Великая русская стена: почему мы так любим огораживаться друг от друга

Два последних лета я провел на даче недалеко от Нахабино, в старом поселке. Поселок как поселок, ничего особенного. Зато рядом с ним — прелесть что такое: укрепленный район на много гектаров под названием "Княжье озеро" — говорят, принадлежащий "Северстали". От старого поселка, да и от всего остального мира "князья" отгородились могучей стеной — высотой пять метров, снабженной приборами наблюдения. Мало того, на расстоянии примерно метра от стены есть еще металлическая ограда пониже. По коридору между оградой и стеной прохаживаются вооруженные люди в камуфляже. Кажется, дачники за стеной "Озера" никогда не спят, ждут штурма. Вот-вот нагрянет Батый или Гитлер. Со стенобитными орудиями, минометами, катапультами, танками "Тигр", с раскосыми и жадными очами.

Да что диковинного? Та же Рублевка давно превратилась в склад потешных средневековых крепостей, только с поправкой на инновации в сфере защиты частной собственности. Живут как в осаде. Ну ладно, там у людей шубы-бриллианты, есть чего беречь от чужого глаза. Но в любом дачном поселке, от Смоленска до Владивостока, главное — забор. Нет забора — нет собственности. Какие-то линии и циферки на кадастровом плане? Да не смешите меня!

Лет восемь назад за недорого приобрел я скромненький участок в тихом углу Подмосковья, в дачном товариществе — так, на будущее, детям. Ничего там не строил и даже не огораживал. Сосед, живущий напротив, упрямо ставил на моем участке машину. Пришлось тактично напомнить ему, что для машины у него есть своя территория. Через пару дней глядь — машина опять на моем участке. Ладно, думаю, обозначу собственность. Вбил высокие колышки — с шагом примерно метра два. Но и это соседа не смутило: машина удачно проезжала между колышками. Председатель товарищества, выслушав мои ламентации, сказал: "Ну ты тоже, как не в России живешь! Забор надо ставить. Столбы бетоном залить". То есть, пока забор не поставишь, это, считай, не твое. Только бетон, только хардкор! Забор я до сих пор не поставил, сосед по-прежнему считает мой участок своей парковкой. И виноват в том не сосед, а я, жалкий лузер. Право на собственность должно иметь крепкое визуальное решение.

Забор у нас вообще вещь мистическая. Пред ним и "суд и правда, все молчи". Потому что призван скрыть, утаить, запутать. Стоять может десятилетиями, простираться на великие расстояния, и что там за ним — неведомо. Может быть, ничего, пыль да туман, а может быть, строится град Китеж — все возможно за русским забором. Главное — он есть. Значит, пространство уже организовано, значит, место уже намолено. Выше забора только Бог. 

Мы любим свои сладкие заборчики, мы выбираем их, как новую жену, долго и страстно: нам с ними жить. Заржавевшую сетку-рабицу заменяем на профилированные листы: за ними нас уж точно никто не увидит. Мир ловил нас, но не поймал. Таковые наши скромные средневековые радости. Все мы немного опричники.

И после смерти мы не останемся без забора. О, эти русские ограды на погосте, свидетели вечности, стражники пустоты. Надо ж такую ограду, чтоб была не ниже, чем у соседних могил, и чтоб места всем живым хватило, когда будем на Пасху тут с водкой и яйцами. И за свой заветный участок на кладбище будем биться до последнего вздоха.  Я бывал на кладбищах в разных странах, ибо давно понял, что узнать душу народа проще всего на погосте. Ни у одного народа мира нет такого буйства могильных оград. Точней, я их вообще больше нигде не видел, это такой русский "специалитет". Умереть под забором — кстати, тоже сугубо русская поговорка.

Помню анекдот про иностранца, который, находясь в СССР, воскликнул: "У вас интересный язык, одно и то же слово может обозначать так много. Вот, например, есть очень важное слово "собор" — это и большой храм, и ограда..." Ну для него "забор" и "собор" звучали одинаково. На самом деле наивный иностранец был прав. Наша соборность — в нашей заборности.

