За пять лет существования галерея Алины Пинской успела переименоваться из «Палисандра» в Alina Pinsky, переехать из небольшого пространства на Трехгорной мануфактуре в доходный дом Исакова, а также подписать эксклюзивные договоры с самыми недосягаемыми современными художниками. Ей одной из немногих удается балансировать между коммерческими задачами и «непонятным» искусством, увеличивать популярность коллекционного дизайна и параллельно вкладываться в государственные собрания. BURO. она рассказала об итогах первой пятилетки в арт-индустрии, культурной политике, международных арт-ярмарках и проблемах отечественного галерейного бизнеса.
Если не говорить о жизни последних двух месяцев, то не сказала бы, чтобы за пять лет что-то глобально изменилось. А вот за двадцать — да. В 2000-х арт-рынок был перегрет, обвалился, после чего возникла более объективная ситуация с ценами на произведения искусства.
Заметные изменения, пожалуй, все же произошли в вопросах коллекционного дизайна: пять лет назад всем казалось, что российский зритель-покупатель не готов это все воспринимать, что для него неочевидно, что определенные винтажные вещи имеют большую ценность. Потребовалось какое-то время на раскрутку. Благодаря популяризации дизайна, к которой мы тоже, думаю, причастны, сегодня каждая уважающая себя дама с дорогой сумкой наперевес знает, кто такие, например, Жан Пруве, Пьер Жаннере или Этторе Соттсасс.
Что же касается нашей пятилетней истории, то мы довольны развитием. Если все делаешь правильно, то и люди к тебе придут, и продажи обязательно воспоследуют. Меня часто спрашивают, как мне удается продавать художника N, ведь это такое сложное и неочевидное искусство, для которого нужны углубленность в тему, Да, требуется. Но есть еще кое-что: продаваться это будет только в том случае, если тебе нравится самому. Недавно у меня в гостях была знаменитый галерист Елена Селина, которая сказала примерно то же самое.
Точно нет, потому что наш рынок все равно пока еще очень локален, и, к сожалению, уже довольно давно. Что до профессионалов, то в стране действительно мало достойных галерей, ярмарок и аукционов. О потребителях арта могу сказать, что люди начнут привыкать к хорошему искусству, только когда его станет в разы больше. Нашему усредненному потенциальному покупателю морально тяжело принять, что хорошее искусство может стоить дорого. Он сильно тратится на ремонт и обстановку жилища, а на что-то большее уже жалеет. Сейчас, кстати, ко мне стали приходить дизайнеры интерьеров со своими клиентами, и такой канал продаж арта превращается в существенный, ровно как на Западе.
Я всегда стараюсь сориентировать своих клиентов, чтобы они могли отделить хорошее искусство от плохого, но эта проблема существует не только в нашей стране. Возьмем тот же Париж: все эти галереи на Пляс де Вож или в аркадах Риволи с кислотной живописью, по слухам, довольно коммерчески успешны. Наша задача как галеристов — разъяснять клиентам, что можно, например, не просто купить объект, а рассчитывать на его ликвидность впоследствии. Я не говорю о том, что надо всегда думать, как ты будешь перепродавать искусство, и что коллекция должна на этом всегда базироваться, но хорошо, когда такая составляющая присутствует. И тогда набор критериев известен: прежде всего — попадание в музейные собрания, участие произведений в арт-ярмарках и арт-премиях, присутствие в публичных продажах, в идеале еще и признание на Западе. То есть, суммируя, позитивное совокупное мнение профессионалов. В то же время приходится иногда сталкиваться с тем, как у нас обслуживают крупных корпоративных клиентов. Выглядит это прямо непристойно — предлагается нечто, к искусству отношения не имеющее. Да еще и по высоким ценам. Мне кажется, должны появиться какие-то профессиональные институции экспертов, саморегулирующиеся сообщества, как барьер дурновкусию и невежеству.
Ярмарки очень важны, Но есть те, на которые я просто не хожу. Для меня они больше про «сбить прицел». Надо понимать, что плохое искусство токсично. А так, каждый покупатель сам должен определить, как далеко ему нужно зайти. Все зависит от насмотренности, потому что когда ты начинаешь хоть как-то интересоваться артом, то «сувенирная продукция» точно когда-нибудь разонравится. Для развития вкуса я бы советовала активно ходить в музеи.
В первое время после начала известных событий люди были озабочены другими, более важными вещами — спасением своих бизнесов. Прошло пока еще мало времени, чтобы судить о тенденциях продаж. Одно могу сказать: шоковый период, похоже, закончился, и те клиенты, которые резервировали работы, потихоньку начинают возвращаться. Хотя у нас была пара шальных продаж даже в самый пик всеобщего уныния, и это было удивительно.
Сейчас не время строить зарубежные планы, у нас сорвалось много проектов с западными художниками, поэтому сегодня мы перенаправляем все внимание и усилия на местный рынок.
