Современное искусство в современной России — разговор основательницы Ruarts Марианны Сардаровой и главного редактора BURO. Кати Дарма

17 апреля в новом пространстве фонда Ruarts в Трубниковском переулке открывается выставка «Мягкая родина». Это стало поводом для главного редактора BURO. Кати Дарма расспросить Марианну Сардарову о том, как развивается современное искусство в России.

МАРИАННА

САРДАРОВА

ФОНДА RUARTS

Вы неоднократно рассказывали, что заинтересовались искусством еще в детстве. В какой момент вы поняли, что это не просто увлечение, а именно призвание? И как пришли к тому, что коллекционирование — ваш образ жизни?

Для меня всегда было важно, чтобы все вокруг было красиво. Это касается и искусства, и архитектуры, и людей — всего. При переездах с квартиры на квартиру я, в первую очередь, всегда волновалась о целости арт-объектов из моей коллекции и коробках с книгами. Вот что для меня было по-настоящему важно. 

Я стала коллекционером до того, как я стала галеристом. С самого начала я знала, что не хочу ограничиваться только выставочной деятельностью, моя задача всегда была шире. Я планировала заниматься также издательской и просветительской деятельностью. Фонд и галерея были задуманы в одно время, их концепции формулировались параллельно. В какой-то момент выставочный формат стал тесен, наступило время когда я решила оглянуться назад, пересмотреть и систематизировать коллекцию и открыть доступ к собранию.

Как вы определяете, куда отправится понравившаяся работа — в вашу личную коллекцию или в коллекцию фонда?

В сущности, и то и другое — моя личная коллекция. Если какой-то объект отправляется в фонд, он не перестает быть моим, не исчезает навсегда. Так что какие-то конфликты между мной и фондом вряд ли возможны. 

В фонде собрано исключительно русское искусство, произведения наших современников и их предшественников начиная с 1960-х годов. А в собственной коллекции я себя не ограничиваю территориальными или национальными рамками. Приобретаю то, что в нее ложится, что лично я считаю важным. У меня есть особая любовь — скульптура. И в своем собрании я могу уделить ей больше внимания.

Про вашу коллекцию говорят: «Она как счетчик!» В том смысле, что вы непрерывно в процессе покупки искусства. 

Вы правильное слово подобрали — счетчик. Так и есть! Некоторые коллекционеры говорят: все, больше ничего не куплю, мне уже вешать некуда. Такой подход мне не близок, меня это никогда не останавливало. Все работы в коллекции оказались там не случайно, каждая для меня важна. Сейчас там более 2,5 тысяч произведений, и она растет с геометрической прогрессией. Когда мы готовили каталог Фонда, нам пришлось не раз поменять верстку, потому что новые приобретения и имена добавлялись каждую неделю.

Вам приходилось во время карантина покупать работы, не видя их вживую? К онлайн-продажам и приобретению искусства у нас пока относятся осторожно.

Да, конечно. Карантинное время оказалось весьма плодотворным для меня. Здесь крайне важна насмотренность — глядя на вот эту маленькую картинку на экране, вы должны масштабировать ее в своей голове и знать, какие дополнительные вопросы задать продавцу. Не редко оказывается, что состояние работы не соответствует заявленной. У нас было несколько случаев, даже с русскими аукционными домами, когда нам приходилось реставрировать работы после приобретения «вслепую».

Назовите три последние покупки для фонда и для личной коллекции.

Недавно мы вернулись с Art Dubai. Там приобрели для личной коллекции две работы Софии Вари, три — Алии Али, одну — Юсефа Набиля. Последними покупками для фонда были работы Бориса Орлова, Олега Устинова и Кирилла Макарова.

Хочу поздравить вас с долгожданным открытием нового пространства фонда в Трубниковском переулке, 6, — это очень важный момент! Выбирая новое пространство, вы держали в голове какие-то конкретные примеры?

Идеальной моделью для меня был французский Fondation Maeght — просто по структуре. Мы даже встречались с его руководством, чтобы изучить, как такая система функционирует. Каждый год в Fondation Maeght проходит одна масштабная выставка, и они всегда очень разные. Fondation Maeght часто приглашает кураторов, чтобы те переосмыслили уже существующую коллекцию, внесли в нее новые идеи, выстроили диалог. Эта модель мне и понравилась.

А по какому принципу вы будете выбирать художников и кураторов направления для выставочной деятельности фонда?

Мы ко всему открыты — это наша позиция и наш девиз (We are open). Готовы работать и с громкими именами, которым интересна наша коллекция, и с совсем неизвестными, теми, для кого этот опыт будет первым. Нам интересно налаживать диалог — между художниками и зрителями, между поколениями, между разными арт-институциями. Мы продолжаем активно вести переговоры о совместных выставках с российскими музеями — для нас это не новая история, и мы будем продолжать межинституциональный кросс-процесс.

