Путеводитель по прозе Виктора Пелевина: от Игната до Иакинфа

В начале 1990-х Виктор Олегович пишет много рассказов (самой первой была миниатюра «Колдун Игнат и люди»), несколько повестей и крошечные романы, которые часто путают с повестями. Определим раз и навсегда: «Омон Ра» и «Жизнь насекомых» — романы, а «Желтая стрела» и «Затворник и Шестипалый» — повести. В это время автор прямолинеен и однозадачен, через небольшие тексты он развивает и доносит до нас какую-то одну не слишком сложную, но эмоционально важную вещь. Разве что «Жизнь насекомых» дает неожиданный срез вширь, демонстрируя множество карикатур, но общая идея в итоге одна. Произведения этого времени пропитаны ядовитой сатирой, легким самодовольством практикующего эзотерика и клаустрофобией от советского настоящего или недавнего прошлого. Виктор Пелевин сразу замечает, что хоть государственный строй и изменился, лучше не стало: никакой ложной эйфории даже на короткий срок.

«Чапаев и Пустота» в 1996-м стали первым крупным романом и первым столпом, на котором держится все творчество Пелевина. Многие до сих пор считают его лучшим произведением, а молодые читатели с удивлением открывают для себя его вневременность. В нем в полной мере выстреливает зыбкость и условность физического мира вокруг нас, которая в более ранних произведениях смотрелась фантастическим элементом, а здесь вдруг стала восприниматься как часть обыденности. Что ни говори, времена были волшебные.

Второй столп — «Generation „П“» в 1999 году — при ближайшем рассмотрении не слишком складен, но ловко ударил в самое сердечко и потребности читателя, так что он был готовы простить и 10-страничные статьи Че Гевары про рекламу, и сомнительные каламбуры, которые потом станут фишкой автора. Здесь же Пелевин развивает тезис, впервые высказанный в «Чапаеве и Пустоте»: чтобы тебя слушали, надо обязательно подключать к своему выступлению жопу. Необязательно ее, родимую, но что-то такое низкое, пошловатое, яркое, контрастное. Может быть, даже нецензурное или намекающее на обсценность.

Не стоит сбрасывать со счетов второй условный период творчества Пелевина — «пестрый», когда он находился в творческом поиске и постоянно пробовал писать на разные темы, в разных жанрах и стилях. Наверняка у каждого последователя Пелевина есть пара любимых романов именно из этих восьми лет.

Кто-то ценит геополитику из повестей и романа «S.N.U.F.F.», кому-то по душе произведения про мифических существ («Священная книга оборотня», «Empire V»), а кто-то восхищен сломом пятой стены в «t». Возможно, есть и любители «Шлема ужаса», международного эксперимента, который в целом не так уж плох, но на фоне остальных текстов этого времени явно теряется и признан провальным.

В начале 2010-х Пелевин матереет, садится на толстый контракт и может позволить себе расслабиться. Не нужно больше беспокоиться о книгах и критиках, за него все сделают специально обученные асы пиара, которых он потом прополощет в романах за их же деньги. Всего-то и нужно выдавать по одной книге в год, как на фабрике.

Тексты в итоге выходят тоже фабричные, вторичные и вызывающие крики, что Пелевин уже не торт. Продаются они все равно неплохо, потому что по старой памяти Виктор Олегович превратился в живой мем во плоти, которого, впрочем, простые читатели увидеть не могут.

С 2017 года мы читаем произведения Пелевина, которые наконец-то были переосмыслены. Да, это все еще фабрика ежегодного производства текстов, в них много старых идей, но подаются они совершенно иначе и показываются с другой стороны. Отдельные критики робко говорят о возвращении старого доброго властителя умов, но нужно отойти на некоторое расстояние, чтобы узнать, была ли пыткой эта попытка, чем она увенчалась и в какой цвет окрасится творческая эпоха. Не исключено, что нас ждут новые шедевры. Точно так же не исключено, что все откатится обратно или вовсе заглохнет. Пока это кот Шредингера, который не просто ни жив ни мертв, но еще и неизвестно, есть ли он вообще в этом ящике и правда ли коты выглядят именно так.

Пелевин расправил плечи и довольно смело говорит об окружающей действительности, не старается больше угнаться за сиюминутными мемами, но при этом и не забывает о традиционных своих фишках. Каламбуры — есть, продвинутый солипсизм — есть, актуальность — есть. В дополнение к этому появилось хитрое мастерство украшения и триггерианства. Да, не правильно вы себя ущипнули: последнее слово выдумано, но подразумевает, что автор постоянно тычет палочкой в группы лиц, которые могут оскорбиться. Не всегда выходит удачно, но провокации все равно идут плотным рядком. К тому же спасает украшательство, как в заглавной повести сборника «Искусство легких касаний». В ней историю рассказывает такой-то дядя, который узнал ее от такого-то дяди, и вообще это краткий пересказ чужих мыслей, а эти негодяи могут говорить все, что угодно, не боясь, что им за это набьют лицо. Может быть, вообще во всем виноват Чубайс.

«Искусство легких касаний» эксплуатирует новый псевдожанр, который явно подходит для истории, иначе она была бы скучновата. Хотя новый он только для нас: Станислав Лем таким еще в середине прошлого века баловался. Перед нами краткий пересказ несуществующей длиннющей книги с некоторыми суждениями пересказчика. Забавно наблюдать, как он комментирует якобы затянутые сцены, сжимая симулякр 200 страниц до двух предложений. Он отлично додумывает за гипотетического читателя, прямым текстом говоря, что мы должны были бы прочитать между строк, если были держали в руках полновесную историю. А тема и метафизическая подложка повести тянутся корнями еще в первые произведения Пелевина — меняет их только современный антураж, шуточки и жанр.

Так что последние три книги Пелевина определенно стоят прочтения, даже если совсем недавно на него развилась аллергия. В конце концов, нам — читателям — решать, станет ли новая творческая веха настоящим возрождением мастера или скатится в пыль. Для этого надо как минимум с ней ознакомиться — так что бегите в магазин за новым Пелевиным, читайте его в цифре или одолжите у приятелей.