По просьбе BURO. арт-обозреватель Мария Семендяева поговорила с Рисом о возвращении России к европейскому образу жизни, нечистых деньгах в меценатстве и похорошевшей Москве
Саймон Рис, новый арт-директор Cosmoscow, уже 19 лет сотрудничает с российской культурной сферой и верит, что у Москвы есть законное место в календаре событий глобальной элиты. По нашей просьбе он объяснил, как начать коллекционировать, почти не потратив денег, а мы проиллюстрировали разговор с ним работами, которые можно будет посмотреть и купить на ярмарке.
Вы недавно приехали в Москву и, так понимаю, только что с монтажа ярмарки. Поделитесь впечатлениями?
Самое потрясающее — то, как изменился центр за последние 5 лет. Я тут гулял около Большого и слышал так много разных языков. Это позитивная трансформация. Чувствуешь как минимум в центре города последствия экономического роста и очевидный эффект «экономики просачивания». Да, конечно, большая часть капиталов до сих пор сконцентрирована в верхушке, но я бы сказал, что произошло расширение среднего класса, а затем и увеличение благосостояния среднего класса. Сейчас, правда, этот рост стагнирует.
Как и везде в мире...
Как и везде, пока Европа и Америка решают, что им делать дальше. Так что, возможно, на некоторое время ситуация застынет. Я говорю об этом потому, что Cosmoscow — часть процесса. Такие ярмарки становятся двигателем в исследовании мира через искусство для тех, кто накопил достаточный капитал. У искусства, разумеется, есть важная социальная и политическая функция, но это также часть повседневной жизни. Искусство может осветить вашу жизнь. Говоря терминами общества потребления, есть точка, когда вы можете себе позволить все что угодно — в одежде, отдыхе, развлечениях — и вы хотите чего-то еще. Часто этим следующим желанием становится искусство.
Стано Филко, ALTRUISTADSEIQ 5. 4.3.D. (EGO Balloon), около 2005. Galerie Emanuel Layr
Говоря об искусстве в повседневной жизни, сколько денег нужно иметь, чтобы позволить себе покупать?
Вы можете начать, не имея буквально ничего. Можно начать с поддержки художников на выпускных выставках. Ученик на 3-м или 4-м году в художественной школе — уже состоявшийся творец, и каждый год в июле вы можете приходить на выпускные выставки и искать тех, кто хочет дальше делать карьеру. Когда вы художник и вам от 22 до 28, все деньги вы, скорее всего, вкладываете в покупку материала для творчества, вряд ли вы уже богаты в этом возрасте. Меценат может помочь такому художнику «вступить в клуб», это модель, которая не требует так уж много денег.
Но затем описанная вами модель должна развиться в систему, где художники начинают работать с галереями, их выставляют музеи, приглашают на ярмарки.
Да, конечно, но они нуждаются в этой помощи, ведь если у художника нет 500 евро на новую работу, чтобы впечатлить галериста или музейного куратора, его карьера не состоится. В арт-школе выделяют 30 м для выставки или инсталляции, а чтобы начать работать с галереей, надо уметь заполнить 100 и 150 м, а чтобы делать объекты такого размера, поначалу понадобится поддержка. Такое сотрудничество может быть выгодно и коллекционеру, и художнику.
Вы описываете идеальную модель развития карьеры, но она не всегда работает так, как вы говорите. Вы связаны с Россией почти 20 лет — почему у нас до сих пор нет самостоятельного рынка современного искусства? Несмотря на то, что есть и коллекционеры, и музеи, и галереи, и художников хватает. 20 лет назад еще была надежда, что, если открыть галерею и выставлять художников, все должно наладиться. Но не наладилось — как думаете, почему?
Я думаю, причина — отсутствие широкой базы вот таких коллекционеров, которых я сейчас вам описал. Бухгалтеры, юристы, доктора, преподаватели покупают искусство, которое им по карману, и медленно, но методично строят коллекцию на протяжении 20 лет, делая покупки от 2 до 10 тысяч долларов в год. Это основа арт-рынка. Олигархические деньги могут приходить и уходить, но, если у вас есть 20-летний процесс, это совсем иначе. Думаю, в России проблема в отсутствии этого механизма продолжительного действия. Музеи всегда на месте, но государство не довело все музеи современного искусства до того уровня, где они могут последовательно развиваться. То же самое и с другими институциями, Московская биеннале знала взлеты и падения.
