Наташа Меркулова и Алексей Чупов: «Мы сначала старались держаться подальше от Евгения Цыганова»
Мы поговорили с создателями фильма «Человек, который удивил всех» о селезне, который превратился в утку, настоящей русской деревне и сибирском шаманстве, которое всегда рядом с нами
На этой неделе в прокат выходит еще один российский фильм, доказывающий, что наше кино достойно внимания. Это «Человек, который удивил всех», написанный и снятый Наташей Меркуловой и Алексеем Чуповым, которые в 2013 году взяли приз «Кинотавра» за лучший дебют за комедию «Интимные места». В центре сюжета новой работы дуэта — егерь Егор в исполнении Евгения Цыганова. Однажды Егор узнает, что у него рак, и, пока его беременная жена (Наташа Кудряшова, получившая за эту роль «Золотого льва» Венецианского кинофестиваля) бьется в отчаянных попытках придумать, как бы спасти супруга, он решает изменить свою личность на женскую, услышав от местной шаманки легенду о селезне, спасшемся от смерти, обратившись в утку. Buro 24/7 встретился с Наташей Меркуловой и Алексеем Чуповым, чтобы узнать, как им удалось заручится поддержкой нескольких европейских стран, как они снимали деревенскую жизнь и почему выбрали на главную роль Евгения Цыганова.
Как появилась идея фильма?
Н: Когда-то, еще в своем сибирском детстве, я слышала рассказ про мужчину, который заболел раком и прибег к такой «терапии», как изменение личности, — стал переодеваться в женщину. Не знаю, чем закончилась эта история, но ее мне рассказывали как реальную. Я как-то забыла про нее, через несколько десятков лет вспомнила и рассказала Леше. Он сказал, что это дико интересная история и по ней, конечно, надо писать сценарий.
А все остальное откуда появилось? История про мужчину, переодевавшегося в женщину, — это одна часть, а потом к ней добавились шаманка, легенда о селезне и другие детали.
Н: Это воспоминания. Когда я впервые смотрела «Зеркало» Тарковского, для меня он был как будто обрывки тысячи снов и воспоминаний одного человека, собранные в очень сложную вневременную композицию. Не то чтобы я возомнила себя Тарковским и решила, что настало время экранизировать собственные воспоминания, но, так или иначе, атмосфера нашего фильма связана с местом, где я появилась, выросла и жила. Это произошло в глухой сибирской деревне под названием Едогон, что в переводе с бурятского означает «колдунья, шаманка». Я жила практически в лесу, в очень герметичном обществе, и это ощущение «края света» хотелось перенести на экран.
У фильма очень интернациональное производство — поучаствовало сразу несколько стран. Расскажите,
как так вышло.
А: Часть денег нам дало Министерство культуры РФ — мы участвовали в питчинге с этим сценарием, выиграли, и, соответственно, наш продюсер Екатерина Филиппова получила право на госфинансирование съемок. Потом она подала на киногрант Фонда культуры при Совете Европы «Euroimages», в результате и тут мы выиграли. При этом сопродюсерами стали Франция и Эстония. То есть этот грант был получен на копродукцию трех стран. А позднее, во время кинофестиваля в городе Клуж, мы участвовали в конкурсе Pitch Stop и выиграли там грант Румынского киноинститута, по которому могли воспользоваться услугами румынских продакшен-студий. В Румынии мы делали звук в прекрасной студии, где работали практически все представители румынской новой волны. Вот такая нам выпала честь. В Эстонии делалась цветокоррекция, и из этой страны наш оператор Март Таниэль. Еще мы там делали CG — небольшую компьютерную графику.
В чем именно отличие международного производство
от продакшена исключительно на деньги России?
Это сказывается на качестве?
Н: Прежде всего, без этого мы бы не заполучили нашего Марта Таниэля.
А: Это известный европейский оператор, мы снимали с ним «Интимные места» и очень хотели снова поработать. В этом нам и помог копродукционный грант Eurimages. Однако есть у копродукции и проблемные стороны: например, производство разбросано по разным странам. Приходится контролировать постпродакшен, который протекает по частям одновременно на нескольких территориях, где совсем другой ритм жизни, и туда среди ночи не позвонишь, как это часто делается в России. В результате наш постпродакшен продолжался почти до самого открытия Венецианского кинофестиваля, так что и мы, и продюсеры получили большую дозу адреналина.
