«Нет ничего лучше, чем столовая в Большом театре» — разговор Вики Газинской и Дэвида Холберга

Мне всегда было интересно, как в тебе, американце, живёт настолько русская душа. Ты уважаешь обе эти культуры.
Как думаешь, как эти две части сосуществуют в одном тебе?

Думаю, я сумел адаптировать обе культуры.

Но ведь их невозможно смешать.

Не то чтобы невозможно, но...

Ты сказал, что обе культуры в твоём сердце.

Да, они обе в моем сердце. Знаешь, я приехал в Москву, не зная о ней ничего,
кроме её театра. Но она сразу же проникла в моё сердце. А потом я встретил тебя,
и ты открыла её для меня.

Большой театр всегда в каком-то смысле подавляет тебя.
Ведь у него такая грандиозная история.

Поэтому его все так уважают? Или для американца это что-то символическое, магическое?

И так, и так. То есть его уважают как огромную часть истории театра, в его стенах родилось столько классических балетных постановок, но на меня он произвёл впечатление своей в каком-то смысле неприступной энергией. Ну посмотри на него — он так монументально возвышается над тобой! Лично я даже немного испугался. Но всё изменилось, когда я приехал сюда.

Потому я и приехал. Я ничего не знал о стране, у меня здесь не было друзей, я не знал языка, но всё равно решил рискнуть. Думаю, это у нас с тобой общее.

Помнишь, как мы познакомились? Мы впервые встретились на страницах журнала Muse. В нём сначала шло интервью с тобой, а буквально через три страницы — со мной. Так что мы были очень близко. А потом мне позвонил наш друг из Нью-Йорка, байер, закупающий мою одежду для Shopbop, и сказал: «Дэвид в Москве, ты должна с ним познакомиться». Забавно, что впервые мы встретились на страницах журнала.

Не все русские любят все эти избитые русские вещи, как баня, холод, снег.

Но почему?

Думаю, они немного стесняются этого. Но, когда они встречают иностранца, которому нравятся все эти вещи, начинают ими страшно гордиться. А ты любишь их всем сердцем.

Да, очень люблю. Вика, я много раз говорил тебе, нет ничего лучше, чем столовая в Большом театре.

Да, я была там, мы обязательно сходим вместе.

Там типично русская еда, и я съедаю там большой ланч каждый день. Это так по-русски.

Скорее по-советски.

Ну да, по-советски. Но так даже лучше!

Знаешь, я удивился, когда приехал в Большой. Администрация, танцоры, бабушки, которые моют пол, — все меня очень тепло приняли.

В первый же день?

На это ушло время, но никто не грубил мне, не вёл себя злобно. По крайней мере при личном общении.

В тебе в идеальных пропорциях сочетаются милый человек и честный человек.

Ты в курсе, что думают о нашей стране американцы?

Это очень смешно. Люди спрашивают: «Ты в безопасности в Москве? Все окей? Там можно ходить по улице?» Но вот мы здесь.

Даже нью-йоркцы задавали такие вопросы?

Знаешь, так думают друзья, которые слишком много смотрят CNN, слышат по новостям о том, что происходит, но ведь такое может происходить где угодно. Если у тебя нет собственного опыта, то ты так и будешь думать. Но я счастлив в Москве и я в безопасности.

Они просто не знают, каково это — быть здесь. Они должны просто приехать и увидеть все своими глазами. Мне нравятся все эти вещи, как столовая, и другие русские штуки. Я принял эту культуру, она не моя, но от этого ещё интереснее исследовать её.

Как мне кажется, очень мало балетных танцоров — и балерин тоже — хорошо одевается.

Это кошмар, я знаю.

Девушки и мужчины, у них у всех идеальные тела, самые красивые, гораздо красивее, чем у спортсменов. И это так странно. Я смотрю на русских балерин, на их лица, тонкие руки, тела, шеи — как с полотен XIX века. Но они никак не подчёркивают эту красоту.

Я говорила с некоторыми танцорами в Большом и обнаружила, что они не изучают искусство, современное в особенности. Окей, ты можешь не любить моду, но, как мне показалось, они вообще не следят за тем, что происходит в мире вокруг них. Балет — это часть культуры. А они не интересуются современным балетом, современным искусством, не следят за выставками — или, может быть, следят, но понятия не имеют, что происходит.

Это для меня одна из самых больших проблем мира балета. Мы столько времени проводим, оглядываясь в прошлое. Я имею в виду вещи в духе «вот так должно быть, потому что так делали всегда», «ты должна себя вести только так, ведь ты же балерина», «преподноси себя людям только так». Это самая большая проблема для танцоров. Именно поэтому мы не двигаемся вперёд.

