«Секс был, а секс-культура — только для мужчин». Искусствовед Андрей Боровский — об эротических фигурках XIX века, найденных в Хамовниках
Театральный капельдинер Фома Семенович Злов, проживавший в середине XIX века в Хамовниках, коллекционировал фривольные фарфоровые фигурки, которые свой жизненный путь закончили на дне помойной ямы. Их выбросили, возможно, после смерти владельца. Впоследствии участок земли, над которым стояло жилище Злова, продали, в начале XX века здесь стоял доходный дом, а в 2020-м сюда пришла программа реновации. Подключившиеся к процессу археологи вытащили на свет эту старую и слегка постыдную историю.
До конца января фигурки Злова можно увидеть на выставке «…И другие культурные ценности» в Музее Москвы вместе с ирано-турецким колчаном, купюрами Гражданской войны, монетами времен Ивана Грозного и прочими находками. BURO. попросило искусствоведа и специалиста по русскому фольклору Андрея Боровского рассказать о контексте, в котором появились эти статуэтки, и о мужских кабинетах, в которых их рассматривали.
Статуэтки были обнаружены при строительстве жилого комплекса в Хамовниках. Это не результат работы плановой археологии, когда системно вскрываются пласты, а некая приятная сопутствующая строительству находка. В разных состояниях сохранности подобные фигурки постоянно всплывают на аукционах, и, надо признать, стоимость у них довольно высокая. Это связано не с их культурной значимостью, а со статусом. Подобные предметы обыденной жизни раньше в музеях не выставлялись, поэтому становились раритетами и объектами купли-продажи для коллекционеров. Главная ценность конкретно этого набора — в самой личности коллекционера, которая приносит нам совершенно литературный сюжет вместе с этими ординарными для своего времени, но уникальными сегодня наивными и грубоватыми вещицами.
Хоть мы ничего не знаем про самого Фому Семеновича Злова, кроме того, что он был театральным капельдинером и жил в Хамовниках, в голове всплывает образ бодренького старичка с эротическими хобби. Мне нравится версия, что хозяин умер, а его наследники, обнаружив срамоту такую, взяли ее и выкинули. Не продали, а именно выбросили в помойную яму, в отхожее место. Произошло символическое низложение — фигурки спустили в туалет, потому что их было стыдно даже вынести на обычную свалку (археологи все-таки говорят, что находка была обнаружена в помойной яме. — Прим. ред.).
Сейчас в законах есть четкие критерии отличия эротики от порнографии. Цель эротики — воздействовать на эстетические чувства, цель порнографии — вызвать сексуальное возбуждение. В рамках современного законодательства эти фигурки могут считаться невинными, а в XIX веке это была чистая порнография. Русский язык испытывает сложности с корректным обозначением секса, его орудий и процессов — так сложилась наша культура. Зато в ней всегда сохранялся табуированный сексуальный пласт и связанный с ним язык. Например, те же матерные частушки, исполнявшиеся в конкретный момент, конкретными людьми, с целью определенной инициации. В позапрошлом веке, если молодой человек запевал такие ни с того ни с сего, общество его осуждало. А вот женщина, вышедшая из детородного возраста, могла спеть парочку матерных частушек перед невестой и таким образом пожелать ей счастливого замужества и чадородия. В любой народной культуре важен контекст, а городская культура этот контекст активно ищет и часто выстраивает свой язык на заимствованиях.
В Россию такие статуэтки пришли из Европы в XVIII веке, куда, в свою очередь, попали из Китая. Когда европейцы познакомились с фарфором, образцы привозились с его родины — из Китая, в том числе и маленькие эротические статуэтки со всевозможными видами соития. При Петре I Россия открыла для себя не только табак и европейские моды, но также кобальтовый фарфор из Дельфта, подражающий китайскому. Наши статуэтки копируют эротические сюжеты, представленные во французском и немецком фарфоре XVII — XIX века, — они пришли из Европы и легли на русскую почву.Производились они почти на всех российских заводах; делались без маркировки, чтобы не выдавать производителя. В том числе изготавливались и в Гжели — кстати, сейчас завод продолжает выпускать те самые эротические. В позапрошлом веке часто бывало так: мастер увидит на ярмарке фигурку, слепит такую же и пойдет продавать на ту же ярмарку. Статуэтки были маленькими — чтобы уместиться в ладошку или карман, продавались с рук, стоили недорого. Но это не тот фарфор, что вы могли видеть у бабушки в серванте, — эти фигурки были частью закрытой эротической культуры, которая оставалась в тени и в России, и в Европе.