Н: Мы были в истерике, честно говоря. Венецианская отборочная комиссия смотрела фильм в черновом виде, и мы боялись, что он произведет плохое впечатление. А когда нам сообщили, что фильм взят в конкурс «Горизонты», мы обрадовались, но тут же ужаснулись — у нас было два месяца на то, чтобы закончить постпродакшен, а денег на это не было. Наш продюсер Катя Филиппова проделала колоссальную работу по поиску и привлечению дополнительных средств на завершение картины и, к счастью, нашла поддержку в лице Александра Роднянского, который стал российским сопродюсером фильма.
За сколько дней или часов до начала фестиваля
вы успели закончить?
Н: Фактически за несколько часов. Катя смогла отсмотреть полностью финальную версию уже в Венеции на тестовом просмотре, за сутки до первого показа. Мы же сами впервые увидели фильм на большом экране только на венецианской премьере.
А: На самом деле, я вас уверяю, что для проектов, которые готовятся к показу на фестивалях в короткие сроки, подобная гонка — не редкость. И не только в России.
Вы как-то доделывали фильм после Венеции для проката?
Н: Да, мы немного поправляли цветокоррекцию.
Как вы выбирали актера на главную роль?
Н: У нас всегда чудовищно долгие кастинги, мы обычно пробуем всех актеров. Если это мужская роль, то мы вызываем всех фертильных мужчин в том диапазоне, который нам был нужен, то есть в этот раз до 40 лет (смеется). Мы никак не можем успокоиться, пока не найдем того, что «точнее точного».
Чем вас покорил Евгений Цыганов?
Н: Мы сначала старались держаться подальше от Евгения Цыганова, потому что, хоть он нам и очень нравился, мы мечтали совершить какое-то свое «актерское» открытие. Это такая тщеславная мечта каждого режиссера. Это может быть не открытие нового имени, но, по крайней мере, чтобы актер сыграл у нас что-то необычное, какую-то экстраординарную для себя роль. Но нам было очень трудно найти актера в диапазоне этого возраста, который на сто процентов проходил бы по всем нашим параметрам — чтобы был и мужественный, и мастер своего дела, и совпал с нашей интонацией, и был «мужем» нашей фантастической Наташи Кудряшовой, чтобы сложилась эта пара и чтобы метаморфоза героя во второй части фильма ошеломляла. В результате этого поиска мы все равно уперлись в Цыганова.
Скажите, время действия в фильме — это какая-то конкретная эпоха? Судя по музыке, это начало 2000-х. Или это какое-то абстрактное время?
А: Это наши дни.
Н: Просто люди нашего возраста слушают песни 90-х.
А: Если вы включите радиостанции, которые рассчитаны на эту возрастную категорию, то поймете, что наши герои как раз такое слушают. Если вы обратили внимание, то там звучат песни самых разных эпох. Песня Кузьмина — это начало 90-х, песня группы «Рок-Острова» — середина 90-х, «Тучи как люди» — конец 90-х, Чичерина и «Би-2» — это уже 2000-е.
Вот я и ориентировалась на самое позднее по появлению.
Н: Надо сказать, это вся та музыка, которая сопровождала нас в юном возрасте.
Это какие-то наши маячки.
Вы ориентировались только на то, что вы слушали,
или на что-то еще?
Н: Так как у нас музыка в основном внутрикадровая, то она очень сильно связана со средой, с обстоятельствами, в которых она звучит. Например, она играет в магнитофоне у героя. Конечно, это не случайно выбранные треки. Но надо сказать, «Мой рок-н-ролл» звучал на той деревенской дискотеке, где мы снимали. У них все было вперемешку. У них шел «Синий-синий-иней» и тут же врубался «Мой рок-н-ролл». Мне это очень понравилось, и мы решили ничего не менять.
А: Сцена дискотеки снималась на настоящем Дне колхозника. Мы попросили деревенских жителей пустить нас к себе. То есть они там все праздновали, а мы снимали, и вдруг они включили как медляк — «Мой рок-н-ролл», и нам понравилось, нам эта песня раньше и в голову не приходила. Именно под нее Евгений танцевал на сельской дискотеке в действительности, и мы потом просто вставили эту композицию в фильм. Кто-то мне говорил, посмотрев кино: «Ну что вы показываете, что за неправдоподобие, как может быть „Мой рок-н-ролл“ на сельской дискотеке?». Но ведь не мы его туда поставили! (Смеется.)