Кого ты имеешь в виду, когда говоришь «мы»? Всех танцоров в мире или только русских?

Ты считаешь, что русские танцоры менее открыты миру?

Я думаю, русские танцоры уважают балетные традиции больше, чем кто-либо другой, ведь именно в России родился балет. Иногда они просто оказываются в замкнутом пространстве, потому что им внушили, что только так может быть и ничего не должно меняться. Всё это влияет на мировоззрение людей, на их манеру одеваться, на то, как они взаимодействуют с современной культурой.

Знаешь, для меня самым прекрасным и спокойным временем в жизни было путешествие на машине через Штаты. Из машины Америка особенно красива — Южная Дакота, Колорадо, Вайоминг. Это такие умиротворенные места, они практически не заселены, людей вокруг почти нет, стоит тишина, а ты едешь по этим узким и длинным шоссе. Ритм жизни там абсолютно другой. И для меня самого это стало отличной возможностью просто помолчать. В такие моменты я чувствовал своё присутствие в мире — и свою американскую душу.

Что такое американский путь? У нас своё представление об Америке, и оно может быть ошибочным. Один из моих любимых режиссёров Дэвид Линч показывает какую-то свою удивительную Америку, а другой режиссёр — Джим Джармуш — даёт нам посмотреть на неё под другим углом, я это очень люблю и уважаю в нём. Чем лично для тебя являются американский взгляд и дух?

Я думаю, это широта, открытые просторы, которые ты обнаруживаешь, когда выбираешься из городов и всего этого джанк-фуда, сахара и «Макдоналдса». Ты видишь бескрайние просторы и всё разнообразие, которое может предложить эта страна. Дайнеры у дороги, ресторанчики и вот это вот всё. Это какое-то особенное чувство. Наверное, вы, русские, испытываете такое, когда выезжаете к своим монастырям или отправляетесь в баню — не в Москве, в деревне. Это просто надо почувствовать.

Я очень завидую тебе. Ты лично знаком с Биллом (Уильям Форсайт, американский танцор и хореограф. — Прим. редакции), я его большая поклонница. А ещё ты встречался с Барышниковым, которого обожают в России и, надеюсь, во всём мире. Расскажи о них какие-нибудь человеческие вещи. Какие они как люди?

Билл Форсайт. Знаешь, что по-прежнему делает его интересным для людей, так это то, что он сегодня, в XXI веке, он так же вдохновляется и так же обожает свою работу, как и в 1980-е. Это то, что ведёт его по жизни. Когда ты его встречаешь, ты чувствуешь эту свежую энергию, открытую позитивную энергию.

Ты имеешь в виду во всём? Не только в балете?

Нет, по жизни. Просто когда ты разговариваешь с ним.

Просто когда я смотрела интервью с ним на YouTube, поняла, что он очень американец. Он сидит, как настоящий американец, он как будто из Техаса. Как будто он не интеллигентный, а простой американец. Но в хорошем смысле. Но, когда ты видишь его работы, понимаешь, что перед тобой шедевр, это так красиво. И это так отличается от того, как он разговаривает в этой своей очень американской манере, как будто два разных человека.

Знаешь, его невероятно вдохновляет его работа — как и танцовщики. Думаю, все, кто с ним работал, чувствовали это. Нас, балетных танцоров, учат делать строго то, что нам говорят. Напротив тебя всегда стоит наставник и говорит, что правильно, а что нет. А Билл даёт нам положительный заряд и уверенность в том, что мы контролируем то, что мы делаем, что мы можем делать выбор как художники. В балете много негативной энергии. Ты становишься немного мазохистом, когда соглашаешься безропотно делать всё, что тебе скажут. Так везде в классическом балете. А работа с Биллом очень вдохновляет.

А какой он в моменты, когда ты просто сидишь с ним за чашкой кофе?

Он очень любопытный. Например, когда я приходил в себя после травмы (В 2014 году Холберг получил серьёзную травму и вынужден был оставить на время сцену. Пауза затянулась надолго, лечение долго не приносило ожидаемых результатов. — Прим. редакции), у меня был строгий режим и набор упражнений. Он хотел знать все об этом: какие упражнения я делаю, как я их выполняю. В этом, мне кажется, они похожи с Мишей Барышниковым — в этой любознательности. Ты наверняка это тоже замечала в замечательных художниках: им нужно знать всё про жизнь, искусство, им постоянно нужен новый опыт. Миша именно такой. Для него всё не заканчивается на «Дон Кихоте», «Жизели» или «Лебедином озере» — на всех балетах, которые он танцевал за свою классическую карьеру. Сейчас он занимается совершенно другим, но он по-прежнему художник и всё ещё очень любопытен.

