«Я слушаю Круга, Цоя и Земфиру». Большое интервью музыканта MATRANG

В 2017-м песни Алана Хадзарагова впервые услышали за пределами Северной Осетии, а спустя год парень из Владикавказа получил контракт с Бастой и статус «самого необычного артиста „Газгольдера“». Тогда же его трек «Медуза» попал в топ-3 российского iTunes. Многие хоть и посмеивались над фразой «снова в мире пустота, а в медузе осьминог», все равно послушно шли за его странными ритмами и рифмами.

Этой зимой самый популярный осетин страны выпустил альбом «DA» — и он совсем не похож на то, что MATRANG делал раньше. В своем музыкальном эксперименте он отправился еще дальше — то ли в шаманство, то ли в психотерапию.

MATRANG любит странные татуировки и мистику, поет про боль и тоску, не любит детство, но пытается его простить. По просьбе BURO. с одним из хедлайнеров Пикника «Афиши» поговорил журналист Ренат Давлетгильдеев.

Недавно вышел ваш трек с Бастой «Привет». В нем больше Басты или тебя? И как вообще работается вдвоем с Василием? Он не передавливает? Может прислушиваться к чужому мнению?

Слушай, я считаю, что никакой особенной гармонии, особых отношений в этом случае не должно быть. Просто два человека общаются по поводу музыки. Все-таки это работа. У Васи есть дела поважнее. Я пришел в «Газгольдер» только потому, что видел: там есть свобода.

И она действительно там есть?

У меня да.

Баста — он кто тебе? Друг? Начальник?

Я бы не сказал, что у нас дружеские отношения, но как минимум дружественные. Не начальник точно.

И уже не Василий Михайлович?

Давно уже нет. На второй или третий день мы перешли на «ты».

Как вы делите обязанности, когда пишете трек?

Я написал песню «Привет», пришел в «Газгольдер», предложил ему сделать ее вдвоем, Вася написал второй куплет, я послушал, мне понравилось. Все.

Но решения принимал ты или он?

В этом треке, конечно же, я.

А можно считать себя независимым артистом и одновременно быть частью большого лейбла?

Лейбла — нет. Творческого объединения, как «Газгольдер», — да, конечно. И, смотри, я пришел на «Газ» уже готовым артистом, со своим стилем одежды, со своим стилем письма, со своим уровнем музыкального развития в целом. Оставалось только помочь мне с продвижением. Ходить за мной и говорить, что делать, было не нужно.

А тебе не говорили «Слушай, а давай вот это поменяем немного? Все классно, но вот тут недотянул»?

На моей памяти такого не было. Были моменты, когда мне пытались советовать. Но я в этом смысле редко кого слушаю.

Есть кто-то, кого ты считаешь музыкальным авторитетом?

Не-а. Я понимаю, что даже люди, которых я уважаю в музыкальной индустрии, вряд ли «видят мной», чувствуют, как я, слышат, как я. Если это какие-то минимальные советы, что-то по мелочам — то я, может быть, и прислушаюсь. Но не более того. Но, кстати, тот же Вася мне вообще не советует. Мы с ним в этом плане похожи. Очень упертые. Да и грамотный человек не будет лезть в творчество того, чье представление о своей музыке сформировано.

Если бы тогда, в декабре 2017-го, тебе позвонили не из «Газгольдера» с предложением работать вместе, а, например, из «Black Star», ты пошел бы? Или из Booking Machine?

Я бы не пошел.

Почему?

Я не подхожу под их стиль, их структуру, я другой. Там рамки. Booking Machine я вообще не знаю. Немного знаком с творчеством Оксимирона, но не более того. Там бы я был как белая ворона. Хотя я и так по жизни белая ворона. Правда, скорее черная.

И тебе нравится быть этой бело-черной вороной? Насколько «инаковость» это настоящий ты? Или все-таки это твой выдуманный образ?

Я бы не сказал, что это образ. У меня в голове много «незакрученных гаек», и они не могут не влиять на творчество. Но я пишу честно. Часто меня спрашивают: почему у тебя такие грустные песни? Нет желания врать слушателям.