Еще в некоторых критических статьях написано, что деревня у нас лубочная, ненастоящая, что все приукрашено, что бесплатный хоспис, о котором там говорят, — такого вообще не существует в глубинке, и так далее.
А: Нам инкриминируют «сказочную Россию», но ведь деревня у нас была совершенно настоящая, мы ее никак особенно не декорировали. Мало того, мы объехали кучу регионов, были в Пермском крае, в Карелии, ездили по деревням, и деревни там везде приблизительно такие. Не знаю, как это представляют себе люди, которые живут в Москве, как, по их мнению, выглядит деревня. В действительности это достаточно бедная жизнь, там нечего приукрашивать. И люди там так живут, так едят, такие у них обои, такая мебель.
Н: Мы еще до этого хотели снимать в Карелии. Доехали до Медвежьегорска и заходили там в дома. Люди в деревне спокойно пускают к себе в дом. И у нас было много фотографий быта, мы даже специально наклеили обои, которые нам понравились в одной из деревень. Оставили мебель, которая уже была в том деревенском доме, где снимали. То есть с нашей стороны вмешательство было минимальное.
А: Возвращаясь к теме хосписов, я специально искал информацию, как работают региональные хосписы и можно ли туда попасть нашему персонажу. Наш Егор — госслужащий, фактически силовик. И он имел достаточно высокий шанс попасть в региональный бесплатный хоспис .
Н: Видимо, не хватило критикам вот этих самых подробностей?
А: Каких?
Н: Чтобы один другому сказал...
А: Чтобы один другому сказал: «Я вижу, вы с ружьем, значит, вам можно в хоспис»?
Н: «Значит, у вас есть государственные гарантии»?
А почему ваш Егор никому ничего не объясняет? Я видела, некоторые критики написали, что герой очень маскулинный,
и, видимо, объяснение для него — это какая-то слабость,
но что у вас за этим стоит?
Н: Мне кажется, это же слишком очевидно. Вот вы, русский человек, что-то себе задумали, и есть у вас какая-то тайна или мечта, что-то очень заветное, вы будете об этом на каждом углу говорить?
Но он же и жене ничего не говорит.
Н: Скажите, пожалуйста, если это связано и с женой в том числе или с каким-то другим близким человеком, вы пойдете и расскажете ему об этом?
Возможно. Смотря что это за мечта.
А: А то, что наш герой скрывал какое-то время свой диагноз от семьи, говорит же о том, что скрытность — это черта его характера?
Молчать о смертельном диагнозе для меня — это другое,
это понятная вещь, потому что в России тема смерти и рак как ее причина — это табуированные вещи, о них многие стараются не говорить.
Н: Мне нравится, как Женя Цыганов комментирует это. Он говорит: «В смысле? А почему он должен был что-то говорить? Он вообще фактически не знает, кто все эти люди. Он теперь совершенно другой человек, он не в курсе, кому и что должен». Если ты сам в это не поверишь, то и чуда не произойдет. И это ведь лейтмотив всех русских сказок — ты не должен произносить слово, ты не должен говорить, ты не должен оборачиваться и так далее, иначе ничего не сбудется. Это та мифологема, которая, как мне кажется, сидит в каждом нашем человеке на уровне ДНК.
Как вам работалось с жителями деревни? Они охотно участвовали в съемках? Это было легко?
Н: Было отлично. Мы сильно этого боялись, но из Москвы не привезешь массовку. Да и потом, если у тебя под боком реальные жители, они живут в соседних домах, странно было бы не работать с ними. И наша кастинг-директор Маша Судницына просто прошлась по всем дворам, сфотографировала всех, и мы сначала пытались отбирать лица, но потом подумали, что они все такие классные, что каждому найдется место. Единственный момент разногласий с ними был, когда мы снимали сцену, где они пришли к бане и пытаются в нее прорваться, деревенские нам сказали: «Ну вот мы, в принципе, со всем согласны, что у вас в сцене есть, мы бы тоже хотели посмотреть, что там происходит и кто сидит в бане. Но мы не согласны, что надо так грубо разговаривать с беременной женщиной. Мы бы не стали». И мы убрали моменты, где односельчане толкают Наталью.
