О Викторе Пивоварове словами Виктора Пивоварова

Выставка Виктора Пивоварова «След улитки» состоит из одиннадцати комнат-глав и выстроена как романтическое путешествие, которое начинается детством, а заканчивается просветлением. Мы решили развить идею и тоже отправились в странствие, правда, уже литературное: перечитали автобиографию Виктора Пивоварова «Влюбленный агент» и выбрали из нее главные моменты, которые рассказывают о жизни художника.

Чтобы вы не потерялись в цитатах, даем ориентиры: Виктор Пивоваров родился в Москве в 1937 году, учился сначала в художественной школе, потом в училище и в Полиграфическом институте на книжного графика. В процессе женился в первый раз, развелся, долго иллюстрировал книги, пока не понял, что главное дело его жизни — живопись. Осознание произошло на фоне бурной неофициальной художественной жизни Москвы 70-х, в которой Пивоваров принимал самое активное участие. На одной из кухонь, где постоянно собирались художники, чтобы посмотреть работы друг друга и поговорить об искусстве, он и встретил свою вторую жену Милену, с которой в 1982 переехал в Прагу, где живет до сих пор. Правда, в Москве художник бывает часто, любит ее и считает «своим городом».

Виктор Пивоваров

«Первое мое произведение я сделал, когда мне было лет пять. Мы были с мамой в эвакуации в глухой деревне в Татарии. Три дня на санях от железной дороги. Ни радио, ни электричества. На задворках я нашел несколько лоскутков, выстирал их и выгладил, скроил из них платьице и нарядил в них деревянную чурку. Смастерил себе куклу от одиночества.
Я и сейчас такой же. Сущность моих занятий искусством не изменилась».

«Первый месяц в училище от застенчивости не могу выдавить из себя ни слова. А потом как с цепи сорвался. Особенно меня будоражит присутствие девочек. Ведь я жертва раздельного обучения. Корчу рожи, хихикаю постоянно, дурачусь.
В один прекрасный день, действительно прекрасный, ко мне подходит один из моих сокурсников, намного, как мне кажется, старше меня, невысокого роста, с простоватым лицом провинциала, с запрокинутой головой и резко выдвинутым подбородком, с зачесанными назад волосами, которые он широкой пятерней то и дело нервно поправляет, и начинает меня страшно ругать. Ругать за то, что я валяю дурака, волочусь как идиот за каждой юбкой и не понимаю, какое невероятное счастье мне привалило — учиться на художника. Надо дорожить каждой минутой этого счастья, отдавать всего себя рисованию и изучению искусства.
Зовут его Володя Васильев. Знакомство с ним перевернуло мое сознание».

«Мне предлагают сделать выставку моих рисунков в коридоре училища. Рисунков у меня много, а рамочек нет. Не долго думая, я снимаю несколько портретов Сталина, забрасываю сами портреты за шкаф, а в рамочки вставляю свои рисунки.
Полный, беспросветный идиот!
Подмену, конечно, обнаруживают, и жив я остаюсь только каким-то чудом. Хотя Сталин год, как умер, ничего, по сути, не изменилось. Могли арестовать маму, могли меня, все что угодно могли сделать. Но перепуганное начальство ход делу не дало. Видно, что-то носилось в воздухе, если они могли себе это позволить. Я только ощутил, как вокруг меня все обледенело. Преподаватели отводили глаза. Но поскольку ничего не происходило, продолжалось это недолго».

«К концу училища я начал ломаться. Тогда в Москве прошли две выставки, которые произвели во мне такую детонацию, что все мое академическое здание начало рассыпаться: выставка Пикассо и выставка бельгийского искусства.
Тайно, дома, я начинаю делать вещи "для себя", вещи непозволительные. Пробую освободить цвет от теней и полутонов, писать чистым цветом. Пробую освободить руку от "правильного" рисования и работать экспрессивно. Очень робко, но первый шаг сделан».

