Юрий Сапрыкин о том, что стало с хипстерами, Москвой и городской журналистикой

Юрий Сапрыкин, как никто другой, умеет замечать, в какую сторону меняется город и что происходит с нами самими. Мы решили не упускать возможности и расспросить Юрия о том самом духе сегодняшнего дня, поймать который порой так непросто. 

Как вы думаете, что отличает Москву конца нулевых годов от Москвы сегодняшней, середины 10-х?
Применительно к Москве конец нулевых был временем надежд, каких-то новых веяний и многих возможностей. Я глубоко убежден, что ничего более чудовищного, чем в позднюю лужковскую эпоху, с городом не происходило за долгие-долгие годы и десятилетия. Это было абсолютно безжалостное, бесчеловечное время, когда вся столица была отдана на разграбление девелоперам, как правило, близким или родственным мэрии. И все, что здесь делалось, предназначалось не для людей, в Москве живущих, а для того чтобы эти девелоперы могли себе захапать как можно больше денег. И в это же время сформировавшийся внутри города средний класс в потоке бесконечных стенаний говорил о том, как здорово в Берлине и Париже и как ужасно, что в Москве такого никогда не будет. Речь шла не только о кофейнях или магазинах, а об ощущении города и о каком-то общем чувстве, что твои права, интересы и запросы здесь хотя бы теоретически могут учитываться.

В самом конце нулевых произошел слом бесчеловечной парадигмы, и этот запрос среднего класса был наконец услышан. В московской мэрии появились люди, которые очевидным образом хотели управлять городом более рационально, подходить к нему как к механизму, который можно починить, наладить и сделать так, чтобы мэрия работала грамотно и людям на эмоциональном уровне было приятно здесь жить. Все это выразилось в самых разных вещах, начиная от непопулярной платной парковки и заканчивая уже популярными реформами парков.

То есть появились новые методы управления?
Да, конец нулевых был в этом смысле временем открытия новых приемов обращения с городом. Сейчас этот этап если не завершен, то заметны его логические пределы и видно, что можно еще построить сколько-то станций метро, отремонтировать сколько-то парков. Стало понятно, что с ними делать, и вот это: «Смотрите, можно там перестать брать плату за вход и сделать круглосуточный режим работы, и настелить деревянные набережные, и повесить Wi-Fi — и все заработает само» — уже не откровение. Сейчас все эти приемы довольно очевидны, дальше их можно распространять количественно, и это хорошо. Но при этом видны границы подобных реформ. Понятно, что на уровень того, насколько приятно и удобно заниматься здесь бизнесом, насколько хочется затевать новые проекты и насколько вообще ты чувствуешь здесь уверенность в завтрашнем дне, очередной отремонтированный парк не влияет. Плюс ко всему на каждый новый парк приходится какой-нибудь памятник князю Владимиру, который пытаются соорудить в самом его центре. Наверное, каких-то людей это радует, но меня огорчает. Поэтому я бы сказал, что по сравнению с концом нулевых сейчас заканчивается какой-то цикл такого качественного улучшения жизни в городе, и он, безусловно, принес свои результаты, но эта эпоха если не завершается окончательно, то выходит на ровное движение без особых потрясений и сюрпризов.

В 2011 году в одном из интервью вы говорили о том, что вы фанат мэра Собянина. Чувства за прошедшие четыре года не остыли?
Свои нынешние чувства фанатскими я бы называть не стал, но по-прежнему считаю, что под управлением новой администрации город значительно изменился, и явно в лучшую сторону.

