Юбилей перестройки: чем наша эпоха напоминает то романтичное время

Цены на нефть стремительно падают; экономика тупо буксует; с войны, в которую мы сдуру втянулись, идет и идет груз 200. А еще весь мир не может забыть южнокорейский боинг, пассажирский самолет, сбитый полтора года назад нашей меткой ракетой. И растет производство водки, народ пьет все больше.

На этом похмельном фоне в апреле 1985 года новый генсек Горбачев объявляет свою перестройку. Распорядок такой: антиалкогольная кампания, экономическое ускорение и гласность.

Гласность приобретала особое ускорение как раз в очередях за водкой. Я в них стоял, я был с моим народом. Для меня перестройка — это четыре романтических года: с 1985 по 1989. Время «Маленькой Веры» и Больших надежд.

Горбачев был бодр, моложе, чем Путин сейчас, у него оказалась миловидная, хорошо одетая жена (не Chanel, конечно, но наверняка Зайцев), а до этого советский народ не видел жен своих вождей. Короче, ветер перемен.

Первой полетела по ветру творческая интеллигенция. В мае 1986-го, всего через год после начала перестройки, случилось два знаменательных события. В журнал «Огонек» назначили главным редактором поэта и писателя Виталия Коротича. (Который, среди прочего, написал стихотворение «Переведи меня через майдан», положенное на музыку еще при Брежневе.) И «Огонек», согласно новому курсу, стал разоблачать Сталина и его приспешников, в чем особенно преуспевали еще живые и деятельные мэтры оттепели. Ленина и социализм трогать было нельзя, это святое. Вообще в начале перестройки стал популярен лозунг «Революция продолжается»: то есть подхватим броневичок Ленина, начистим до блеска и просто поставим его на правильную дорогу, которая ведет к храму, — как говорилось в популярном тогда фильме «Покаяние». Фильм, кстати, до перестройки не пускали на экран, бюрократический левиафан долго сопротивлялся, но сдался. 

И тогда же, в мае 1986 года, случился Пятый съезд кинематографистов СССР. Шел он, отмечу, в Кремле. И тут, прямо под рубиновыми звездами, киношные мастера вдруг взбунтовались против вождя — Сергея Бондарчука — и скинули его с поста главы своего Союза. В защиту Бондарчука тогда высказался лишь один известный режиссер. Скажите, как его зовут? Конечно, Михалков.

А следом грянул русский рок, запрещенный до последнего времени: ох, как яростно хрипел Шевчук про мальчиков-мажоров, как надрывно пел Бутусов про «скованных одной цепью», а Кинчев совсем по-лермонтовски скорбел о «моем поколении»! Макаревич на таком фоне казался сытым скучным бардом.

А еще программа «Взгляд». Обаятельные парни-ведущие, смелые репортажи, музыкальные клипы. Нет, вру: слова «клип» не было — ролик! 

Но ветер перемен держали на строгом поводке. Тот же Коротич, если верить злым его коллегам, на каждую дерзкую публикацию получал отдельное разрешение в Кремле. (Ты, конечно, иди через свой майдан, но смотри под ноги!) Тот же «Взгляд» терзали и мурыжили все время, пока не закрыли в 1990 году. (Хотя обаятельные парни уже успели выгодно капитализировать свою популярность.)

А меня в феврале 1988 года вообще арестовали. Дело было так. Мой друг, который получал информацию из диссидентских кругов, сообщил: напротив Моссовета будет антивоенная демонстрация некоего Демократического союза — надо посмотреть. Едва мы, два дурака, пришли на площадь, как нас скрутили вместе с дюжиной бунтарей. Отвезли в ближайшее отделение милиции № 108, на Пушкинской, возле кафе «Лира», будущего «Макдоналдса». Пока мы ждали вызова к следователю, полная тетенька-диссидентка в очках время от времени выкрикивала: «Долой коммунистов!» Милиционеры ее не трогали, явно уже хорошо знали, зато пара мелких уголовников в углу одобрительно кивали. Так я узнал Валерию Новодворскую.

И вот в чем заключалась вся прелесть перестройки. Это была свобода, но в ограниченном периметре. За шаг в сторону не расстрел, но партбилет на стол положишь, сядешь на 15 суток или в эфир больше не выйдешь. Наверно, самая желанная свобода для нашего человека. Свобода без воли. Убедительный факт: в 1986—88 годах в СССР резко снизилась преступность. Если по-простому, люди вдруг стали честнее и добрее. Страна оставалась мощной военной державой, бронированным тиранозавром, с ракетами, нацеленными на Вашингтон. Но тиранозавр, оказывается, любил стихи Бродского, пел про «город золотой» и мог даже сбацать брейк-данс. Нас еще боялись, но нам уже улыбались. И Крис де Бург затянул своим чарующим тенорком: "Moonlight and vodka, takes me away, midnight in Moscow is lunchtime in LA..."

