Обзор Buro 24/7: Dior, весна-лето 2015
Мария-Антуанетта в космосе
Мария-Антуанетта, знаменитая своей любовью к роскоши, невообразимыми тратами и ставшей крылатой фразой "У них нет хлеба? Так пускай едят пирожные!" кажется не слишком подходящей героиней для склонного к минимализму Рафа Симонса. И хотя справедливости ради придется отметить, что слова про пирожные принадлежали совсем не игривой французской королеве, а может, и вовсе всегда были только легендой, одна маленькая поправка общей картины не меняет. Мария-Антуанетта и Раф Симонс кажутся людьми, совершенно друг другу противоположными: этих двоих разделяют не только несколько столетий, но и глобальная разница во взглядах на жизнь и, конечно, стиль. Богатое золотое шитье, пухлые блестящие завитушки, роскошь отделки, цветы в волосах, пышные юбки и панталоны — со всем этим с удовольствием играет Карл Лагерфельд. Но чтобы за те же игрушки взялся Раф Симонс, известный своей тягой к минимализму и бесконечным интерпретациям рабочей одежды?.. Такое представить себе трудно. Но он тем не менее берется. И его Версаль, разумеется, совсем не похож на тот, который мы видим через объектив Карла Лагерфельда на показах Chanel.
Поначалу вообще трудно сказать, что вдохновением для нового сезона Рафу Симонсу послужила мода второй половины XVIII века. Весенне-летняя коллекция, как и все предыдущие, созданные Симонсом для Dior, абсолютно лишена привязки к какому-то конкретному периоду во времени. Из-за светящихся полос, солнечными лучами расходящихся из центра зала, и и обилия белого цвета поначалу кажется, что дизайнер снова приглашает нас в космический полет, а вовсе не в путешествие по пожелтевшим от времени страницам учебника французской истории. Поэтому округлые и чуть вытянутые юбки с равной степенью вероятности могли бы оказаться и капсулами на межпланетном корабле, и — на справедливость чего все-таки намекает отделка — богато украшенными яйцами Фаберже, стоящими в вазочках на тонких ножках, и резными "шишками" на спинке королевского трона.
Дело в том, что Раф Симонс редко берет из исторических параграфов большие куски. Он выдергивает, выхватывает взглядом только те слова и строчки, которые необходимы ему прямо здесь и сейчас. Беря знакомые силуэты, Симонс не покрывает их густой золотой вязью, а лишь оставляет пару скромных цветочных букетов где-то на воздушных рукавах. А длинные камзолы с присборенной на локтях тканью оставляет девственно-белыми, лишь по самой кромке пуская тонкую цепочку из мерцающих цветных камушков.
Благодаря этому чутью коллекция Симонса не становится помпезной и карикатурной, как часто бывает, когда за дело берется тот же Карл Лагерфельд. В ней есть легкость и даже роскошь, но роскошь не старомодная, о которой кричат, надрываясь, золоченые завитушки и слои кружев, а новая — искать ее стоит в простоте и понимании того, что кричать ни о чем и не нужно. Что вещи, полные света и воздуха, покрытые мелкой рябью пастельных цветов и нежной крохотной клеткой, выглядят куда свежее тяжеловесных туалетов, словно перешитых из нарядов фрейлин — да пусть даже и французских королев — XVIII века.