НА САМОМ ДЕЛЕ НАИВНЫЙ ИНОСТРАНЕЦ БЫЛ ПРАВ. НАША СОБОРНОСТЬ — В НАШЕЙ ЗАБОРНОСТИ.

Вечная изнуренность России от борьбы то с алчной Европой, то с хищной Азией выработала у нас особую психологию отчуждения, настороженности, доходящих до паранойи. Почитать записки любого путешественника — от Сигизмунда фон Герберштейна, австрийского дипломата в 16 веке, до Леннарта Дальгрена, гендиректора IKEA в 21 веке — русские вовсе не такие хлебосолы-душа-нараспашку, какими мы себе почему-то кажемся последнее тысячелетие. То есть потом-то, выпив и закусив, все мы Ноздревы, но сперва — хмурые Собакевичи, чей дом Гоголь окружил очень крепким забором. При этом сам автор предпочитал писать "Мертвые души" в Риме. Издалека родина кажется смешнее и ужаснее.

И вот какой феномен: русские, да хоть с той же Рублевки, покупая недвижимость в Тоскане или Майами, вполне обходятся там без родных заборов. И живут себе, улыбаются, соседям ручкой машут. А тут у нас будто сам воздух напоен идеей ограды. Страна огромна: степи, горы, тайга, — но без забора нам не мила. Забор — он Россию украшает лучше всякой хохломы.

Всеобщий кумир Петр Великий, который наводнил тугодумную Россию деятельными экспатами, бросил одну глубокомысленную фразу типа "Европа нам нужна будет еще некоторое время, а потом мы повернемся к ней задом". Не рвался царь-реформатор в ЕС, совсем не рвался. Был практичен, но недоверчив и подозрителен. Еще бы: политическая деятельность будущего императора началась с того, что семнадцатилетним он вынужден был сбежать из Москвы от взбесившихся стрельцов и укрыться за могучими укреплениями Троице-Сергиевой лавры. Сейчас бы мог Петр Великий надежно укрыться хоть в том же "Княжьем озере", где к его услугам богатая инфраструктура, включая фитнес-клуб и ресторан. Но главное — стены.

Большевики, чье торжество некоторые отмечают аккурат в эти дни, довели идею "заборности" до абсолюта. Опустив железный занавес. И, подозреваю, создали вполне комфортную среду, феншуйную такую: мы тут сами по себе, остальные — идите лесом! Для особо любопытных был журнал "Вокруг света", остальным 87 процентам уютней было придерживаться парадокса Остапа Бендера: "Все это выдумка, нет никакого Рио-де-Жанейро, и Америки нет, и Европы нет, ничего нет. И вообще, последний город — это Шепетовка, о которую разбиваются волны Атлантического океана". А весь русский, простите за выражение, шансон — это ведь блатные песни, как бы из-за колючей проволоки. Чем колючей, тем роднее. "Предо мной, как икона, вся запретная зона, и на вышке все тот же ненавистный чекист..." Странно, очень странно, что Ульяна Сергеенко, которая уже делала коллекцию с изящными приталенными телогрейками, не додумалась пока до принтов в виде решеток, до платьев "бетонной" фактуры, до аксессуаров из золотой колючей проволоки.

Поэтому, когда экономисты и политологи пугают Россию призраком изоляционизма, им в ответ усмехаются: "Ага, и чего?" Забор, стена, ограда — нам того и надо. Двуглавый орел лучше всего смотрится на сторожевой башне.

Загородимся, картошку посадим, радио "Шансон" включим, Богу помолимся, анекдот про тещу расскажем, капусту заквасим, в дурака перекинемся, сериальчик про Распутина посмотрим, покурим на крыльце, задумчиво глядя на облака, что плывут над нашим забором. На том стояла, стоит и стоять будет земля русская. А кому не нравится — вон маленькая калитка. 

Алексей Беляков, зам. главного редактора Allure