Начнем с того, что искусство — это игра ума и существует оно только в человеческом восприятии.

Фрейд, а за ним и многие психоаналитики, предполагал, что искусство — это место, куда человек сбегает от трудно выносимой реальности жизни. Это сублимация, процесс конвертации либидо в общественно полезные достижения.

То есть, согласно психоанализу, искусство — это пространство, где художник может осуществить мечты, желания, влечения. Запретные или просто совершенно фантастические. В книге или на холсте он способен приручить дракона, укротить любую красавицу, получить то, что нельзя получить в обычной жизни, и стать героем.

Владимир Набоков, как и многие другие творцы, оспаривал и даже осуждал психоаналитическую интерпретацию искусства. Он считал идеи Фрейда сатанинскими, шарлатанскими и стоял на том, что «искусство — божественная игра. Оно божественно, ибо именно оно приближает человека к Богу, делая из него истинного полноправного творца. При всем том искусство — игра, поскольку оно остается искусством лишь до тех пор, пока мы помним, что в конце концов это всего лишь вымысел, что актеров на сцене не убивают…»

Ненастоящесть — важная часть художественного процесса, который намекает на нечто волнующее, но это волнующее безопасно для нас, потому что является всего лишь игрой. Искусство дарит возможность прикоснуться к чужому опыту с безопасного расстояния.

Искусство — это игра автора со зрителем, и без зрителя никакого художественного произведения быть не может. Если нет мозга, способного обрабатывать смыслы, нет и самого смысла.

А раз искусство не имеет смысла без зрителя, то работа зрителя — часть процесса создания произведения. Чем лучше он подготовлен, тем глубже и многограннее будет акт творческого взаимодействия.

Вывести зрителя из автоматизма восприятия жизни — вот задача искусства.

Для этого даже существует особенный художественный прием — остранение (термин, сформулированный Виктором Шкловским). Остранение обеспечивает максимальный отход от привычных форм. Хороший способ остранения — это не называть вещи своими именами, а описывать или показывать так, как будто видишь их впервые. Так делали Дали, Бунюэль, Набоков.

Рассуждая о том, какова ведущая функция искусства, эстетика, утешение или демонстрация правды, мы оказываемся на территории философии и вопроса о позиции восприятия. Все-таки красота — в глазах смотрящего.

НЛП определяет три фундаментальных позиции восприятия, из которых наблюдатель может воспринимать событие или объект. В том числе объект искусства.

Первая позиция — это собственная точка зрения человека. Что зритель думает о книге, со стороны. Перспектива второй позиции — попытка посмотреть на ситуацию с точки зрения участников этой ситуации, с тем чтобы попытаться влезть в их шкуру, представить себя на месте героя и испытать сопереживание.

Третья позиция — точка, откуда находящийся вне ситуации наблюдатель смотрит на взаимодействие всех действующих лиц, включая самого себя. Такой постмодерн. Меняя позиции восприятия при контакте с произведением искусства, мы меняем угол зрения и расширяем палитру ощущений.

Но, по сути, все эти ухищрения, наблюдения и усилия нужны нам только для одного — для получения удовольствия.

Искусство не симулятор жизни. Нет, это попытка получить разрядку. Снять напряжение, которое создают вытесненные, нереализованные желания. Поэтому при столкновении с настоящим искусством человек получает удовольствие и разрядку, сопоставимую с сексуальной, тот самый катарсис.

Искусство и сексуальность определенно зачаты в одном чреве и служат одному богу — удовольствию и разрядке. В этом есть и правда, и утешение.