Герой века: на смерть Эдуарда Лимонова
Вчера умер писатель, которого называют последним классиком русской литературы. Кем он был — для себя, для всех нас и для него лично — рассказывает редактор культуры BURO. Гордей Петрик, которого с Лимоновым разделяют 60 лет разницы в возрасте.
Всю жизнь Эдуард Вениаминович Лимонов оставался по темпераменту непримиримым бунтовщиком. Для русской литературной диссидентщины поздних 1960-х он был слишком левым, не разделял их тяготения к белой гвардии. В литературные кумиры воздвиг Велимира Хлебникова и Генри Миллера, которые так же, как и он, максималистски перестраивали язык и хотели перестраивать общество. Лимонов был радикалом и в то же время не мог подчинить себя линии какой-нибудь одной партии. Он метался от левых к правым, лавировал между интернационализмом и русским национализмом и к концу для всех остался непринятым. Он был величайшим романтиком и создал свою — национал-большевистскую — партию, обреченную на провал, которая в конечном счете, конечно же, провалилась.
Лимонов знал себе цену. Отсюда его циничные, вечно бахвалистые интонации, полные в то же бесконечной самоиронии, которую не знала русская литература, привыкшая к глубоко нравственным, не выпячивающим своего величия авторам. Именно лимоновская интонация — и даже не то, о чем он говорил — с известной силой шокировала советскую и перестроечную общественность, привыкшую, что писатель в России в первую очередь интеллигент и никогда «педераст», что он не ругается матом и не делает пакостей. Эту интонацию по сей день безуспешно пробуют имитировать графоманы, пытающиеся выстроить себе образ нонконформистов.
Эксцентричный, модный, не вписывающийся в клише о великом русском писателе Лимонов на съемках обложки русского The Rolling Stone в 2012 году
Лимонов беллетризировал свою жизнь и подарил литературе ярчайшее alter ego. Он писал о своем харьковском детстве и юношестве, распутной молодости в Москве, о тоске в Нью-Йорке, о войнах, на которые ездил и на которых, кажется, убивал, и о русской тюрьме, в которой в 60 лет нашел успокоение. И даже герои его книг почти всегда появлялись под своими же именами, с тем исключением, когда писатель игриво награждал их нелепыми прозвищами: Бродский у него Хомский в «Истории его слуги», Барышников — Ладыжников в «Это я — Эдичка». Лимонов очень хотел одного — быть счастливым, и это человеческое, а не сверхчеловеческое желание пролегает через всю его биографию и библиографию. Но как у всякого героя широкой судьбы, его представления о счастье варьировались в зависимости от политических взглядов и жизненных обстоятельств. Он верил в любовь — такую, чтобы тебя понимали, и, конечно, в революцию, которую пытался зажечь. Вся его жизнь будто состояла из того, что называют «ошибками юности», и, возможно, поэтому за ним всегда следовала молодежь — и я в их числе. Лимонов напивался, терял вещи и не чтил подарки судьбы; он презирал европейскую прагматичность и не мог удержать любимых женщин по глупости. Он был очень сентиментален — до последнего искренне верил, что победит пластмассовый мир.
В эфире французского телевидения в конце 1980-х в советском мундире рассказывает о своей книге «У нас была великая эпоха»
Книги Лимонова — с его беспрецедентной для писателя, слагающего от первого лица, откровенностью — были для меня оплотом какой-то всеохватной надежды. Они заставляли поверить, что темные времена пройдут и наступит солнечный завтрашний день, в котором нас кто-нибудь приласкает. Думаю, его книги еще надолго останутся прибежищем для таких же отчаявшихся мечтателей, в равной степени как и прибежищем для всех обделенных. Из проигрышей Лимонов не без оттенка горькой иронии делал внушительные победы или, по крайней мере, интерпретировал их как ни на что не похожие приключения. Жан-Поль Сартр писал, что приключения становятся таковыми лишь в пересказе, постфактум. Лимонов доказал это. И будь то горькие случаи на поле боя или пьяные чудеса — из этих самых приключений сложены все его лучшие литературные вещи.
Лимонов, Егор Летов, Кузя УО и Александр Дугин. 1990-е. В живых остался только Дугин
Олег Кулик и Эдуард Лимонов на открытии выставки «Апология застенчивости», 1992 год
Лимонов был личностью, конечно, модернистского образца — плоть от плоти XX века. Все его наследие воспринимается как один большой апокриф в русской литературе, которой он пожертвовал свою жизнь. Он был человеком сделанным, с детских лет сам сочинял себя. В «Молодом негодяе» он рассказывал, как в 19 лет в пьяном отчаянии сбежал из психиатрической лечебницы, где были замучены великие Врубель и Хлебников, и молился дьяволу, чтобы его жизнь была такая же, как в романах. Так вот, она такой и была, а его книги в первую очередь стали зеркалом его жизни, по которой изнывали биографы.
