Повелеваю жить: каким получился фильм «Настоящая боль» Джесси Айзенберга

В Сети вышла «Настоящая боль» Джесси Айзенберга — неудобная, радостно-печальная история о семейной памяти. Премьера фильма состоялась в январе 2024-го на фестивале «Сандэнс», где картина получила приз за лучший сценарий, а на «Золотом глобусе» Кирана Калкина отметили как лучшего актера второго плана. Ная Гусева, киножурналист, автор телеграм-канала «кабинет доктора хали-гали» и ведущая подкаста «Кабинет Босфора» размышляет о том, чем цепляет зрителя это кино.

Джесси Айзенберг всегда хранит секреты — его персонажи не имеют точного возраста, их намерения приходится угадывать в полутонах. В качестве режиссера он впервые показал себя в 2022 году, сняв по своей же аудиопьесе комедийную драму «Когда ты закончишь спасать мир» с Джулианной Мур и Финном Вулфхардом в главных ролях. И хотя дебют был не самым успешным, спустя два года Айзенберг снова подарил нам комедийную драму, нужную как никогда — говорящую о боли, с которой никто не умеет справляться. По словам самого режиссера, исполнившего и одну из главных ролей, идея «Настоящей боли» давно была на подкорке, но для ее воплощения нужен был моральный дух, а вместе с ним Киран Калкин, по которому мы успели соскучиться после окончания культовых «Наследников».

Кадр из фильма «Настоящая боль»

Герой «Настоящей боли» Дэвид (Джесси Айзенберг) — педант с явными признаками асоциальности, о которых он, конечно, никому не расскажет, но от группового фото на фоне памятника откажется. Вместе со своим кузеном Бенджи (Киран Калкин) он отправляется в памятное путешествие по Польше и, если быть точнее, по знаковым местам холокоста. Вместе с ними в этот нелегкий путь отправляется разношерстная компания: недавно разведенная и потерянная Марша (Дженнифер Грей), пожилая пара, в которой еврейские корни у мужа, но говорит за двоих жена, и переживший геноцид в Руанде обращенный иудей. У каждого из них своя ноша на плечах, но постепенно группа сближается то в экскурсионных автобусах, то за трапезой в еврейском ресторане.

Кадры из фильма «Настоящая боль»

Единственная проблема тура, о которой будут думать все, но выскажется только Бенджи, — оторванность от реальных историй и попытка обезопасить туристов походом по музеям и памятникам. Как заметит герой Калкина, местные жители могут рассказать гораздо больше, чем каменные изваяния. Дуэт кузенов изначально решил глубже копнуть в историю: они намерены покинуть группу в последний день, чтобы увидеть дом своей почившей бабушки, которая завещала им навестить ее родные места. Дэвид о родственнице выражается сухо и сдержанно, Бенджи говорит о ней восторженно — даже когда рассказывает, как бабушка когда-то ударила его наотмашь. Именно из разговоров, обрывочных откровений и воспоминаний состоит фильм — не ждите здесь концептуального сюжета.

Кадр из фильма «Настоящая боль»

Если так подумать, Айзенберг — скрытый гений. Об исторической периферии и национальной идентичности он размышлял еще в сборнике рассказов с названием в духе Дэвида Фостера Уоллеса «Лещ вызывает у меня икоту». Для самого режиссера никогда не бывает подходящего момента поговорить на актуальную тему — по его словам, от задумки до реализации проходит минимум два года, и черт знает, что произойдет за это время. Но тема исторической боли, эхом идущей от наших предков, вряд ли когда-нибудь устареет — поэтому свои экзистенциальные амбиции Айзенберг уложил в аккуратную, построенную исключительно на диалогах «Настоящую боль». Если вы не считаете важным обсуждать проблему, которая задела практически всех, а еще не выносите шутовскую манеру речи Калкина, возведенную здесь в абсолют, — лучше не смотрите это кино.