Недко Солаков, «Абстрактная картина», 2016. Georg Karl Fine Arts Gallery
В Новой Зеландии и в Австралии, откуда я родом, на некоторых южноамериканских рынках, на Западном побережье США система арт-рынка начала развиваться в конце 1960-х, в 1970-х и 1980-х, и сейчас, по прошествии 30 лет, там есть совершенно сложившийся рынок современного искусства. Если смотреть на Россию и отсчитывать 30 лет после кризиса 1998 года, можно ожидать, что в ближайшие годы произойдут изменения. Когда откроется музей V-A-C, завершится строительство музейного городка вокруг Пушкинского музея, Третьяковская галерея закончит реконструкцию ЦДХ.
В середине нулевых закрылись несколько главнейших российских галерей, и в интервью галеристы говорили, что не верят в российский средний класс, потому что все деньги в стране перешли к новой элите, выходцам из силовых структур, которых не интересует искусство. Якобы силовики хотят покупать недвижимость и предметы роскоши, а современное искусство не приносит им никакого удовольствия.
Я думаю, что в тот момент это высказывание было совершенно справедливым, но надо помнить, что многие русские богатые люди путешествуют и у них есть резиденции за границей. Если у них есть квартира в Венеции, Женеве, Лондоне или Ницце, их соседи, скорее всего, будут покупателями искусства. Если они хотят считать себя равноправными членами мировой элиты, нужно делать то, что делает мировая элита, а не то, что делает класс серых кардиналов, о которых вы говорите. Для этого надо посещать события, которые посещает мировая элита, как, например, Cosmoscow, «Арт Базель», Frieze, Tefaf.
А вы могли бы описать портрет типичного русского коллекционера сегодня?
Я не был в достаточном количестве домов, чтобы описать вам типичное собрание. А если говорить о людях, я встречал украинцев, казахов, белорусов и русских тоже, владеющих технологическими бизнесами. Они понимают, что работают в креативной индустрии, которая черпает вдохновение в искусстве, они хотят привлечь художников в свою компанию и так начинают собирать искусство. Хорошие интерфейсы, яркие идеи приходят от художников. Всему этому учат в арт-школе.
«МишМаш», «Протезы и замещения», 2016
Арт-школа как инкубатор креативных индустрий?
Да, если говорить о рок-н-ролле, например, он родился в арт-школе! Весь пост-панк — из среды выпускников-художников арт-школ. Sonic Youth, Talking Heads. Вспомните классическую коллаборацию Питера Сэвилла с группой New Order. Kraftwerk — художники! Искусство — это набор инструментов для маркетинга, моды, рекламы, музыки.
Сейчас любой уважающий себя музей делает выставку моды. Почему мы не видим таких коллабораций с ярмарками искусства?
Модная индустрия — я подчеркиваю слово «индустрия» — включает в себя так много, что искусство всегда будет маленькой частью этого производственного цикла. Конечно, у LVMH есть фонд поддержки искусства, у Cartier есть фонд, все эти финансовые структуры понимают ценность искусства. Они поддерживают, покупают и собирают в огромном масштабе, и, конечно, в любой момент может случиться какая-то новая форма коллаборации. На Cosmoscow есть секция дизайна, где можно купить высококлассные предметы. Конечно, может появиться и какая-то секция с модной составляющей. Другое дело, что модная индустрия настолько огромна, что вряд ли ей интересен арт-рынок. Возможно, в будущем ситуация изменится.
Иногда мы узнаем, что деньги, которыми мировое сообщество коллекционеров поддерживает сферу искусства, происходят из неблагонадежных или этически сомнительных источников. Как, например, в случае с семьей Саклер, которая сделала капитал на фармацевтике, и посадила американцев на опиоидные обезболивающие. Как относится художественное сообщество к таким людям и бизнесу в своей среде?
