Руководитель собственного Дизайн-лектория, критик и историк дизайна Ольга Косырева — главный знаток этой темы в нашей стране. Она знакома с лучшими дизайнерами планеты, вхожа в их дома и студии, бывает на всех главных дизайнерских выставках и привозит оттуда самые свежие новости и впечатления, которыми щедро делится с читателями Forbes, InStyle, AD, "Ведомостей" и "Независимой газеты". Теперь она возобновляет свою колонку о современном дизайне на Buro 24/7 и начинает с знакомства с восходящей звездой французского дизайна.
Французские дизайнеры всегда отличались тем, что умели соединять современный язык с ремесленной, ручной работой и традициями мастеров прошлого. Один из тех, у кого это получается особенно блестяще — Жан-Марк Гади, работающий для самых знаменитых французских брендов: Louis Vuitton, Christofle, Dior, Guerlain, Chanel, Diptyque, Gucci и других. У него одинаково хорошо получаются и предметы, и интерьеры, и выставочные стенды, а также временные инсталляции, витрины, декорирование и прочие мерчандайзинговые вещи. И он особенно тонко чувствует, что такое люкс.
Окончив парижскую дизайн-школу L'Ecole Bleue, с 2002 по 2005 годы Гади был арт-директором Louis Vuitton, отвечавшим за дизайн витрин и мероприятий по всему миру. В 2010-м под его художественным руководством в парижском Музее Карнавале прошла выставка Voyage in Capital, Louis Vuitton & Paris. Недавно в его портфолио появились витрины магазина Chloe на Авеню Монтень, а также интерьеры ювелирного бутика Aymes на Вандомской площади.
Однако в последние пару лет Гади становится все больше и больше известен как предметный дизайнер. На январской выставке Maison&Objet многим запомнилось его кресло Hug ("Объятие") для французской семейной мебельной компании Perrouin — большое, располагающее, немного ностальгическое, чья знакомая из истории дизайна форма как будто заигрывает с чем-то более современным. Я могу свидетельствовать: пройти мимо было невозможно, так притягательно оно смотрелось в самых разных ракурсах — "со спины", может быть, даже более интересно, чем "в лицо".
Среди последних его работ — коллекции Timber и Venice для проекта Fort Royal, который стремится объединить под одной крышей редких сохранившихся мастеров из разных областей, от мебельщиков-деревянщиков до оружейников и стекольщиков. Над этими произведениями Гади работал в тесной связке с краснодеревщиком Краманом Лагардом, и главная красота этих их совместных работ скрыта в соединении в каждом предмете очень разных сортов дерева, от ореха, каштана и груши до макассара и эбенового.
Но мое знакомство с Гади состоялось в апреле, во время миланского Salone del Mobile, когда Baccarat представляла в старинном палаццо в самом центре Милана его люстры из коллекции Lady Crinoline. Стоя под одной из них, мы рассматривали хрусталь на просвет и говорили о тех эмоциях и чувствах, которые рождают в людях высшие достижения человеческого гения и человеческих рук.
Жан-Марк, могли бы вы рассказать, как началось ваше сотрудничество с компанией Baccarat?
Мы начали работать семь лет назад, когда они попросили меня спроектировать одну вазу. Тот проект был удачным, и с тех пор мы время от времени работали над какими-то изделиями или проектами, до вот этой последней нашей совместной работы — люстр Lady Crinoline. Сама форма Lady Crinoline основывается на одной уже существовавшей в коллекции Baccarat старинной люстре, форма которой называлась "кринолин". Мы ее модернизировали.
Старая модель была очень романтичной, и у нее были подвески в форме призмы — их я и взял за основу. А второй элемент — это светодиоды, которые излучают очень легкий и даже, я бы сказал, сюрреалистичный свет. Причем источник света помещен не внутрь люстры, а сверху, как будто над ней, и сама люстра просто освещается его лучами. Мы также нанесли гравировку на каждую хрустальную подвеску, и благодаря этому свет задерживается и "играет" в хрустале. Если бы этого не было, свет проходил бы насквозь и слепил глаза, вы бы просто не видели совершенную геометричную форму этих подвесок. Хотя, конечно, есть и вариант с более простым, более теплым и естественным светом, и они совершенно разные.
В чем для вас заключалась особенность работы именно с хрусталем? Ведь вы универсальный дизайнер и до этого много работали с мебелью.
Хрусталь — материал очень особенный. Это сама фантазия. Он, с его способностью отражать, с его блеском и цветом, который всегда идет из глубины, — он просто нереальный. Это идеал совершенного материала, он совершенен, как бриллиант. И человек может реализовать в нем лучшие свои замыслы. Пытаться контролировать свет, который идет у него изнутри — это интереснейшая работа. Это именно то, что Baccarat и пытается сделать вот уже почти 25 лет. Я тоже пытался поймать свет, подчинить его и сохранить его внутри этого прекрасного хрусталя.
