Подлинный Чехов: "Вишневый сад" Льва Додина
"Человека забыли"
Главную сцену МХТ имени Чехова зачехлили: зрительские кресла, светильники, свисающие с бельэтажа и балкона, и декорации спрятались под грубой тканью сероватого цвета. Как при переезде или частном архитектурном забвении — то, что нужно для чеховской пьесы. В изобразительном искусстве есть тотальная инсталляция, в театре выходит тотальная сценография. Входы в партер превращаются в дверные проемы господского дома. Герои появляются через них, из-за зрительских спин, занавес становится пережитком прошлого — как и Фирс, единственный персонаж, представший перед публикой из-за кулис.
Впрочем, сценография, даже грамотная и эффектная, лишь рама, из которой глядят на нас вечные чеховские герои. В центре этого уже столетнего "снимка" стоит Любовь Андреевна Раневская, которой на этот раз необычайно повезло: ее играет блестящая актриса Ксения Раппопорт. Раневскую очень легко превратить в экзальтированную, недалекую даму, склонную к излишней драматизации. Да и по тексту все якобы так: иначе зачем ей отказываться от выгодного предложения Лопахина? Ведь она знала, что потеряет имение. Такая Раневская тянет разве что на героиню оперетки, но никак не чеховской пьесы. Додин и Раппопорт слепили, кажется, самую правильную, подлинную Раневскую, человека глубокой внутренней драмы.
Раппопорт полностью отдается подзабытому современным театром "внутреннему течению". Чтобы проникнуть в тайники таланта актрисы и души ее героини, необходимо приходить с биноклем. Конечно, Раневская без умолку говорит, суетится, пьет кофий, драматизирует чуть ли не каждую бытовую сценку. Но все это — хитин, защитный панцирь. Механика, с которой способна справиться в общем-то любая актриса. Дарование Раппопорт, а вместе с ним суть чеховской героини проявились в ювелирной работе — мимике. Лицо Раневской, кажется, живет отдельно от происходящего вокруг. В трех шагах может шутка шутиться, а Раневская, если по счастливой случайности навести бинокль на Ксению Раппопорт, исполнена невыразимой тревоги. Вдруг известная актриса растворяется в своем персонаже, исчезает из поля зрения — достижение исключительное.
Так, в постановке "Ленкома" сцена, когда Раневской чудится в саду покойная мать, становится одной из самых эмоциональных. А у Додина ее гасит всеобщий гвалт за просмотром кинопленки. Внешний надрыв разворачивается внутри героев.
Куда более "внешний", экстравертный персонаж достался Даниле Козловскому. Лопахин — грубоватый, но обаятельный делец, разбогатевший на гремучей смеси собственных талантов и веяний эпохи. От западного собрата-буржуа он так же далек, как гоголевские помещики от бальзаковских аристократов из Сен-Жерменского предместья. Даже представительный, влиятельный и в лакированных туфлях Лопахин страдает "фантомной болью" отпрыска крепостных. Он человек образованный, но все же темный. Просто на современный лад: за практичным он неспособен увидеть бессмысленно-духовное. Лопахин предельно материален, подвижен. Он кричит, жестикулирует. Руками размахивает. Даже поет голливудскую песню My Way, посыл которой можно втиснуть в ленинское "Мы пойдем другим путем". С совсем небольшой натяжкой.
Лопахин — воплощение нового времени бурной энергии, конкретных дел и торжества рассудка, оставляющего за бортом созерцательность и поэзию жизни. Поэтому невозможен союз Лопахина с Варей (Елизавета Боярская) — он может использовать девушку (в самой беззастенчивой трактовке), но сделать ее частью своей жизни — нет.
Раневская и Лопахин — два полюса, испокон веков перетягивающие канат истории и человеческой души. Несходящиеся пазлы из разных наборов. Прошлое и будущее. Душа и тело. Ребенок и взрослый. Беззаботная красота, вставшая на пути потребности в новом и самореализации. Все это делает "Вишневый сад" гениальным шедевром вне времени, а постановку Льва Додина — одной из ее лучших театральных реинкарнаций.