Это сложный вопрос. Я бы сказал, что это очень сильно зависит от того, где происходит дело. От того, где конкретно расположен такой бизнес. Например, если взять музей или фонд в Базеле — там расположены крупнейшие в мире фармацевтические компании, в них работают тысячи людей. В таком случае, скорее всего, какой-то процент от каждого франка в городе прошел через эту компанию, отдаете вы себе в этом отчет или нет. То есть на месте музея заявлять, что вы не хотите иметь отношения к этой компании, довольно абсурдно, потому что фактически оказывается, к примеру, что муж вашего главного куратора там работает. И одна из причин, почему главный куратор стала тем, кем стала, это постоянный доход мужа в фармацевтической компании. Пять лет работать над диссертацией не каждый может себе позволить. Если кто-то в Финляндии получает деньги из [скопрометированной фармацевтической компании из] Базеля, это может быть непростительно, но не в самом Базеле.
Мария Агуреева, «Без названия», 2019. Ruinart Art Patronat
Музеи и фонды также могут защитить себя с помощью собственной продуманной политики, чтобы заранее решать, принимать ли какое-то финансирование. Некоторые музеи получают спонсорские деньги уже на протяжении 50 лет, и новые этические нормы применимы только к новой информации, нельзя их рассматривать это ретроспективно. Этот конкретный случай с семьей Саклер связан с новыми научными открытиями.
В России при желании довольно легко демонизировать газовый и нефтяной сектор, но они играют настолько важную роль в экономике, что просто невозможно отвергать эти деньги, живя здесь.
Да, конечно, здесь всего несколько крупных меценатов, как Леонид Михельсон, например, которые вкладывают деньги в современное искусство. Смогут ли они увлечь других людей своего поколения в поддержку ныне живущих художников?
Давайте не забывать, что у России 250-летняя история меценатства. Вспомним Сергея Щукина, например, и других коллекционеров из России, которые помогли парижским художникам начала XX века стать еще более блестящими. Россия была частью глобальной Европы и вновь становится ее частью. В то время, описанное Толстым, русские меценаты стремились к европейскому образу жизни, и мы, конечно, надеемся, что сегодня это будет так же.
Возвращаясь к ярмарке Cosmoscow, у вас будут в этом году какие-то нововведения?
Да, в этом году у нас гораздо больше иностранных участников, и мы надеемся, что их число будет расти. Помимо сотрудничества с Государственным музеем современного искусства, у нас будет специальная коллаборация с крупнейшим частным музеем «Гараж». Программа лекций и паблик-токов сосредоточится на теме кризиса экспертизы. Вопросы, которые вы сегодня задавали, волнуют огромное число людей в связи с экологическим кризисом и кризисом идентичности в мире. Политическая ситуация в США и в Великобритании сегодня как никогда близка к российским реалиям. Кризис экспертизы объединяет все эти темы. Помимо того, надеюсь, что я принес немного позитивной энергии сюда. Я рад быть на этой позитивной волне и транслировать миру свою уверенность в том, что этот город заслуживает быть в мировом контексте. Современное искусство, давая инструменты для креативных индустрий, в свою очередь, существует благодаря сложным взаимодействиям между людьми и увлекательным историям, которых действительно много в Москве. Мне хочется показать европейцам, что в этом городе есть свой контекст.
Данини, «Сапер.png» из серии «Окна», 2018. Fragment Gallery
Арт-мир не так уж велик, возможно ли, что сюда кто-то приедет впервые?
Конечно, есть «основа», которая уже была здесь несколько раз, но очень многие приедут впервые. Инфраструктура города уже гораздо более безопасная, к тому же появились надписи на английском в метро. Это уже приносит свои плоды — хотя, конечно, эти надписи на английском для меня мелковато написаны, но для тех, у кого зрение лучше, всё стало гораздо удобнее. Москва стала гостеприимнее, и здесь совершенно реально найти себе интересные занятия с утра до позднего вечера. К тому же город стал ярче. Невозможно, знаете, пройти по Никольской под всеми этими огоньками и не почувствовать прилив эмоций. Здесь как будто Рождество круглый год.
Другие истории
Подборка Buro 24/7