А: То есть они не понимают, как можно толкать беременную женщину. Они на самом деле абсолютно нормальные люди.
Н: Да, но относительно того, что вот мужчина в платье сидит в бане, я у них спрашивала,
и они сказали, что да, они обязательно пришли бы на это посмотреть, без приглашения.
То есть мужчина в платье удивил бы людей в глубинке?
Н: Это же вопрос не только глубинки, а вообще любого герметичного общества, людей, которые живут с общинным сознанием, где индивидуальность и право на тайну отсутствуют. Возьмите любое такое общество, и там будет тот же самый ход событий. Такая история может произойти и в городе. Замените одно на другое. Это может быть другой диагноз. Само по себе неуважение и отсутствие права на тайну у человека существует в любом таком обществе.
А: Мы показываем, как в закрытом обществе меняется отношение людей, в социуме, где все друг друга знают, к вот этому местному авторитетному человеку.
Н: В городе это могло бы произойти в отдельно взятом коллективе, в офисе. Где есть герметичный коллектив, там есть и это. Потому что коллектив живет по определенным законам. В нем у всех есть роли. Интересно, я только сейчас задумалась о том, что общество, связанное некими сводами и уставами, — это, видимо, волнующая нас с Лешей тема. Мы сняли «Человека» и сейчас снимаем сериал, где действие происходит в офисе. В нем находятся 12 человек, и все конфликты происходят на уровне замкнутого коллектива и связаны с его психологией.
Как вы создали образ шаманки? Это что-то собирательное?
Н: Я же сама из Иркутской области, где образ шамана очень плотно встроен в быт, и это нормально, периодически у нас проводились целые съезды шаманов. И когда я была журналистом, то активно общалась с этим сообществом. У меня даже не возникало вопроса, почему оно существует. Поэтому появление шаманки в нашей истории не было для меня чем-то экстраординарным. Это очень плотно вошло в культурологический пласт сибирских регионов. Для местных жителей это повседневность. Например, у нас в Ольхонском районе есть шаман по имени Валентин, и он регулярно участвует в выборах мэра, правда, по-моему, еще никогда в них не побеждал. Но каждый раз он ходит по домам и агитирует за свою кандидатуру, и все его прекрасно знают. Еще очень многие шаманы выпивают, потому что это тоже связано с профессией. Вся эта огненная вода, водка — это основной участник ритуала. Она всегда есть. Надо духу какому-то налить, надо самому выпить и так далее. Кто-то умеет с этим быть аккуратным, но многие просто спиваются.
Я еще видела, что в фильме пытаются искать феминистские мотивы. Например, что патриархальная маскулинность главного героя, который все держит в себе и терпит, чтобы не казаться слабым, у вас показана как негативное явление, которое вредит самому мужчине. Насколько такие трактовки соотносятся с идеями, заложенными вами в фильм?
Н: У нас это не связано с тем, что он не может поплакать. Он дал себе обет молчания и не может его нарушить. Я сегодня у кого-то в статье прочитала совершенно гениальную мысль про наш фильм. Кто-то из критиков очень круто написал, что в эту историю нельзя играть на полшишечки, что, извините, если вы пускаетесь в это путешествие, то вы получаете по полной, потому что, если просто попробовать, прикинуться и притвориться, не сработает магия.
А: Возможно, фильм соприкасается с так называемыми актуальными темами. Это неизбежно, потому что мы живем сегодняшним днем, читаем газеты. Я вот на монтаже вспомнил, что как раз когда мы делали фильм, разгорелся скандал #MeToo, и вдруг в какой-то момент я понял, что наш герой, преобразившись в женщину, моментально попал на территорию харассмента.
Н: Автоматически. Ты надеваешь платье — и ты получаешь.
А: В принципе, это и есть судьба женщины сегодня. Вот такое пришло мне в голову.
Н: Я как-то раз Жене Цыганову сказала на съемках: «Все, я поняла, про что наш фильм — про то, каково быть женщиной» (смеется). Когда наш герой надевает платье, он автоматически получает все то отношение, которое получила бы женщина. То есть ты играешь в это, вот они правила игры — к тебе может прийти какой-то мужик, он может тебя избить, изнасиловать и делать с тобой, что хочет, потому что ты женщина. Что с тобой может произойти? Да все что угодно.