У фонда Ruarts большая коллекция, поэтому каждую выставку мы планируем собирать из нее, а также рассматриваем возможность привлечения работ со стороны, нам интересно поработать и с другими коллекциями. Чем музей отличается от фонда? Мы более пластичны.

А что вы думаете о диджитал-арте — планируете вступить в игру?

Цифровое искусство зародилось не вчера, у него своя история, свое наследие. Как не каждый человек, нарисовавший что-то на уличной стене, сразу становится стрит-артистом, так и не каждая картинка, созданная с помощью компьютерных технологий, — важное высказывание в искусстве. Мы следим за тем, что на этой волне происходит, изучаем, бывает, приобретем что-то.

Поговорим о «Мягкой родине», которая станет премьерной выставкой в новом здании. Я знаю, что вы довольно быстро справились с кураторской задачей — буквально за три дня?

Это был только первый этап — отборочный. Так, конечно, это заняло больше времени. Для меня «Мягкая родина» стала первым проектом как для куратора. У Катрин (Борисов, арт-директор фонда. — прим. BURO.), конечно, намного больше опыта.

Много у вас было споров и дискуссий за все годы сотрудничества?

Споров нет — спасибо Катрин, мне с ней легко. Конфликтов у нас в принципе не может быть — мы смотрим в одну сторону, пусть наши вкусы и могут в чем-то различаться.

Похоже, у вас сложился идеальный творческий тандем. Мне интересно: в коллекции фонда тысячи работ, на «Мягкой родине» представлено около ста. Как именно вы их выбрали?

Два года назад Катрин прилетела ко мне с двумя коробками. В них были распечатки всех объектов из коллекции фонда. Мы разложили их, каждая взяла по фломастеру — и пошли с разных сторон, помечая работы. Сперва отобрали около 300 — и в этот момент уже начали вырисовываться возможные направления. Стало ясно, во что складываются эти работы, что у них общего. Мы увидели три главные линии и начали развивать этот замысел.

Расскажите об идее, стоящей за экспозицией.

Мы пошли от самого понятия «родина». Это не только место, где ты родился. Это о том, как человек живет, где его границы. Ведь «родина» это система взаимоотношения между индивидом, государством и самим собой.

Важная часть выставки связана с телом и самоидентификацией. Поскольку тело тебе тоже дано, его ты не выбираешь, как и Родину.

Другая часть выставки — про то, как человек взаимодействует с пространством. На это лег еще один смысловой слой — отношения неофициальных художников с властью. Сюда вписались и наши любимые шестидесятники: Михаил Шварцман, Леонид Пурыгин, Инал Савченков. У каждого из них была своя история о родине. Одних вынудили уехать, кто-то погиб — не без участия государства. У нас не было задачи заострить проблему, наоборот, я всегда подчеркиваю, что у моей коллекции женский взгляд — мягкий, в чем-то сочувствующий.

Отдельно хочется рассказать об особенной работе на пятом этаже — тотальной инсталляции Глеба Глонти и Михаила Мясоедова, которых мы пригласили специально. Мы хотели, чтобы на выставке было нечто, что объединяло бы все собрание. Мясоедов и Глонти изучили нашу коллекцию и собрали всю возможную информацию о ней: годы, места создания работ, размеры, техники. Собранный массив данных вылился в генеративное видео, которое за собой тянет саунд, — появление цвета провоцирует звук. Он будет распространяться на все этажи, с первого по пятый, а на верхнем — как венец экспозиции — будет само видео. Это очень красивое и логичное завершение всей истории — работа именно про нашу коллекцию, рассказывающая о ней тонким и современным языком.

Следующую главу истории, которую рассказывает фонд, мы увидим в сентябре?

У нас уже запланирована выставка после «Мягкой родины», но о ней мы расскажем чуть позже. Помимо выставок, связанных с коллекцией Фонда, мы планируем проводить небольшие временные выставки, выстроить образовательную программу, презентовать библиотеку и ряд собственных изданий.

Вернемся к идеологическим задачам фонда. В Европе и Америке состоятельные люди создают просветительские проекты — в современной России таких примеров мало. Чувствуете ли вы ответственность и гордость за тот вклад, что вы вносите в развитие искусства в нашей стране? И как вы считаете, будет этот вклад примером для других, импульсом для новых подобных проектов?

В нашей стране — в условиях молодого капитализма — принято зарабатывать деньги и тратить их не на искусство, а на машины, дома и самолеты. Раньше это считалось нормальным. А вот повесить у себя в квартире работу стоимостью в самолет или машину — нет.

Когда я только открывала галерею, мне казалось, вот он — тот самый рубеж: все меняется, скоро появятся коллекционеры. Должен же быть предел насыщения. Но любовь к искусству пока так и не стала частью культуры тех, кто имеет возможности это искусство покупать. 

Для меня искусство — неотъемлемая часть жизни. В помещении, где вы живете, может не быть ничего. Мебель может быть простой и примитивной. Но если на стене есть картина, а на полках — книги, помещение оживает. Оно становится вашим, начинает о вас говорить. Просто красивый интерьер ничего не расскажет о вас — только о работе дизайнера. Но не многие чувствуют так же, как я.