Также хрусталь — материал удивительный, потому что, в основе своей это ни что иное как песок, просто песок. Но глядя на него, вы никогда не можете даже подумать, что он сделан из песка. И я люблю хрусталь, потому что он великолепно демонстрирует, что человек может сделать руками. Он вечный, но он говорит о будущем.
Как вы считаете, важно ли для дизайнера и произведений дизайна основываться на традициях, на прошлом?
Конечно! Все, что мы делаем, вытекает из того, что было сделано до нас. Такая преемственность важна и необходима.
Но ведь первые промышленные дизайнеры отрицали все, сделанное до них, и хотели начать все с чистого листа.
Действительно. Индустриальный дизайн начался, когда ремесленники решили, что они не хотят повторять вручную одни и те же вещи изо дня в день, и поручили эту рутинную работу машинам. Это было той исходной точкой, которая изменила все. Для меня момент, когда соединились культура ремесленного производства и технология — просто прекрасен. Это самое лучшее.
Вы согласны с тем, что в наше время дизайн все больше склоняется, поворачивается в сторону искусства, отходит от промышленного производства, уступая место ремесленному, кустарному? С чем вы это связываете?
Да, да, конечно! Мы живем во времена, когда люди снова и снова задумываются о том, кто они такие, что для них значат товары массового производства и культура их потребления. Мы возвращаемся к чему-то очень естественному, человеческому, к истокам нашей человеческой натуры, о которых мы уже успели забыть. Я не призываю вернуться к чему-то очень грубому, примитивному, как не призываю и любить исключительно высокие технологии. Мне нравятся вещи, в которых соединено и то, и другое.
Как вы считаете, что сейчас является самым многообещающим, новым в дизайне? По какому пути пойдет дизайн в будущем?
Это вопрос, на который трудно ответить, но есть один элемент, который я считаю особенно важным. Это, безусловно, культура. Нам больше нет необходимости соединять несоединимое, миксовать средневековье с остросовременными идеями. У нас есть огромная территория, и мы можем на ней свободно самовыражаться.
Мне кажется, что сейчас люди нацелены на то, чтобы получать удовольствие только для себя, а не напоказ. И это меняет все. Может быть, вы можете вообразить себе какой-то простой, грубый материал, камень или дерево, который говорит за вас: "Я живу на земле, я весь из себя натуральный" — и при этом вы можете начинить его сверхсовременной, супертехнологичной начинкой. Современный уровень развития это позволяет. То есть это будет каменная глыба с технологической начинкой. И когда два этих полюса сойдутся в одной точке — вот это и будет то самое современное, что я вижу впереди. Здесь лежит будущее предметного дизайна. И этот момент единения очень трудно было предположить еще даже десять лет назад.
Что для вас значит "хороший дизайн"?
(Усмехается). Ок, я отвечу. Хороший дизайн — это дизайн, который вызывает в вас эмоции. Это самое важное. Конечно, он должен быть функциональным, практичным. Если вещь сделана, она должна быть сделана. Конечно, он должен быть оправданным, экономически эффективным. Но для меня во главе угла всегда стоят эмоции. Эмоции, только эмоции по-настоящему важны.
Могу я спросить вас о вашем происхождении, о вашей семье?
О, моя семья не имеет никакого отношения к творчеству, абсолютно. Я вырос в пригороде Парижа. Мой отец мясник, мама занималась бухгалтерией. Но я всегда рисовал, чертил. И всегда знал, что буду заниматься чем-то креативным. Дизайнер — это одна из самых творческих и созидающих профессий, в которой ты можешь заниматься и интерьером, и тарелки рисовать, и светильники проектировать. Ты можешь делать самые разные вещи, и это очень расширяет территорию для самовыражения.
Как вы начали свою карьеру в качестве дизайнера?
Я занимался рекламой. Был частью команды из креативщика и дизайнера, который визуализирует идеи. Но я быстро разочаровался в этом занятии. Потому что когда ты работаешь с рекламой, ты выдаешь креативный продукт, который потом проходит через много рук и согласований, и в конце концов в нем не остается ничего креативного. Поэтому я хотел заниматься чем-то более индивидуальным, чем-то, что я мог бы делать единолично, что мог бы сам контролировать и видеть в конце плоды своего труда. Сейчас я придумываю — я рисую — я вижу готовую вещь. Это очень логичный, естественный процесс, мне кажется.
Вы когда-нибудь были в России?
Был! В Москве! Моя жена Вера Могильницкая родом из Сибири, но туда я еще не доехал. Собираюсь поехать в Новосибирск в самое ближайшее время!
Ее зовут Вера? Вы знаете, что это значит по-русски?
Вера? Конечно! Это juste по-французски! Не знаю, как перевести на английский — может быть, faith?