«Хотя я еще учусь в Полиграфическом институте, начинаю бегать по издательствам в поисках работы.
Унижение. Ты прозрачный, тебя не видят, не замечают.
— Приходите завтра.
— Нет, для вас ничего нет.
— Позвоните через неделю.
— Позвоните через месяц.
— Нет, в этом году уже ничего не будет.
Но вдруг — удача. В своем волчьем бегании по редакциям неожиданно натыкаюсь на явление из ряда вон выходящее. В издательстве "Знание" новый главный художник. Зовут его Юрий Александрович Нолев-Соболев. Уже сам его вид для кондовых издательских кабинетов невероятный: молодой человек с короткой стрижкой, черный свитер, джинсы, трубка! Хочет молодых и новых художников. Сразу, с ходу, такого не бывает, предлагает работу.
Издательство выпускает научно-популярную литературу. Очень редко, вдруг, какие-нибудь сказки и даже с иллюстрациями. И, конечно, они попадают ко мне. Но главное не это. Соболев дружит с Неизвестным, Соостером, он знаком со многими другими подпольными художниками. Благодаря ему я оказываюсь в самом центре московской неофициальной художественной жизни». 

«Сначала мне кажется, что все, что мне необходимо, я могу выразить в книжной иллюстрации. К живописи подбираюсь медленно, ползком на брюхе. Попытки делаю постоянно — и постоянно натыкаюсь на стену. Все не то. Не тот размер, не та краска, не та поверхность, не тот язык. Одержим сомнениями и страхами.
Но вот меня прорвало. Работа в книге отступает на второй план. Главным становятся картины. Я нащупываю наконец свой современный язык.
В первых же картинах — "Синие очки безумного милиционера", "Ах!", "Гвозди и молоток", "Московская вечеринка", "Безумная Грета" — остро чувствуется, как мне кажется, эйфория освобождения, наслаждение легкой и свободной игрой предметами и образами. Как будто выбило пробку».

«Потом характер моих картин меняется. В тех первых, эйфорических, очень много всего: много фигур, предметов, разных пространственных дыр и щелей. Двигаясь дальше, расчищаю пространство картины, отбираю, отцеживаю изображаемые предметы. В результате отбора остается в картине действительно самое необходимое, то, что в конце концов останется со мной на всю жизнь: полупустая комната, окно с пустынным пейзажем, у окна шаткий столик, диван в белом чехле».

«Жизнь в Москве, не той, что наверху, а в той, что внизу, в нашей Москве, упоительна! Стихи, застолья, Эрот, порхающий под потолками, культ дружества. Кажется, никогда в России со времен пушкинской додекабристской молодости не было таких горячих, не замутненных прагматизмом, дружеских отношений. Информации, книг, журналов — немного. Но переживаются они интенсивно. Какое-нибудь предисловие или примечание в скучнейшем сугубо научном сборнике становится событием целой культурной Москвы. Каждая новая картина члена узкой "референтной группы" — предмет обсуждения на целый год».

«Мы получаем квартиры на Речном вокзале. В доме на Речном благодаря Грише Перкелю оказываются, кроме нас, Эдик Гороховский, Кабаков с Викой и Иван Чуйков. Мы болтаемся по полупустым квартирам, пьем водку и страшно веселимся. Было радостно начинать новую жизнь в новом доме с друзьями, с днями рождения, которые как-то так аккуратно распределялись по всему году, плюс Новый год и общие праздники, плюс масса непредвиденных случаев, типа кто-нибудь приехал, плюс, наконец, особенно приятные встречи без всякого повода — все это превращало жизнь в доме в сплошной праздник».