Покупать работы молодых художников — значит давать им возможность жить. Собирать произведения своих современников — значит писать историю актуального искусства, как делали Третьяков и Морозов.

Я надеюсь, что люди, которые зарабатывают большие деньги, все-таки будут тратить их на что-то полезное для себя и для общества. Это важный вклад — и весьма увлекательный процесс. Коллекционирование — очень азартная история, это вирус, которым приятно болеть.

Культура коллекционирования в России пока не очень развита. У нас, например, не принято дарить искусство. Как выбирать искусство правильно? Если тут вообще резонно говорить о правильном и неправильном.

Главное — все та же насмотренность, о которой я уже говорила. Глаз должен понять, какая работа вас за собой позовет. Вас должно очаровывать не имя, а нечто большее, что за ним стоит.

Приобретение современного российского искусства пока сложно отнести к стопроцентно удачным инвестициям.

Были ли в вашей жизни ситуации, когда вы поверили в молодого художника и он полностью оправдал ваши ожидания?

Если я верю в дарование, то просто верю — без ожиданий.

Если покупаю работы молодого художника, то не жду момента, когда эти вложения «окупятся» — у меня другая мотивация. Например, мы в Ruarts одними из первых обратили внимание на уличных художников, начали работать с ними как галерея. А теперь это уже большой тренд: стрит-артистами в стенах музея сегодня никого не удивишь. Успех ли это? Пожалуй. Но чтобы оценивать достижения конкретных художников, нужно время. Они еще развиваются — а мы наблюдаем. Лет через 50 посмотрим.

У Ruarts есть грантовая программа — расскажите, как она работает.

Пока у нас только один грант — мы его делаем совместно с творческим объединением «Артмоссфера», его получают уличные художники на реализацию конкретных проектов. Также мы давно хотим организовать арт-резиденцию с образовательной программой, но пока движемся поступательно — все сразу охватить невозможно.

Современное российское искусство, на мой взгляд, не встроено в международный дискурс и рынок. То же можно сказать и о модной индустрии. Разговор о российской моде, о том, почему она до сих пор существует на задворках моды мировой, часто приводит к грустным выводам. И к тому, что все сильно завязано на политике, а также на тотальном отсутствии вкуса в управленческом аппарате. Как вы считаете, что нужно сделать российскому искусству, чтобы быстрее достичь уровня европейской арт-сцены?

Наше искусство было известно западному зрителю, когда оно было подпольным — эту историю начали шестидесятники, а продолжили концептуалисты в 1980–90-х. А сейчас... я не знаю. У меня нет никакого рецепта. Наши художники до сих пор не могут пробить этОТ международный рынок. Сложная политическая обстановка к тому же не облегчает жизнь.

Дело даже не во враждебности, не в чиновниках. Мы просто существуем как бы вне мирового контекста. Опаздываем лет на 30–40 и только сейчас начинаем осознавать вещи, которые Европа и Америка прошли давно. Мы до сих пор в своем, локальном дискурсе, и из него невозможно выстроить диалог на равных с западным зрителем.

У нас чудесная школа, богатейшее наследие. Но надо говорить на международном языке, иначе выпадешь из контекста. Кто умеет вести разговор, как те же AES+F, те выходят на международный уровень. Конечно, с государственной поддержкой было бы и проще, и быстрее. Но когда мы к этому придем, нельзя сказать.

Знаком ли вам синдром Стендаля? Это всепоглощающая эйфория от соприкосновения с красотой, с искусством. Со мной нечто подобное впервые случилось на выставке Энтони Гормли в Королевской Академии художеств в Лондоне.

Похожее впечатление на меня произвела первая в моей жизни выставка Аниша Капура. И, конечно, не могу не вспомнить экспозицию в Fondation Louis Vuitton, посвященную Жан-Мишелю Баскии и Эгону Шиле. Такие разные художники, но их полотна так глубоко взаимодействуют друг с другом, что создается какая-то совершенно новая и сильная энергия. Мне так повезло: я была на этой выставке одна — когда ты остаешься один на один с искусством, восприятие совсем другое. 

В своей работе вы охватываете столько разных областей — и искусство, и кинематограф, и дизайн, и моду. Где вы берете ресурс?

Семья в этом смысле мне очень помогает. Это и есть мой ресурс.

Если бы можно было написать альтернативный сценарий творческой личности, вы бы сделали это или оставили бы все как есть?

Оставила бы как есть, продолжила бы коллекционировать искусство и заниматься всем, чем занимаюсь. Хотя мне всегда хотелось что-то делать руками — мне это нравится, я уважаю ручной труд. Возможно, освоила бы ткачество. Есть в этом процессе что-то медитативное.

Фотограф: Герман Ларкин

Ассистент фотографа: Даня Че

Стилист: Анна Слоникова

Макияж: Наталья Кубышкина

Волосы: Александр Заводилкин