Пока руководство ГИБДД Петербурга пытается узнать, кто разрешил Сергею Шнурову использовать автомобиль ДПС в его новом клипе на песню «В Питере — пить», Алексей Беляков размышляет о феномене лидера группы «Ленинград» и о том, почему Шнур — явный претендент на звание Русского Сверхгероя
Давайте, ребята, давайте! Запретите скорее клип Шнурова или возбудите дело за пропаганду алкоголизма, пофигизма и эксгибиционизма. Последний штрих — он трудный самый. Но вы так стараетесь, так вопите и лезете вон из бронированных шкурок, что у вас получится. И тогда случится окончательная «канонизация» Шнурова. Он станет «наше все». Станет Русским Сверхгероем.
Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
На этой выставке он главный экспонат.
В русской истории до фига героев, от Ивана Грозного до Ивана Урганта. Мы вообще самый героический народ. Но узок круг сверхгероев. Имена назовете сами и быстро. Если нет, вот подсказки. Что требуется Русскому Сверхгерою? Вроде не так много. Пять элементов. Первый прозвучал: быть под цензурой — чем запреты тупее, тем лучше. Потом — быть буйным. Настоящих буйных мало, как мы помним. Еще — обязательно любить самых известных красоток. И обладать диким талантом. Былинным даром превращать слова в вино. То есть дар тут важнее всего, но это такая субстанция, которую не уловить, это «как с белых яблонь дым». Четыре элемента названы, достаточно подсказок.
Ладно, вот их гордые имена: Высоцкий, Есенин, Пушкин. Ну да, поэты, а вы кого хотели? Чайковского и Серова? Мелковаты для сверхгероев. Да и народ мы сугубо вербальный. «А поговорить?» — национальный девиз.
Парни эти просты, насмешливы и непредсказуемы. То березку обнимают, то за ствол хватаются. И тут пора назвать заветный пятый элемент, без которого не получится Русского Сверхгероя, как ни пытайся.
Сформулировал его философ Василий Розанов в работе «Русская церковь». Говорил он о русском человеке вообще, но наши-то парни — они же избранники! И довели идею до поэтического совершенства. Русский человек, пишет Розанов, «глубоко постиг тайную красоту смерти и ползет к этой странной и загадочной красоте».
«Ползли» все трое уверенно, наперегонки. Пушкин, если кто не знает, до встречи с Дантесом стрелялся много раз, в том числе со своими друзьями. Такой был у поэта «прикол»: иначе перо к бумаге не тянулось. Только когда ты на грани, тогда ты поэт. Ну да, «чуть правее наклон — упадет, пропадет!»
Жизнь Сверхгероя — это такая беспрерывная русская свадьба, где «драку заказывали». Где горько, так горько. Но любим мы их не только за это. Всю русскую цивилизацию до XXI века описали эти парни. Причем легко и емко, в режиме «постов» и «твитов», если таковыми можно назвать стихи и песни. Нет, ради бога, можете читать Толстого и Достоевского, смотреть пьесы Чехова и фильмы Рязанова. Это большое удовольствие, иногда даже огромное, тома на четыре. Но по косточкам разобрали русскую ДНК именно эти трое. Расковыряли ножичками, теми самыми, которые «воткнутся в легкие, от никотина черные, по рукоятки легкие, трехцветные, наборные».
Но на пороге третьего тысячелетия бывший грузчик, сторож и студент духовной семинарии вдруг вытащил свой «ножичек»: придумал жанр, которого в нашей культуре еще не нюхали. То есть Пушкин чуть пытался, но так, из рифмоплетского озорства. Да и бэнда у него не было. Есенин выписывал пьяные откровения («Пей со мною, паршивая сука, пей со мной...»), но уж слишком аккуратным почерком. Высоцкий брал надрывом и артистизмом, но всегда оставался в рамках советских приличий. А Шнурову все было по фигу. Вокруг рушится империя, а я горланю себе, выпиваю и закусываю. «Пир во время чумы» помните? Вот представьте вместо этих Вальсингамов и Мэри — реальных пацанов в трениках и размалеванных блондинок. Сидят они «на районе», и трут, хриплыми спитыми голосами. Шнуров весь этот базар переложил на «музло», добавил духовых, еще пару стаканов водяры, потом щепотку пороха, терпкого одуванчика, студеного невского ветра, мелко порезанного советского червонца с Лениным, пыли с колес старого «бумера», березовой коры, одеколона «Шипр» — пить залпом.