Но у тебя правда подавляющая часть песен грустные. Ты пишешь, только когда тебе хреново?

Нет. Пишу о том, что питает. Бывает, черпаю вдохновение от чего-то тяжелого. Главное — честно. Вообще моя главная цель — песни, которые заставляют думать. Раздражает тенденция нашего времени «у нас всегда все хорошо, мы всегда улыбаемся». Я улыбаюсь, когда мне хочется улыбаться (улыбается).

Но ты согласишься тем, что ты артист с грустной музыкой? Есть такое клише?

Есть. Но и правда в этом клише тоже есть. Часто люди в наше время путают грусть и надежду. В каких-то песнях я даю надежду — но при этом люди, которые не умеют улавливать посыл, который я несу в своих песнях, думают, что это грусть. Люди иногда просто не улавливают эмоции. Спроси у человека: «Какая у тебя эмоция?» Он не ответит. Потому что большинство людей даже не знают, какие существуют в принципе. Думаю, что большинство из тех, кто создает это клише, не разбираются даже в своих собственных эмоциях. Люди не ладят с собой, но при этом очень любят давать всему оценку. Нет, начни с себя. Прежде чем комментировать что-то, обсуждать что-то, быть критиком чего-либо — лучше для начала спросить у себя. А понятен ли я себе? Разбираюсь ли я в своих чувствах? А какой я вообще?

У тебя получается разбираться в себе?

Не всегда, конечно. Но я стараюсь. Не могу сказать, что я цельный и собранный. Я пока что, наверное, разделен на несколько частей. Но это и круто. Это меня делает мной.

На какие части, хотя бы осознаешь?

Внутри меня постоянная война, круглосуточная просто. У меня не бывает момента, когда я просто сажусь, выдыхаю и ловлю дзен. Нет, внутри постоянная война между одним Аланом, который говорит: «Нужно делать так», — и другим, который говорит: «Нет, так точно не нужно». Это настолько разные личности с разными понятиями о жизни, о мире, что это отражается и на музыке, и на мне, и на взаимоотношениях.

В одном из интервью ты говорил, что если бы не стал артистом, то стал бы либо художником, либо психологом. Начнем с первого. Ты, как я понимаю, 11 лет рисовал. Закончил художественную школу и профессионально этим занимался. Ты себя можешь назвать художником?

Конечно. И я себя им ощущаю. Все обложки, все идеи для обложек, все выбираю сам и делаю сам. Часто дома рисую для медитации: недавно купил специальный альбом, классные карандаши, часто рисую. Но сказать, что мне этого особенно не хватает именно как работы, наверное, не смогу. Не хватало бы — взялся бы профессионально. А так я и на холстах писал маслом, и рисовал акварелью, и гуашью — вообще всем, чем можно. Я даже батики делал.

И где это все?

Что-то у бабушки с дедушкой сохранилось, что-то осталось в школе, что-то дома.

Клип, который вы выпустили в июле, тоже своего рода гобелен из детства, найденный у бабушки в чулане. Набор фотографий, архивных кадров, нежная ностальгия по детству. Для тебя это возможность потрогать свое прошлое?

Скорее да, но, когда Вася написал свой куплет, я понял, что это и послание вперед, в будущее. Или привет себе из точки, где я нахожусь сейчас. Получилась довольно крутая метаморфоза.

Про тебя маленького хочу поговорить. Есть дурацкое правило: если мы говорим про детство, то непременно наделяем его эпитетом «счастливое». Хотя, конечно, оно имеет право быть самым разным, ненавидимым, чудовищным, больным. Когда ты вспоминаешь себя свое взросление, что ты чувствуешь?