Он поддерживал боснийских сербов и красовался с пулеметом
Лимонов лез на рожон, испытывал человеческие возможности. Харьковский парень, сын лейтенанта НКВД, он стал поэтом. Перебрался в Москву без копейки денег, моментально влившись в богему, попал в еврейскую эмиграцию, не имея еврейской крови. Пил столько, сколько не под силу десятерым, спал с кем попало, работал уборщиком и носильщиком. Планировал вооруженный захват земель Казахстана и хотел баллотироваться в президенты, чтобы сделать из России национал-большевистское государство. Он ездил на войну и, вступившись за сербов, воевал против албанцев. Написал об этом книгу под эмблематичным названием «СМРТ» — сборник репортажей, пожалуй, самых ярких в русской литературе со времени текстов Симонова о Великой Отечественной. Лимонов был обольщен войной. Она была необходима ему как кислород — так же, как пацифистам Оруэллу и Хемингуэю, которые мыслили участие в Гражданской войне в Испании против фашизма долгом. И Лимонову, конечно, не повезло, что войны при нем измельчали, а исторических революций не было. Был только Донбасс, куда его партия «Другая Россия» отправляла «Интербригады».
Знаменитая фотография Эдди Оппа: Лимонов и Летов на Первомайской демонстрации. 1993 год
В Нью-Йорке в 1970-е
Лимонов в чем-то был беспринципен, и сейчас ненавистники могут вспомнить ему ряд литературных халтур. Трезво оценивая свой дар, вернувшись в начале 1990-х в Россию, он считал позволительным писать какие-то вещи за деньги или в рамках политической деятельности. Но мне хочется вспомнить другой, более ранний случай его постмодернистской беспринципности, который подарил нам произведение, может даже, более выдающееся, чем «Это я — Эдичка». Ухватившись за дневниковую форму «Опавших листьев» Василия Розанова, который по взглядам был ему однозначно ненавистен, Лимонов написал «Дневник неудачника», великую поэтическую исповедь, полную противоречий и мыслей, хаотично выплеснутых на бумагу. Тоскуя по бывшей жене, автор притворялся то гомосексуалом, то педофилом; он мастурбировал, представляя, как стреляет в американского президента; вспоминал жен и мечтал о проститутках. Никто еще с такой точностью не передавал набор переживаний, впечатлений и радикальных, подчас экстремистских идей и намерений молодого человека в любовном отчаянии. Вообще как писатель Лимонов похож на Розанова, Солженицына, даже Бунина с их чувственным и в то же время аскетическим слогом, упрямым нарциссическим эмпиризмом и ощущением вписанности в большую Историю — несмотря на то, что Эдуард Вениаминович мечтал о победе пролетариата и дал бы мне за сравнение с этими авторами по физиономии.
Он так часто ступал в пустоту и неизвестность, что мог умереть сотню раз — от пули врага, на обочине, где и когда угодно. Я не знаю, как можно до 77 лет быть таким по-эксгибиционистски честным, столь отчаянно любящим. Лимонов боялся смерти и в 1990-е годы ходил по Москве с охранниками. Он строил оберег от смерти: написал пять сборников некрологов — «книг мертвых» (последняя вышла в этом году); он как лозунг кричал «Да, смерть!» на собраниях Национал-большевистской партии. В своем последнем романе «Будет ласковый вождь» Лимонов, правда, показал себя великодушным, жалеющим тех людей, которые были загублены «алтайским делом». Это малоизвестный факт, но в тяжелые моменты своей в высшей степени эллинской биографии он вообще-то совсем не редко раскаивался и, конечно, жалел: жен, особенно мертвых, бедняков, оставшихся без крыши над головой, своих пацанов-нацболов, безвинно замученных и посаженных. Очень хочется верить, что он умер в спокойствии. Бог дал пройти ему сквозь эту великую жизнь и уйти на тот свет мудрым старцем, когда жизнь — в привычных для него масштабах — уже закончилась.
Лимонов умер в абсурдный момент истории, подытожив XX век и всю эпоху таких героев-максималистов, как он.
В XXI веке таких, конечно, не будет.
Выбор редактора
Подборка Buro 24/7