Интервью Buro24/7: Иван Вырыпаев

В апреле режиссер Иван Вырыпаев стал художественным руководителем театра "Практика", осенью прошлого года отметившего свое семилетие. Бывший его глава — Эдуард Бояков, сложил полномочия и лично передал этот пост Вырыпаеву, с которым работал с начала существования "Практики". Сам театр появился в 2005 году, обосновавшись на месте прежде находившегося там "Театра Луны".

Ремонт, затронувший "Практику", выполнили московские архитекторы Wowhaus, украсив холл и буфет театра своими фирменными деревянными рейками. Впрочем, тогда это еще не было их знаковым приемом — "Практика" стала местом, где архитекторы тренировались, а затем уже воплотили этот дизайн в институте "Стрелка", на Оливковом пляже в Парке Горького, кинотеатре "Пионер" и других местах столицы.

В уютнейшей "Практике", на соседней улице от Патриарших прудов, можно не только посмотреть спектакли — от пьес, написанных Вырыпаевым, например, "Иллюзий" и "Кислорода", до основанных на историях реальных героев постановок как "Это тоже я" — но и посетить уроки хатха-йоги утром, пообедать в кафе днем или прекрасно провести время вечером.

В прошлую субботу мы встретились с Иваном Вырыпаевым в его кабинете, незадолго до репетиции недавней премьеры "Практики" — спектакля "Кеды", и поговорили с ним о том, почему в Польше, в отличие от России, инакомыслие поощряется, что такое "школа", почему в театре царит хаос, и как обойтись в спектаклях без мата.

"Cегодня в современном театре, чаще всего нет "школы" и тогда на сцене не "действие", а просто набор каких-то фрагментов и трюков, мыслей и всего, то есть хаос, что почему-то нравится нашим критикам" — вы написали это в ответ на статью Марины Давыдовой. Что касается вопроса о театральной критике, ваша позиция близка с той, которую высказывает персонаж Арины Маракулиной в "Танце Дели": "Невозможно быть критиком и по-настоящему понимать прекрасный танец, если ты не танцуешь сам"?

Я с большим уважением отношусь к Марине Давыдовой и считаю ее одним из лучших критиков. Мне нечего добавить к тому, что там написано, просто я заметил, что критики наши по-настоящему не анализируют произведение, постановку которого они видят, они высказывают свои мнения об этике, о мысли этого спектакля, но он состоит еще и из профессиональных вещей, которые, как мне кажется, стоило бы анализировать. 

Потом я стал понимать, что критики, вероятно, не знают всех этих систем, тонкостей, но говорить о том, что школа театральная, академическая, сегодня не нужна — свидетельство того, что мы просто не понимаем, что такое школа. 

Само понятие "школа" не устаревает, какой бы театр не приходил.

А какие стереотипы и установки насчет современного театра, по-вашему, могут находиться в умах у зрителей или критиков? Подчас странные, например, как в вашем фильме "Танец Дели": "А как же Освенцим?" — говорит совсем молодая медсестра, у которой,  почему-то, именно это слово ассоциируется с самой страшной болью и ужасом. "Почему это первое, что пришло вам на ум? Разве у вас погиб там кто-то из родственников?" — отвечает ей собеседник по имени Андрей. 

Стереотипы находятся либо у руководителей театров, от которых что-то зависит, например, репертуарная политика театра, его философия. И, я думаю, самая большая проблема — стереотипы наших вышестоящих инстанций, ГосДумы. Не принимаются новые законы, не проводятся реформы, связанные с театром. Мне кажется, эта проблема очень сильно мешает, сдерживает. Отсюда, например, стереотип о великом русском репертуарном театре, которого на самом деле не существует, он уже давно распался.

А закон о запрещении нецензурных выражений на сцене? Это настолько бескультурно, варварски. Просто необъяснимая вещь. Не только это, конечно, мешает театру развиваться, но и то, что люди в возрасте, занимающие руководящие посты, могут просто не замечать каких-то протекающих современных процессов. С другой стороны, молодые направления, либеральные — отрицают все, что было раньше, пытаются строить что-то новое, и при этом не опираются на какой-то прочный стержень, в частности, на ту же школу, о которой мы уже говорили.

Очень важное достояние русского театра — школа. Она не меняется с течением времени, и можно в любой эстетике играть, если ты знаешь, что такое школа.

А что для вас означает это понятие?

Для меня понятие "школа" — это долгий разговор. Но если в двух словах, школа — фундаментальные основы ремесла, творческого подхода. Есть, например, гончар, который лепит из глины. Можно делать кувшины, можно чашки, блюда, тарелки или какие-то немыслимые фигуры, но нужно уметь лепить и пользоваться гончарным кругом. Если ты играешь на скрипке, то ты можешь играть Баха или Бетховена, но нужно уметь играть. Можно исполнять современную музыку или же просто как-нибудь стучать, но нужно уметь играть.

Школа — это некое основное умение, которое лежит в основе. Понятие природы творчества, природы игры. Метод театра, способ разговора со зрителем, эстетика — все меняется, и это должно меняться. Но основная вещь, фундамент творчества остается постоянным. И отрицание его просто приводит к хаосу, вот и все.

Каких писателей, режиссеров, художников вы можете назвать своими учителями?

Это Вячеслав Всеволодович Кокорин, режиссер, работающий по системе Михаила Чехова, великий мастер. Александр Михайлович Поламишев, мой преподаватель в Щукинском училище, который научил действенному анализу пьесы. Виктора Рыжакова я считаю своим учителем, поскольку он показал мне природу театра.

Недавно "Практика" отметила семилетие, насколько она изменилась за годы существования и вашей с ней работы?

Театр, конечно, меняется, происходит переосмысление каких-то вещей. И все равно, он по-прежнему верен своим основным идеалам, философии. У нас стало гораздо больше посетителей, появился свой прочный статус и постоянный зритель. Мы достаточно бескомпромиссный театр: говорим то, что думаем и любим авангардное искусство.

Что вы хотите воплотить в театре?