Я не очень люблю свое детство, на самом деле. Сейчас, с высоты своих небольших лет, оглядываясь назад, я многое проанализировал, что-то понял. Простил другим. Многое простил себе. Да, детство было тяжелым. Ты знаешь, у меня в принципе были очень непростые условия для того, чтобы... просто чтобы быть. Потому что... (молчит). Не знаю, это совсем уже личное, давай не будем углубляться. Даже если у тебя было тяжелое детство, даже если все было невыносимо плохим, даже если ты очень обижен на своих родителей или на кого-то из близких, даже если тебя обижали, унижали — у тебя есть выбор: нести это в душе дальше, лелеять эту злость на мир, быть вечно обиженным. Или простить всех. Или так работать с собой, чтобы в будущем у тебя не было чувства вины. Зачем приумножать все это дерьмо?

У тебя получилось простить?

Не могу сказать что на все сто процентов. Но в целом — да, получилось. Много над чем еще предстоит работать. Но прощать — это круто. Потому что иначе было бы просто нечего делать на этой земле.

Ты был закомплексованным парнем?

Да, был. Я бы не сказал, что сейчас принял себя полностью. Появляются и новые комплексы. Популярность ведь не только лечит старые проблемы, но и прибавляет новые. Это только со стороны кажется, что с ней у тебя пропадают все комплексы. Это не так.

Но ты можешь про себя сказать «я красавчик»?

Смотря в чем.

Я не про внешность.

Да, могу. Я красавчик, потому что выбрал нелегкий путь, и иду по нему, как умею. Но я очень самокритичен, и часто эта критика распространяется и на близких.

Но это твой выбор.

Да, конечно.

Ты счастлив?

Я постоянно думаю об этом. У меня пока как у ребенка. Бам — взрыв ярости. Бам — счастье. Мне многое мешает. Наверное, я могу себе сказать, что я счастливый, потому что — да, банально, но очень правдиво — живы и здоровы мои близкие, они чувствуют мою поддержку. Я независим. Я не совершил каких-то ужасных ошибок в жизни. Поэтому я счастлив.

Когда ты произносишь слово «дом», какой город ты себе представляешь, Владикавказ или Москву?

Конечно, Владикавказ. С Москвой таких ассоциаций нет и не будет никогда, я думаю. Даже если я буду жить в другом месте, я всегда буду считать своим домом Осетию. Там я стал собой.

В этом году исполняется 15 лет трагедии в Беслане. Тебе было 10, когда террористы захватили школу. Многие погибшие были твоими ровесниками. Ты вообще помнишь те дни? Насколько эта боль до сих пор не выплакана?

Я помню, конечно. У меня перед глазами мама, которая сидела перед телевизором все эти три дня, и плакала. Люди не могут выплакать эту боль. Невозможно понять, невозможно поверить в то, что это случилось. Эта трагедия затронула каждую семью нашей республики. У меня папа ездил в Беслан. Он помогал выносить детей из школы. Это коснулось всех. И об этом нельзя забывать. Мы не должны допустить повторения подобного.

Насколько для тебя важна твоя кровь, твоя национальность? Ты ощущаешь себя осетином?

Да, конечно.

А для твоего творчества это важно? Ты осетинский музыкант?

Конечно. Как минимум ты слышал хотя бы одну песню, где бы я матерился? Или как занимаюсь сексом? Слышал, чтобы я пел о наркотиках? Или о власти?

Нет, я не слышал.

Потому что этого нет. Вот тебе и ответ. Вот тебе и тот огромный пласт моей национальности, культуры, идентичности в творчестве. И я считаю, что это слышно. В этом мое воспитание, а воспитание — это моя культура. Если когда-нибудь я начну петь о том, как «да, детка, я сейчас тебя...» — вот тогда и можно будет поговорить о том, осетин ли я.

А если продюсер скажет: «Слушай, Алан, надо бы спеть „ровно пять минут назад“...»

У меня нет продюсера.

Творческое объединение.

Не скажут. Ни ради успеха, ни ради бабок. Мне никто не будет диктовать, что мне писать. Ни один человек не может этого сделать. Ни один.

Насколько важно тебе делать бабки?

А кому они не важны?

Ну, я думал, что ты сейчас скажешь «творчество мне важнее денег», все такое...

