Проверка на стыд: "Современная идиллия" в Мастерской Петра Фоменко

На сцене Мастерской Петра Фоменко состоялась премьера спектакля «Современная идиллия» по произведениям Салтыкова-Щедрина. Мы посмотрели гротескную постановку о конформизме и сделке с совестью на фоне абсурдного существования

Не секрет, что сатирическая проза Салтыкова-Щедрина жизнерадостностью не отличается. Удивительно, что при таком уровне иносказательной социальной критики к произведениям этого писателя российские театр и кинематограф, критике этой, прямо скажем, не чуждые, обращаются довольно редко. Мастерская Петра Фоменко решила вспомнить классика: Евгений Каменькович поставил здесь спектакль «Современная идиллия», синтезированный из нескольких произведений Салтыкова-Щедрина. Сместив ракурс с довольно прямолинейных уколов Щедрина в адрес социального устройства Руси на вселенную общих смыслов.

Открывается спектакль сценкой по хрестоматийной сказке «Премудрый пискарь», в которой чиновник вершит правосудие над рыбой, решившей сменить ареал обитания. Абсурдистское действо творится в инфернальных декорациях: полумрак, плеск воды, рыболовные сети, подсвеченные зеленоватым (таким же обычно «сияют» голливудские зомби или мутанты). Персонажи гротескны: слишком высоки, длинны, чудны. На сцену они не выходят, а выползают, ковыляют, вышагивают, представляя из себя жутковатую живописную группу в босховом духе. Завершается процесс нелепого суда («туда-суда»), пискарь благополучно умирает. Вдруг выясняется, что это не на самом деле, а как бы спектакль в спектакле. И начинается другой процесс, куда более реалистичный, без говорящих жаб и поющих щук, но не менее абсурдный по сути. Тяжба между человеком и совестью.

Два героя, два, в общем-то, веселых друга-либерала решают традиционную русскую дилемму: как надо жить? Типичные представители пассивной, не декабристской «крамолы», поначалу они ничего не делают, искореняют привычку задаваться вопросами (в жанре «откуда есть пошла та ветчина, что мы едим?»), существуют в исподнем и халатах или, по совету таинственного, «того самого» Молчалина, годят (от слова «погоди»).

Затем парадигма меняется. Вдруг наши герои становятся кирпичиком в бастионах местной бюрократии, балансирующей между повелениями абстрактной высшей власти и прихотями конкретного богатея-купца. Они — на одной ноге с квартальным надзирателем и прилагающимися к нему мелкими сошками госмашины. Они берутся устроить незаконную свадьбу содержанки купца Парамонова. В общем, всячески пытаются жить по правилам, гарантирующим спокойствие и комфорт.

Казалось бы, вот вам, пожалуйста, и соцкритика. Персонажи в общем выпуклы и считываемы. Вот олигарх. Вот рублевская приживалка. Вот туповато исполнительный чиновник. Вот городской сумасшедший. Но в спектакле Каменьковича она — пунктир сюжетной канвы, не обух, а тонкая шпилька. Главное — метафизика, которую режиссер вычленяет из хитросплетенного сюжета. То и дело появляются загадочные персонажи вроде пугающего Горохового Пальто (как бы призрак гоголевской шинели, из которой, как известно, у нас вышло все и вся) или «того самого» Молчалина (аллюзия понятна) с его абсурдистскими советами и ремарками, Статистик, чем-то напоминающий Пуговичника в «Пере Гюнте» Генрика Ибсена. Венчает сонм потустороннего Страх, то и дело сияющий героям из не очень прекрасного далека и, очевидно, руководящий их поступками. Идиллия оборачивается попыткой от этого Страха сбежать. Ведь только тогда — свобода и скромная, но жизненно важная возможность остаться самим собой.