорить по-французски (для общения с местными, ведь в то время по Франции как раз прокатилась волна демонстраций с лозунгом «Американцы, проваливайте домой»). Также считалось плюсом высшее образование. Я попал в список лишь потому, что в моих документах значилось «учился в Гарварде». Какое счастье, что там не уточнялось, как долго я там проучился! К тому моменту я довольно хорошо знал французский: мои самостоятельные занятия не прошли даром. Видимо, сила позитивной мысли действительно работает. Я был в таком восторге, что накануне прибытия в Париж в ночном поезде почти не спал. А конечным пунктом нашего путешествия был юго-запад Франции и маленький портовый город Ла-Рошель.

По прибытии в Париж я просто лопался от энтузиазма. Мы стояли в Париже шесть часов. С вокзала я выбежал бегом и остановил старое тряское такси с люком на крыше. В такси я встал, высунул наружу голову и плечи и просто дышал парижским воздухом. Стоял холодный солнечный день, деревья на бульваре были подернуты инеем, сияли краски осени — какое правильное время, чтобы впервые увидеть столицу моды!

Я совсем не знал город, но сразу приказал водителю везти меня на Вандомскую площадь, где находились бутики многих модных дизайнеров. Мы ехали по улицам города мимо статуй и фонтанов, мостов, величественного Лувра, собора Нотр-Дам и рядов старинных домов, напоминающих декорации к опере «Богема». Я чуть шею не свернул, разглядывая всё это из люка такси. На улице Сен-Оноре я увидел парижанок в прекрасных твидовых пальто длиной до середины икры, колокольчиком расходившихся от талии вниз; они быстро шагали, кутаясь от осеннего ветра. Их головы украшали элегантные широкополые шляпки с длинными фазановыми перьями. Всё вокруг было ещё более французским, чем я себе представлял. Мы въехали на Вандомскую площадь, я увидел перед собой вывеску Schiaparelli, и всё моё существо исполнилось торжеством. Наконец я здесь, на вершине модного олимпа, думал я, разглядывая витрину бутика Schiaparelli, совершенно фантастического, полного невероятных форм и шокирующих оттенков розового. Больше всего мне запомнился атласный диван в виде гигантских губ.

Я нырнул обратно в такси, и мы поехали к жемчужно-серому каменному особняку короля моды Кристиана Диора. Помню, как я заглядывал во все двери и боялся заходить внутрь. Повсюду витал запах духов, и я стал мечтать о том дне, когда поднимусь по роскошной лестнице и своими глазами увижу показ.