«В московской мэрии появились люди, которые очевидным образом хотели управлять городом более рационально, подходить к нему как к механизму, который можно починить, наладить и сделать так, чтобы мэрия работала грамотно и людям на эмоциональном уровне было приятно здесь жить»

Вы работали над проектом развития ВДНХ. Есть ли, на ваш взгляд, у нее шанс стремительно стать таким же местом силы, каким оказался, например, парк Горького?
ВДНХ, по-моему, им уже стала. Сразу хочу сказать, что моей особой заслуги в этом нет, потому что мы в основном занимались теоретическими изысканиями, а руками все делали другие люди. Поразительно, насколько быстро гигантскую территорию удалось превратить из выжженной земли в пространство, где приятно находиться, где происходит много интересного и куда набивается огромное количество людей — особенно по праздникам, — которым раньше не приходило в голову даже поехать туда. Все это случилось меньше чем за год, и это совершенно потрясающе. Конечно, ВДНХ ни в коей мере не может являться копией или аналогом парка Горького, это просто разные масштабы, разные функции, аудитории — в общем, все разное. ВДНХ по природе своей гораздо более демократичное и менее модное место. Оно большое, и оно для всех. И именно поэтому, на нынешнем этапе по крайней мере, гораздо сложнее добиться какого-то стилистического единства, которое существует в парке Горького.

ВДНХ всегда выступала некой проекцией состояния страны на текущий момент. Оно, это состояние, удивительным образом отражалось на малом пространстве. И сейчас происходит ровно то же самое. Здесь искусственный пляж может соседствовать с выставкой ракетных установок или экспозициями про историю имени Мединского или архимандрита Тихона. А рядом еще и абсолютно прекрасный Политехнический музей, который занимается просветительскими программами и научно-образовательными проектами, сделанными невероятно качественно. Поэтому в каком-то смысле это закономерно: разные люди должны находить разное. Впрочем, легкий диссонанс от того, что православный форум соседствует с выставкой про то, что Бога нет и все состоит из молекул, все равно будет.

Вспоминая вашу статью про хипстеров в журнале «Афиша», хочется спросить, замечали ли вы изменения, которые происходили с вашими героями за прошедшее время?
Главная перемена, произошедшая с моими героями, заключается в том, что все те, о ком я думал, когда писал эти колонки, уехали за границу или, по крайней мере, пытаются это сделать. Это основное изменение, которое с ними произошло. Если говорить о каких-то модных ребятах, то, во-первых, мне гораздо сложнее их сканировать, потому что я стал старше, а они такие же молодые и даже еще моложе. Во-вторых, понятно, что никакой единой модности, даже в пределах Центрального административного округа, нет. Ее стало еще меньше, чем в 2008 или 2009. Все разбилось на маленькие сообщества, субкультуры, которые в еще большей степени отличаются друг от друга.

«ВДНХ ВСЕГДА ВЫСТУПАЛА НЕКОЙ ПРОЕКЦИЕЙ СОСТОЯНИЯ СТРАНЫ НА ТЕКУЩИЙ МОМЕНТ. ОНО, ЭТО СОСТОЯНИЕ, УДИВИТЕЛЬНЫМ ОБРАЗОМ ОТРАЖАЛОСЬ НА МАЛОМ ПРОСТРАНСТВЕ»

Что касается каких-то общих тенденций, накрывающих волнами тех людей, о которых мы говорили семь лет назад, мне кажется, это очень ощутимая тяга к грубым, ручным, материальным вещам. То есть пять лет назад идеалом карьеры для такого человека было создать небольшую компанию, которая клепала бы приложения для айфонов. Сейчас, скорее, речь идет о том, чтобы организовать столярную мастерскую или даже такую, где делают каких-нибудь дронов или роботов, но тоже руками. Имеет место быть и стремление к гораздо большему аскетизму, которое проявляется в самых разных вещах, начиная от моды на нормкор и заканчивая всеобщей любовью к бегу и марафонам. То есть всем надо страшно себя истязать и максимально неброско выглядеть. С другой стороны, гедонизм в тех оазисах, в которых он остался, стал гораздо более свирепым, чем семь лет назад. Cейчас рейвы на несколько суток — это серьезное возвращение к лихим 90-м, я бы сказал. Вот, пожалуй, какие-то перемены, которые мне еще удается наблюдать.