Это была свобода, но в ограниченном периметре. За шаг в сторону не расстрел, но партбилет на стол положишь, сядешь на 15 суток или в эфир больше не выйдешь.

Но в марте того же 1988 года, спустя месяц после моего «ареста», случилось вот что: в «Советской России» вышла статья никому не известной дамы из Ленинграда, преподавателя Нины Андреевой. Она называлась «Не могу поступиться принципами». Про то, что Сталина зря гнобят и вообще мастера культуры распоясались. Начался страшный кипеж: это был второй по значимости официальный печатный орган. Значит, решили испуганные бюрократы и мастера культуры, дан сигнал — перестройку сворачиваем. Кстати, среди прочего, Нина Андреева бранила спектакли про большевиков по пьесам Михаила Шатрова: искажает драматург историческую правду! (Чтобы стало понятно молодым, поясню. Те спектакли были невероятно популярны среди интеллигенции — ну как сейчас постановки Богомолова.) В одном из них, например, Олег Янковский, стремительный и искрометный, спускался со сцены и вступал в диалог со зрителями. Я видел тот спектакль. Зал очень волновался. Зрители тут же постили твиты... Ах ты, черт, не было же никаких социальных сетей!

Но кипеж быстро прекратился. Более важная газета, «Правда», дала понять: верным курсом идем, товарищи. Сталин — мерзавец, Шатрова смотрим дальше.

Однако пьесы Шатрова не могли спасти экономику. И тогда разрешили кооперативы. Пришло время бойких умных мальчиков. Студент Института стали и сплавов организовал кооператив по мойке окон, а студент Московского финансового института варил джинсы. Угадаете, кто они теперь? Первый — глава «Альфа-Групп» Михаил Фридман, второй — хозяин ОНЭКСИМа Михаил Прохоров.

В программе «Взгляд» показали первого советского миллионера Артема Тарасова. Сюжет впечатляющий: Тарасов состоял в КПСС и со своих доходов заплатил партийный взнос 90 тысяч рублей. Бешеные деньги при средней советской зарплате в 120 рублей.

По сути, мы теперь вернулись к тому перестроечному опыту. У миллионеров строгая партийная дисциплина, а «взносы» уходят на сочинские объекты, в «Сколково» и на другие добрые дела. Правда, если двигаться дальше в обратном направлении, то уже придется возвращать социализм. Конечно, 85 процентов населения будет не против, но вот те парни, которые в перестройку варили джинсы и мыли окна, точно не захотят. И даже сын освистанного на съезде Бондарчука не захочет. И еще непонятно, как совместить православие с социализмом. Но в принципе можно. Как раз в перестройку коммунистические власти разрешили отметить тысячелетие крещения Руси. А Пугачева стала проводить декабрьские концерты, назвав их «Рождественские встречи». Это сейчас название кажется привычным и даже старомодным, а тогда было вызывающим, ну почти как просмотр эротического фильма «Греческая смоковница» в видеосалоне. Могли и по башке надавать устроителям. И Виталий Милонов бы вознегодовал. Ох, нет! Виталику в ту пору всего четырнадцать. Ему еще расти и расти.

А в 1989 году случился Первый съезд народных депутатов. Тогда вся страна узнала фамилию Собчак — либерального юриста-трибуна — и много других фамилий. Тогда стало понятно, что власть еще пыжится, но уже никому не страшно. Тиранозавр издыхает. Ветер сорвался с поводка. По сути, тогда начался развал Союза, о котором я не жалею совсем. Ну выпало в империи родиться, ну пережил ее, бывает.

...Теплым весенним вечером 1987 года я оказался в Зеленом театре парка Горького, где выступали самые модные московские группы. Сперва «Вежливый отказ», потом «Звуки Му» и в конце «Кино». Между песнями Цоя на сцену вдруг протиснулся толстый человечек и, запыхавшись, стал объяснять публике, что он режиссер Соловьев, что на самом деле тут снимаются финальные кадры какого-то фильма, поэтому, когда камера на кране поплывет над залом, надо будет всем зажечь все, что под руку попадется. Предложение молодежи понравилось, странно, что театр не спалили. Цой запел «Мы ждем перемен». Не помню, что я жег, но точно знаю: в последних кадрах «Ассы» где-то мелькает и мое глупое счастливое лицо. Романтического мальчика перестройки.