Одной из самых популярных статуэток была сценка с монахом-черноризцем, который тащит девушку в монастырь, спрятав в снопе пшеницы, — прямое заимствование из Германии, только там был монах-бенедиктинец. В России персонажей просто переодели и сделали русскими. Из коллекции Злова мне понравился сюжет с женщиной, которая ищет блох у себя на груди. Мы тоже можем заглянуть ей в декольте вместе с ней и увидеть, что там под рубахой. Распространена была французская игрушка девушка-перевертыш: дама лежит в постели, она прилично накрыта одеялом, но стоит ее перевернуть и посмотреть снизу, — там сюрприз. Подобные игровые эффекты постоянно сопровождали эту закрытую эротическую культуру. Интересный сюжет в серии Злова с петухом, который топчет курочку, — такого, чтобы сюжет переносил нас в мир животных, я раньше не видел. Статуэтка с трио — некая пастораль, декамероновский сюжет, когда молодец застал и удовлетворил обеих дам. Если же двое из героев мужчины, то женщине идет двойной бонус. Сюжеты в порнографии непреходящие: как было в XIX веке, так и сегодня.
Во времена античности любовь полагалась как участие двух равных субъектов, в Средневековье она стала чем-то божественным либо романтическим. А все остальное ушло в низовую культуру: устно-народную и в то, что мы называем сексуально-эротическим фольклором. Туда было вытеснено все, что не нашло своей ниши в высоком искусстве, и та же «Гавриилиада» Пушкина написана как подражание фольклорному сказу. В середине XIX века Александр Афанасьев издает собранные им русские народные сказки, и их изымает цензура. Он понимает, что проблема не в том, что в этих сказках черт в сговоре с фельдфебелем, судья продажный, а поп в Бога не верит — проблема в обилии секса, сказки эти отнюдь не детские, а российский читатель к этому не готов. В итоге сам Александр Николаевич отобрал 60 сказок для детей, поскромнее, но из них 24 оказались все равно отвергнуты цензурой. Лишь в 1890-е Афанасьеву удается издать сборник «Русских заветных сказок» в Женеве под маркировкой вымышленного издательства.
Сексом в XIX веке занимались так же, как и сегодня, но секс-культура принадлежала исключительно мужскому миру — дамы вообще не должны были интересоваться подобными вещами. В мужских компаниях в ходу были определенные шутки и штучки, которые обсуждались в их отсутствие. Эта атмосфера закрытого клуба наложилась на культуру коллекционирования. Вместе с модой на ориентализм пришло собирательство японской гравюры укиё-э и фигурок нэцкэ, в которых также встречаются эротические сюжеты. Были вещи, которые висели на стенах кабинета хозяина дома, а могло быть нечто, сложенное в потайную папочку. За ужином перед десертом у мужчин было принято выйти в курительную комнату, пропустить рюмку коньячку, закурить сигару, а заодно продемонстрировать ту самую заветную коллекцию диковин. Так и у нашего капельдинера Фомы Злова была коллекция эротических статуэток, которую он мог показывать такому же капельдинеру из Большого или Малого театра.
Весь этот мир «закрытого кабинета» великолепно описан в произведениях Алексея Ремизова, Василия Розанова, в мемуарах Сергея Дягилева и в картинах Льва Бакста и Константина Сомова. Чего только стоит Сомовская «Маркиза», которая была выпущена ограниченным тиражом и сразу стала библиографической редкостью. Этот круг умнейших и образованнейших людей обвинить в пошлости было никак нельзя.
Расцвет секс-культуры в России пришелся на Серебряный век с его эротической поэзией Блока, Ахматовой, Кузьмина и Северянина. Именно им удалось, наконец, найти новый возвышенный язык для описания эротической чувственности — не порнографический, но язык поэзии. Рождался же этот язык в обстановке, описанной Ремизовым, — любопытства ещё запретного, но уже свободного от ханжества. У него есть прекрасная история про «слепок некоторых вещей князя Потемкина».
Отец художника Константина Сомова — Андрей Сомов — был одним из хранителей Эрмитажа и однажды якобы обнаружил в хранилище восковой слепок полового члена Григория Потемкина, изготовленный по приказу самой Екатерины Великой «в назидание измельчавшему потомству». Он его вынес из Эрмитажа и показывал в тех самых курительных комнатах. Молва по Петербургу быстро прошлась — все начали приглашать Сомова-старшего, дабы посмотреть на диковинку. На одном из таких обедов у Василия Розанова собралась вся богема: Сомов с «потемкинской реликвией», Ремизов, Кузмин, Дягилев… После второго блюда мужчины ушли в кабинет, открыли коробочку и начали восхищаться тем, какая же тонкая штучка — со всеми анатомическими подробностями отлита и даже с родинкой в основании.
Мы с вами, вероятно, никогда и не узнаем, существовал ли в действительности такой слепок, но миф, который ярко описывает те времена, остался.