Расскажи о своей книге (A Body of Work: Dancing to the Edge and Back. — Прим. редакции). Кстати, у меня до сих пор нет подписанной копии. Кажется, у всех она есть, кроме меня.

Твою копию изъяли на границе, когда я въезжал в Россию (смеется).

Только мою?

Да, только твою.

Но я знаю, что там написано и обо мне, что очень мило и приятно.

Ты же мой первый друг в Москве.

Почему ты решил написать эту книгу?

Идея родилась здесь, в Большом, в 2012 году. Я хотел зафиксировать свой опыт, но не только российский, а вообще написать о своих путешествиях. Я же много где танцевал. Опыт не длится вечно, и я как танцор захотел его сохранить в виде книги.

Как многие знают, я получил очень серьёзную травму. Пока я приходил в себя, я понял, что потерял свою жизнь, свою идентичность, контроль над ситуацией. Это стало главным посланием книги — бороться, серьёзно размышлять о том, чего ты действительно хочешь. Чего я по-настоящему хотел, так это понять, могу ли я вернуться к жизни как танцор. Я понял, что у тебя может быть план, но в жизни всё может пойти совсем по-другому пути.

Думаю, со временем я научился наслаждаться тем, что выхожу куда-то по вечерам, наслаждаться ужинами, наслаждаться отдыхом, наслаждаться репетициями, отдыхом. Когда ты отрепетировал, ты готов, ты перезарядился. Раньше я работал, работал, работал — и в этом не было равновесия. А баланс очень важен. Что у меня в планах? В планах наслаждаться временем, которое я провожу здесь, в Москве. Я говорю это не потому, что ты у меня сейчас берёшь интервью...

Конечно, я знаю. Но мы начали наше интервью как раз с этого — с того, что ты по-настоящему любишь эту часть света.

Это действительно так. И сейчас даже больше, чем раньше. Да, это может прозвучать, как будто я просто так болтаю — я не просто так болтаю — для меня это какая-то магия. И я здесь в идеальное время года.

Многие москвичи с тобой не согласятся.

Ну да, у вас почти нет солнца. Но я люблю холод.

Зима в этом году хорошая. Морозная и снежная.

Да, я здесь так прекрасно провожу время.

Я заметила, что в Большом показывают мало экспериментальных постановок. На мой взгляд, программа такая скучная. Из классического репертуара «Спартак» выглядит наиболее современно. Но декорации и костюмы смотрятся устаревшими, они не могут никак изменить сознание публики.

Что бы ты хотела видеть там?

Я хочу видеть эксперименты. Там же есть Новая сцена, на которой показали, например, «Альцину» Генделя в постановке Кэти Митчелл, и это здорово. Наконец-то ввели в репертуар балет Уильяма Форсайта «Artifact», но надолго ли? Актуальных имен очень мало. Я считаю, что главная цель Большого — развивать людей. Но пока не делается ничего нового, что могло бы поразить зрителей. Просто берегут традиции.

Как мне кажется, русская культура в целом очень консервативна. Взять, к примеру, все выставки в Третьяковке и Пушкинском. Недавно я пошёл на концерт танцевального ансамбля Игоря Моисеева, и он впечатлил меня, но в этом не было новаторства. Это было похоже на выступления, которые я видел лет пять назад.

Вот и я не понимаю, почему такую современную классику, как «Bella Figura» Иржи Килиана, не показывают в России. Она не такая уж авангардная. Почему не включить её в репертуар?

Потому что там есть часть, где все ходят топлес, а такое, мне кажется, в России не пройдёт. Это даже в Америке не всегда легко показать. Что в Большой, что в Американский театр балета публика приходит насладиться «Лебединым озером». Я не спорю, это великолепный шедевр, но он не бросает вызов зрителю, не заставляет его чувствовать себя неудобно. В общем, часто то, что ты хочешь делать, не совпадает с тем, что тебе дадут сделать. Так же и с тобой как с дизайнером — тебе же нужно продавать свою одежду.

Да, это всегда испытание. С одной стороны, ты должен развивать людей, предлагать им нечто классное и современное, а с другой, в том же Большом боятся шокировать публику. Надо быть невероятно сильной личностью, чтобы прийти к своему режиссёру или боссу и сказать: «Я чувствую, что вот это — новое. Немногие люди поймут и полюбят это с первого взгляда, но нам стоит это попробовать, ведь мы передовая компания — или великий театр». У нас должно хватать смелости делать такие вещи. Вот что, как мне кажется, необходимо сейчас Большому театру.

Но не все разделяют это твоё мнение. Ты смелый человек, но не все такие смелые.

Я ожидаю от Большого театра, чтобы он был Большим театром. Знаешь, что означает «большой»? Big.