Я бы нацелилась прежде всего на участие в арт-ярмарках. Это сегодня лучшее место, чтобы быть увиденным уже подготовленной публикой. Art Basel, на мой взгляд, пока не имеет равных, только россиян сейчас туда не берут. Но большинство наших галерей не готовы играть вдолгую. К таким серьезным шагам, как участие в международной ярмарке, нужно быть готовым, морально и материально. Понимать, что огромные затраты могут в первый раз не окупиться. Тем не менее это есть окно в совершенно новую реальность, шанс впрыгнуть на другой уровень. А не подходить к вопросу так: «не продали, разочаровались, обиделись и уехали».
У нас уже было несколько коллабораций с музеями: с МАММ, где мы были основными партнерами одной из выставок, и с Третьяковской галереей, которой мы подарили три большие скульптуры Игоря Шелковского для внутреннего двора. Понятное дело, что за любой культурной институцией стоит очень много людей. Третьяковка — это огромный организм, где каждое событие и решение согласовывается многоступенчато. Это тяжеловесный процесс. С Ольгой Львовной (Свибловой, директором МАММ. — Прим. BURO.) все совсем по-другому: если она нацелилась сделать что-то очень быстро, то сразу начинают преодолеваться безумные, как всем кажется, барьеры.
Я продолжаю работать, но уважаю решение тех, кто приостановил деятельность. Надеюсь, это временное явление. Искусство все равно будет существовать в любых обстоятельствах. Другой вопрос — что будет происходить с культурной политикой.
Она начала заметно меняться. Адекватным чиновникам от культуры не позавидуешь. Экспортный потенциал таких, как мы, интеграция российского в мировой культурный контекст становятся невостребованными, причем по обе стороны границы.
Это не только проблема логистики, поверьте. Нет гарантий, что западное искусство здесь будет продаваться по своим ценам. А еще многие галереи не могут позволить себе большие расходы, непременно сопровождающие такие проекты.
Я стараюсь балансировать. Но если я безумно влюбляюсь в творчество художника и у меня есть возможность им заняться, то я это сделаю в любом случае.
Не котируются, за исключением пары-тройки имен. Я прекрасно отношусь к частным фондам, но последние — хорошие инициативы — тоже локальны. ГЭС-2 мог бы быть выстрелом, у него на это были все шансы. Но вокруг открытия начались разнообразные проблемы: уход Терезы Мавики не добавил институции очков, а теперь на них еще и навалилось то, что происходит в последнее время.
Как говорит легендарная галеристка Пола Купер: «Надо быть честным со своими художниками и платить им». С Чернышовым действительно было крайне трудно выйти на контакт, но он меня невероятно заинтересовал, и я загорелась работой с ним. Судьба сложилась таким образом, что меня это все дождалось, потому что если бы он начал сотрудничать с кем-то другим, то мне там места бы не осталось. Мне пришлось долго доказывать свои серьезные намерения. Эксклюзив — это же создание некой экосистемы вокруг художника, а не просто заверение в хороших продажах. У Чернышова до этого были абстрактные предложения, ему везде обещали какие-то золотые горы. Я была готова к меньшему, но под каждым обещанным словом подписалась и старалась максимально это исполнить. Эксклюзив — вещь обоюдоострая. Его надо все время оправдывать.
Есть работы, которые очень редки и важны в силу разных факторов, и продавать их просто потому, что они подходят под цвет интерьера, — настоящее преступление. Мы не говорим клиенту прямо «нет», но стараемся перенаправить внимание на другие работы, что не так сложно.
Мои сыновья, особенно старший, знают всех художников, которые у меня выставляются, умеют отличать их работы. Старшему очень нравится творчество Шелковского, потому что оно напоминает ему игру Minecraft. Я даже подумываю устроить его в арт-кружок. Младший пока маловат. В музеи мы тоже пытались с ними ходить, но они отвлекаются и им тяжело долго концентрировать свое внимание.
В ней участвуют все главные авторы галереи с абсолютно разными медиа: от фотографии и скульптуры до живописи и графики. Это мой кураторский отбор, составленный из работ, которые, за исключением пяти, до этого не показывались нигде. По итогу у нас нарисовалась связка трех поколений: авторов, кто творил в разгар 1970-х, тех, что работал в конце 80-х, и совсем современных. Поэтому проект решили назвать «Вчера, сегодня, всегда».
Мы подписали договор о сотрудничестве с новым художником, будем делать его персональную выставку. В сентябре по традиции надеемся участвовать в Cosmoscow, хотя, как вы знаете, так далеко загадывать в нашей стране, похоже, не стоит. А еще у нас отложен один очень красивый проект, который мы должны были открыть в марте. Он почти готов, даже каталог сверстан. Это групповая экспозиция авторов с их интерпретацией темы цветов.
Скорее не цели, а желания. Хочется участвовать в больших арт-ярмарках и привозить туда наше искусство, которое, уверена, окажется абсолютно конкурентоспособным. Хочется участвовать в крупных музейных проектах и открыть международный филиал. Мы могли бы сделать это и раньше, но есть опасность разместиться в классном парижском пространстве и закрыться через полгода. Россия же в этом плане по-прежнему страна возможностей, потому что здесь еще довольно молодой рынок. Как видите, в этом разговоре я всячески стараюсь не затрагивать проблемы теперешнего восприятия русского человека на Западе.