Я не буду бросаться громкими фразами. Любой, абсолютно любой человек в наше время понимает, что без денег его творчество будет не нужно. Если говорить о чистом творчестве — да, это творчество какого-нибудь глухого художника, сидящего на сундуке, который пишет свои великие картины. И он гений. И его никто не понимает. Но такой жизни я не хочу. Поэтому говорить, что для меня важно творчество, а деньги не нужны, — значит врать. Если бы это было так, я бы был этим художником на сундуке. Музыкантом, который пел бы себе свои великие песни под нос.

Был момент в жизни, когда ты почувствовал: все, круто, вот теперь я богатый?

А я не могу сказать, что я богатый. Наверное, после первого концертного тура, отбив затраты и сумев отправить первую сумму домой, я впервые почувствовал какую-то финансовую свободу. Но не могу сказать, что меня все устраивает. Нет, конечно.

У тебя есть какие-то материальные цели? Дом, тачка, шмотки?

Хочу, чтобы моя семья абсолютно ни в чем не нуждалась, чтобы жила в комфорте, чтобы все мои близкие тоже ни в чем не нуждались.

Просто тот мир, куда тебя иногда вписывают, мир «нового русского рэпа», зачастую материальное ставит в основу имиджа, музыки. Там модно кичиться люксом. Там круто делать из денег культ.

У меня были моменты, когда я бил себя по щекам со словами «эй, братишка, не гони, ты перегибаешь», когда гнался за тем, о чем ты говоришь. Но я понимаю, что это просто деньги.

Насколько тебе вообще комфортно, когда тебя называют «рэпером»?

Тут дело не в комфорте. Я начинал путь с речитатива, рэперских битов, очень долго двигался в этом направлении. Так что меня это не напрягает. Мне печально, что люди, которые не разбираются в музыке, считают мою музыку рэпом.

А как ты сам описываешь себя в музыке? Ты сам себе можешь термин подобрать?

Не, не могу. У меня нет определенного жанра. Найдите мне человека, который назовет мой стиль!

Давай я. На твоей странице на сайте Пикника «Афиши», где ты один из хедлайнеров, пишут: музыкант, удачно смешавший хаус, соул и нестыдный поп. Такая формулировка подходит?

Я бы не сказал что это те три жанра, которые определяют мое творчество. Там есть и соул, там есть и хаус, безусловно, это нестыдная поп-музыка. Но у меня и этники много, и чего-то вообще неопределяемого. Да и вообще в 2019 году можно не стремиться к шаблонам и терминам.

А сам что слушаешь? Что в твоем айфоне сейчас?

Я слушаю Круга, Цоя, Земфиру — это если из русского. Еще я слушаю дип-хаус, есть много техно-треков, которые мне вкатывают. Есть зарубежный рэп, который качает в тачке. Но я не могу сказать, что я чей-то фанат.

У тебя нет страха «первого и последнего хита»? Я имею в виду суперпопулярную «Медузу», 77 миллионов просмотров только на ютьюбе. Трек играл из каждого утюга в какой-то момент. Но вдруг больше не получится никогда этого повторить?

Этого страха не может не быть. Но у меня есть творческий путь до «Газгольдера» и до «Медузы», и я прекрасно понимаю, как бывает, когда ты никто. Переживать мне не за что. У любого человека, который что-то имеет, есть страх это потерять. Это нормально. Но он мной не управляет. Я где-то читал классную статью про свое творчество, и там написали, что я — несмотря на то что была возможность клепать треки, как «Медуза», — выбрал другую дорогу. Пока я жив, пока я хожу по земле, у меня всегда есть возможность упереться рогами, пробить стену и сделать что-то еще. Я в детстве представлял себя на стадионе с микрофоном, и эта картинка до сих пор сидит в моей голове. Но я не хочу собирать вокруг себя быдло. Я хочу заставить человека чувствовать, а его мозг — думать. Мне хочется, чтобы моя музыка двигала людей. Чтобы они поняли, что можно любить, ценить, думать, понимать. Я хочу этого.