Дар Шнурова — это вам не игрушка, не задрипанный постмодернизм, он до печенок пробирает, крушит статуи отцов. Частушки, плакат, рок-н-ролл, элегия, похоронный марш — все вместе, все дозволено и сразу ложится на ухо. Что начиналось пьяной дурью с матерком, стало вдруг сногсшибательными хитами. Прошло по всей Руси великой. А мат — он самая ядреная энергия, без него наши ракеты в космос не полетят, Щелкунчик на сцене Большого не прыгнет.
Остальное уже приложилось к образу. Пьянство, которому бы Высоцкий позавидовал, красотка Акиньшина, уж точно не хуже Гончаровой, ну и лихое раздолбайство, которое так удачно рифмуется с есенинскими выходками.
Кстати, прелесть Русского Сверхгероя в том, что к нему, как к чистому серебру, никакая зараза не липнет. Шнуров может позировать с рублевскими девушками, рекламировать средство для потенции, нести любую чушь — и лишь краше становится. Когда герой на грани, когда он бросает окурки в вечность — ему все можно. Вон Марина Влади простодушно написала в своих мемуарах, что Высоцкий мечтал о «мерседесе», потому что он был у Брежнева. Вроде фу, как это так, мятежный наш бард, ну кому вы завидуете? А ничего, Высоцкому можно. Милый каприз. Есенин женился из куража на Софье Андреевне, внучке Толстого, которую не любил ни капли, прельстился фамилией. И нормально: прихоть гения.
Из подвальных клубов Шнуров вознесся главою непокорной выше — чего там? — да всего выше: даже Зурабу Церетели такого монстра не изваять, не хватит чугуна и стали.
Еще чуть-чуть, и он вломится в клуб сверхгероев. При жизни, настаиваю, при жизни! Он и так уже рекордсмен. Высоцкий умер в 42, Пушкин в 37, Есенин в 30. Шнурову в апреле исполнилось 43 года. Говорят, правда, Шнуров давно не пьет. Не верю. Но если так, то приветствую. Спасибо, что живой.
Остается формальность, пустяк — запретить его. Не сильно, не полностью, но пожурить и приструнить. Объявить клип «В Питере — пить» растлевающим и вредным. Это тоже такая щедрая, очень русская глупость. Не каждый дурак-депутат еще догадался, что интернет — не виниловая пластинка. Пусть шумят, пусть воют, небо кроют и включают погромче Газманова. А мы посмеемся, глядя на эти запреты.
Есенина практически не издавали до смерти Сталина. Ему-то уже было все равно, но есенинские стихи и так знали наизусть, про «клен ты мой опавший» пели на каждой пьянке. Высоцкий вроде жил припеваючи, мотался по всему миру, снимался в кино, но на родине ни одной большой пластинки при жизни не увидел. Зато «запрещенные» записи Высоцкого переписывались до состояния, когда уже и слова разобрать невозможно, только хрип. С Пушкиным вовсе вышла замечательная история. После ссылки в Михайловском его вызвали к императору на беседу. Николай Первый был строг, но ласков: понимал уже, что имеет дело со Сверхгероем. И вдруг произнес: «Ты довольно шалил. Надеюсь, теперь ты образумишься и размолвки у нас вперед не будет. Присылай все, что напишешь, ко мне; отныне я буду твоим цензором».
У поэта выхода не было. Впрочем, внимание царя принесло потом некоторую пользу, но сейчас не об этом. Мы о Шнурове. Самое время сейчас позвать его во дворец для аудиенции. Он у нас такой один, общенациональный шалопай. И главный человек страны усадит дорогого Шнурова в парчовое кресло напротив. А вокруг камеры, камеры, камеры. И скажет Шнурову: «Вы, Сергей Владимирович, очень талантливый артист. Мы с вами земляки, Сергей Владимирович. Давайте, Сергей Владимирович, вместе подумаем, как ваш репертуар привести в строгое соответствие с законом, чтобы его с гордостью распевали люди и старшего поколения, и сотрудники силовых структур...»
И здесь Шнурову останется совершить главный лирический подвиг. Превзойти одноклубников. Окинуть собеседника похмельным взглядом и спросить: «А ты кто вообще?»
Алексей Беляков, зам. главного редактора Allure