Как Hermès объявил тему года в парке Руссо в Эрменонвиле

Лошади, скачки, сбруя, шелковые жокейские куртки-казаки, охотничьи трофеи, птицы и звери на шелковых каре, нарисованные Робером Далле, в честь которого Hermès в этом году сделал великолепный сервиз и издал книгу его работ, — это история и сама суть главного люксового дома на свете. Тогда, когда он был основан, торжествовала позитивистская идея природы в стиле знаменитой базаровской формулы «природа не храм, а мастерская». Но прежде, чем в XIX веке возникло именно такое, очень практичное, отношение к природе, в европейской культуре царила именно идея природы как храма. И подарил нам ее Жан-Жак Руссо.

Собственно, никакой природы как культурной идеи до Руссо вообще не существовало. Именно он, своим сентименталистским взглядом, видел в природе отражение сложной душевной жизни человека, отмечал в ней божественное присутствие и почитал ее мерилом истины. То есть фактически придумал тот образ природы, который мы потом будем описывать в школьных сочинениях типа «Роль пейзажа в романе таком-то». И то, что Hermès выбрал именно парк Шато де Эрменонвиль, в котором умер и был похоронен Жан-Жак Руссо, — знак того, как через два с половиной века именно сентименталистское отношение к дикой природе как к абсолютной и уникальной ценности, которой следует фактически поклоняться, восторжествовало над позитивистским. И Hermès отдает этому дань со всей свойственной ему культурой.

И не только культурой, но и бездной остроумия, изящества и непринужденной легкости, какая может быть только у Hermès. Место держалось в секрете, но меня проинструктировали: «Никаких каблуков и никаких коктейльных платьев! А есть что-то еще, кроме сандалий? Кроссовки? — отлично, вот их и наденьте. И лучше что-то с длинными рукавами». На входе в парк всем раздавали репелленты и всячески призывали обрызгать ими все открытые участки тела. И когда ворота открылись и нас встретили люди в синих пиджаках и с огромными клубниками в руках, призывавшими не трогать комаров, чтобы еще больше не разозлить их, сразу стал понятен смысл практически всех советов. 

Уже эти огромные знаки-клубники указывали на то, что нас ждет не просто ужин на природе, — но даже зная чрезвычайно рафинированный подход Hermès, где никогда не делают «просто ужин», я не ожидала ничего из того, что здесь увидела.

Огромный парк Шато де Эрменонвиль, первый пейзажный парк во Франции, друг и почитатель Руссо маркиз де Жирарден устроил по всем правилам руссоизма — огромный энтузиаст садово-паркового искусства, он посвятил этому известный трактат De la composition des paysages. Вместо подстриженных аллей, баскетов и клумб регулярного парка — гроты, поляны, пруды и рощи, чей дикий вид тщательно продуман и воссоздан ландшафтным архитектором, то есть глубоко культурен на самом деле. И Hermès превратил дорогу от ворот парка к огромной поляне, где был устроен ужин, в путешествие по волшебному лесу, населенному, как и положено, самыми причудливыми существами.

Но с какой бездной вкуса и остроумия все это было устроено. Никаких фей и эльфов, никаких чудищ и демонов и даже никаких задумчивых дриад, что было бы вполне в стиле эпохи. Все очень тонко, с постоянными отсылками к историческому контексту, но при этом очень современно. Уникальное умение Hermès — навести фокус так, чтобы было и глубоко культурно, и абсолютно современно в то же самое время, — проявилось тут в полной мере.

Мы идем по тропинке к гроту, непременному в пейзажном парке, — и вдруг среди нас оказывается девушка в строгом белом платье в стиле Рей Кавакубо, которая раздает всем стебли дягиля с их прохладным водянистым ароматом. За поворотом стоит огромная корзина и другие девушки достают оттуда красные воротники-жабо и повязывают всем. Мы проходим через грот, — где легкий туман и сидит парень в белом и извлекает причудливые звуки из причудливого инструмента — и дальше на поляне с каждым из нас здороваются артистический директор Hermès Пьер-Алексис Дюма и другие члены семьи Эрмес, точно в таких же красных воротниках. А в отдалении, в самом углу этой поляны, на стволе дерева сидит какой-то не то водяной, не то домовой. Просто сидит и улыбается, и его в конце концов замечают и выстраиваются в очередь за фотографиями.

Дальше были пригорки, опушки и кущи, где все время открывались виды как на картинах Николя Пуссена и Клода Лоррена, той красоты, что заставляла остановиться и любоваться, как и было, собственно, задумано маркизом де Жирарденом. Но только в центре, например, широкой опушки, по которой идет вереница гостей, стоит не статуя нимфы, а черная девушка в белом — и великолепным сопрано выводит какие-то волшебные рулады, похожие на клекот птиц. А дальше сидит еще одна черная девушка и играет на инструменте из черепа антилопы.

Потом мы спускаемся в низину — и среди нас начинает плавно двигаться азиатский парень в темном наряде в стиле раннего Ямамото, а среди деревьев возникает фигура с трубой. Поднимаемся на холм к колоннаде — еще одному непременному атрибуту пейзажного парка — и видим внизу человека с виолончелью. И пока мы смотрим на остров посреди озера, где и был похоронен Руссо, куда потом началось настоящее паломничество всех, от Марии-Антуанетты до Робеспьера, и где до сих пор стоит его саркофаг, на колоннаде возникают музыканты. А среди гостей — официанты с закусками, которые тоже имитируют природу, но самым хитрым образом: раковины улиток оказываются из тончайшей карамели, а настоящие улитки обнаруживаются внутри яичной скорлупы, тоже фальшивой.

Когда мы оказываемся на берегу озера, то нас окружают уже все: музыканты, девушка в безумной лимонной пачке, водяной, парень всклокоченного вида в широченных штанах, домовой, танцоры. Они выделывают сумасшедшие па и издают необычные звуки — и я думаю, что вся эта рафинированная вакханалия на фоне руссоистской сентиментальности полна изящной иронии и выглядит просто отлично.

Ужин устроен на огромной поляне под белыми тентами, где мы сидим на столах и стульях натурально в виде пней, — и в нем нет ни одного французского гастрономического клише. Ален Пассар, звезда французской кухни, готовит то, что его и прославило, — сезонные овощи. Свекла, корень сельдерея, травы — с максимальным вниманием к их натуральному вкусу и при этом с бездной мастерства в его аранжировке. Все это приносят в специальных емкостях из хлеба, имитирующих корнеплоды. Так блестяще интерпретируется руссоистская идея дикой природы, воссозданной средствами культуры, главная идея вечера. И когда звучит музыка Рамо, Люлли и Генделя и та же черная девушка в белом поет арию «Гения холода» из «Короля Артура» Перселла, а потом на фоне деревьев под электронную музыку и гитару Йохена Арбайта сменяют друг друга флора и геометрия световых проекций, это сочетание природного, культурного и технологичного совершенно завораживает.

Стилистически же мне это напоминает «Сон в летнюю ночь» и «Вечер накануне Ивана Купала» куда больше, чем «Эмиля» или «Новую Элоизу», думаю я, настоящим галопом несясь в огромном хороводе вместе со всеми: артистами, гостями, членами семьи и топ-менеджментом компании Hermès. Но только в эпоху киберпространства и 3D. А то, что здесь Руссо, Клод Лоррен, Пуссен и Рамо остаются по-прежнему с нами, особенно ценно. И за эту глубину и тесноту культурного ряда, помещенного в один вечер, моя особая благодарность Hermès. Ну и за мой самый любимый пирог из ревеня и земляники, который был у нас на десерт, конечно.