«8 июня 1978 года на кухне у Штейнбергов я увидел Милену. Влюбился сразу, с первого взгляда. Милена приехала в Москву на семь дней с крошечным списком имен и телефонов, который ей дал кто-то из пражских знакомых, ходила по мастерским, смотрела работы. Я ловил каждое мгновение, чтобы быть с ней.
На восьмой день она вылетела в Ленинград. Я заметался, купил билет на ночной поезд и утром следующего дня постучался в ее номер в гостинице "Европейская".
Милена, заспанная, в каком-то китайском халатике, радостно и растерянно впустила меня. Не раздеваясь, я попросил ее стать моей женой».

«Как я мог оставить Москву? Откуда при моей пассивности, при абсолютной практической инфантильности нашлись у меня силы три года ходить по казенным домам и пробивать все разрешения? Я все валю на Эрота. Это он во всем виноват. Я тут ни при чем.
В ночь накануне нашей с Миленой свадьбы я умираю. Страх. Паника. Неотложка. Тревожный столбняк Милены. Звонки друзьям, что ничего не будет, все отменяется. Врачи.
Утром я не воскрес, но смог подняться. Милена снова обзванивает всех друзей. Заранее все приготовленное летит к чертям. Готовится все наспех снова. После Мендельсона во Дворце бракосочетаний Эдик и Нинка Гороховские сооружают свадебный стол в своей квартире на Речном.
На свадебной фотографии нет ничего тревожного. Целуемся. Выглядим великолепно. Кончилась моя первая жизнь».

«Сразу после революции (речь идет о чешской "бархатной" революции 1989 года. — Прим. ред.) Союз художников объявил открытый конкурс на художественное руководство одного из пражских выставочных залов. Мы с Миленой и еще двумя нашими друзьями этот конкурс выиграли. Так началась моя короткая, но бурная организаторская деятельность. Мы назвали нашу галерею "Пи-пи-арт" (Prague project for the Art).
В "Пи-пи-арте" мы успели, пока у нас не отобрали помещение, организовать шесть выставок. Моя организаторская деятельность закончилась крахом. Помещение отобрали, начались какие-то интриги. Влиятельный пражский куратор стал распространять слухи, что я насаждаю чуждые местному искусству контексты, в которых чешские художники выглядят плохо. А могущественный Книжак, ставший после революции ректором Академии художеств, заявил публично, что я опасный человек. Бороться, что-то доказывать я не стал. Я прекратил этим заниматься».

«Моя выставка в Высочанах была для меня очень важной. Не с точки зрения т. н. карьеры, известности, каких-то интересных предложений, коммерческого аспекта. Ничего такого не было. Это был отчет перед самим собой и возможность увидеть свои вещи если не объективно, — это недоступно никакому автору — то со стороны.
Чувствовал я себя подобно нашему Создателю, когда он на седьмой день решил отдохнуть и посмотреть со стороны на то, что он сотворил: "И увидел Бог все, что Он создал, и вот, хорошо весьма".
Примерно такое же нескромное ощущение было и у меня».

«Сегодня у меня особо чешется нос, потому что выпивка в Москве предстоит особая, с моими друзьями Рубеном Варшамовым и Севой Освером. Мы сидим не за тем длинным столом, где обычно сидят гости, а за маленьким, сбоку, у самого окна. Чтобы быть ближе, совсем вплотную к нашему городу, огромному, как огромна наша любовь к нему. Слева он освещен сейчас пронзительными лучами вечернего солнца, а справа над ним, над его сверкающими крышами, над сияющими, как будто за ними пожар, окнами, огромная синяя туча. Это наш город, только наш. Исчезнут чердаки и подвалы с нашими мастерскими, перестроят улицы и переулки, по которым мы бродили, разрушат дома, где мы жили, но город, наш город "великий и ужасный" останется навсегда.
Мы сидим с Рубеном и Севой и пьем водку. На нашем столе хлеб, свежие огурцы, зеленый лук и копшучки. Нам хорошо».

Последнее воспоминание Виктора Пивоварова относится к 2000 году. Узнать, как развивалась история дальше, можно в новом, дополненном издании «Влюбленного агента», которое было выпущено к выставке «След улитки» в музее современного искусства «Гараж».