Возвращаясь к вопросу об эмиграции: как вы сами относитесь к этой тенденции?
Я нормально к этому отношусь. Жалко, что многие хорошие друзья уже уехали и теперь с ними можно поговорить только по скайпу или, скорее, в чате Facebook. Но это закономерно, потому что если люди занимаются медийными делами или технологичным бизнесом, вполне логично, что у них именно сейчас возникает ощущение: они уперлись в потолок, и дальше на этом рынке и на этой территории ничего качественно нового с ними не произойдет. Поэтому хочется перепрыгнуть через границу и попытаться все это масштабировать до какого-то глобального успеха или, по крайней мере, научиться чему-то такому, чему здесь не научишься, приобрести совсем новый опыт. Все это абсолютно естественно.

А вы сами задумывались о том, чтобы куда-то переехать?
Я постоянно верчу в голове эту мысль, но при этом серьезного желания уехать или ощущения, что здесь так невыносимо, нечем дышать и нужно срочно бежать в сторону Шереметьево, у меня никогда не было. Возможно, это связано с тем, что моя работа всегда касалась в первую очередь языка — и русского языка, и умения болтать языком. Из-за границы почему-то заниматься этим сложнее, даже если делаешь какой-то ресурс, который все равно направлен на Россию или имеет в виду российского читателя. Так что мой дом — это русский язык, и где его больше, там я и чувствую себя лучше.

«ГЛАВНАЯ ПЕРЕМЕНА, ПРОИЗОШЕДШАЯ С МОИМИ ГЕРОЯМИ, ЗАКЛЮЧАЕТСЯ В ТОМ, ЧТО ВСЕ ТЕ, О КОМ Я ДУМАЛ, КОГДА ПИСАЛ ЭТИ КОЛОНКИ, УЕХАЛИ ЗА ГРАНИЦУ ИЛИ, ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ, ПЫТАЮТСЯ ЭТО СДЕЛАТЬ»

Давайте поговорим о вашем авторском воркшопе в институте «Стрелка», который начался накануне. О чем пойдет речь?
На самом деле у этого воркшопа нет никакой особенной практической цели. Я не могу пообещать слушателям, что после него они сразу устроятся на выгодную, интересную и высокооплачиваемую работу или научатся всем журналистским приемам, которые помогут в дальнейшей карьере. Тут фокус немножко в другом. Когда его придумывали, мы разговаривали с коллегами из «Стрелки», и я поймал себя на мысли, что все, что называется сейчас городской журналистикой, свелось к набору понятных и предсказуемых приемов. К созданию этого джентльменского набора приложили руку и The Village, и «Афиша», и «Большой город», и много кто еще. В общем, если ты хочешь писать о городе, понятно, что тебе надо делать. Вот новости, вот места, которые открылись, вот смешной факт о том, сколько пластика уходит на печать проездных для метро, вести из мэрии, а вот острый социальный репортаж о каких-нибудь угнетаемых. Из этого можно, не приходя в сознание и не просыпаясь, делать городской ресурс, как у всех.

Понятно, что люди писали о городе задолго до возникновения «Афиши» и The Village, и во всех этих работах, литературных или журналистских, были свои способы смотреть на город, приемы, как о нем писать, собственные образы города или мифы о нем, которые из этих приемов возникали. И мне хочется их систематизировать и про них рассказать. В том числе и для себя. Мне кажется, если человек собирается дальше заниматься околомуниципальной журналистикой, то, может быть, все эти приемы ему пригодятся. И на тот угол, под которым смотрели на города, например, писатели начала XX века, или московские концептуалисты, или те люди, которые сейчас занимаются краеведением в Facebook, взглянуть тоже интересно, и мне кажется, что слушателям эти знания могут пригодиться. По крайней мере, жить в городе от всего этого наверняка станет интереснее.