В этой странной динамике Айзенберга — Калкина заключается половина успеха «Настоящей боли»: в неловкий и неуклюжий фильм, под стать создателю, врывается неконтролируемая злость и обида, которую Калкин изображает как никто другой. Для Айзенберга история путешествия стала личной — отчасти в сюжет он заложил память о своей тете Дорис, выросшей в Польше, прожившей до 101 года и давшей Джесси ключевые жизненные ориентиры. Главный памятник фильма — дом тети в Лодзи, который впервые за долгие годы ожил для съемок. Так что Айзенберг точно знает, как ужасно вновь воскрешать боль, как говорил Вергилий. К тому же фильм вырос из рассказа «Монголия» самого режиссера, в котором два противоположных по характеру американца едут очищаться в Восточную Азию. Если верить Калкину, который по манере общения не сильно отличается от своего персонажа, в Бенджи он просто увидел себя — так что попросил Айзенберга отстать с режиссерскими уточнениями и просто дать ему работать с личными ощущениями на площадке.

«Чебурашка», 2023

Кадр из фильма «Настоящая боль»

Впечатление от фильма долгое время напоминает ситуацию, как если бы вы застряли в лифте с незнакомцами, между которыми точно что-то происходит, но у вас недостаточно времени для разгадки их тайны. Дэвид несколько раз благодарит Бенджи за то, что кузен согласился поехать в тур по Польше, — и с каждым разом благодарность звучит все более дежурно. Бенджи в принципе не знает, что такое нормальный человеческий контакт, — разговор с незнакомым человеком он спокойно начинает с обращения «Эй, лузер». Вероятно, их путешествие по памятным местам должно было подействовать как примирение, но после поездки в контрационный лагерь хочется побыть одному, а не выяснять отношения. Только за общим столом Дэвид признается: он не может простить Бенджи, этому открытому и добродушному хулигану, попытку лишить себя жизни. А Бенджи не может поверить, что бабушки — единственного человека, которому он мог открыть настоящего себя, — вот уже шесть месяцев как нет. И единственное место, где два одиночества могут хотя бы немного расслабиться, — на крыше отеля во время курения марихуаны. Вероятно, Сервантес был неправ, когда писал, что чужая голова не болит, — болит, да еще как.

Кадр из фильма «Настоящая боль»

Катарсис настигает героев в поезде — точнее, в вагоне первого класса, нахождение в котором выводит Бенджи из себя. И внезапно «Настоящая боль» обрастает не просто размышлениями про память об испытаниях прошлого, но и отсылает к дискурсу современности: можем ли мы позволить себе жить хорошо, пока другие страдают? Пока чуткий гид Джеймс в исполнении Уилла Шарпа пытается напомнить, что первый класс входит в стоимость тура, Бенджи срывается: разве можно пережить настоящую боль в комфортабельных креслах? Клокочущее горе вырвется из Бенджи еще несколько раз, когда он без предупреждения сбежит с общего ужина или уличит гида в слишком сухом преподнесении фактов. И внезапно потребность в контакте со своими предками решается ритуальностью, как это было еще в языческие времена: группа кладет по камню на старейшее еврейское надгробие в Польше, как бы говоря: «Мы были здесь и мы вас помним». Затем такой же обряд кузены совершают у подъезда дома бабушки, возлагая на ступеньку перед ним два камня. Жаль, что местным жителям чья-то память оказалась не по душе: вдруг кто-то из ныне живущих оступится о символы прошлого?

«Настоящая боль» умело балансирует между шутливым лукавством и церемониальной горечью, что остается на долгое время после просмотра. И неясно, в ком же боли больше: в оступившемся однажды Бенджи, неспособном наладить родственные связи Дэвиде, одинокой Марше или пораженном прямолинейными претензиями Джеймсе. Айзенберг предлагает не мериться болью и признать, что мы все плохо справились с ее проживанием. Единственное, что остается, — не порождать новую и встречаться чаще, чем на крыше отеля.