9 февраля в столице Германии открылся Берлинский кинофестиваль, самый демократичный, продвинутый и злободневный мире. В отличие от Канн, здесь никогда не боялись политических высказываний.

Тематику конкурсной программы здесь обычно не заявляют, но всем очевидно, почему те или иные картины попали на фестиваль. Например, прошлый Берлинале был посвящен мигрантам, в частности тем, кого принято называть «жителями Ближнего Востока». Тогда же жюри парадоксально выбрало победителем документальный фильм «Море в огне» про остров Лампедуза, через который идет гигантский поток беженцев в Европу. В Каннах, например, документалки даже в основной конкурс не берут.

В общем, Канны — это своего рода Facebook, место для значительных фильмов, рассчитанных на специфическую публику. Венеция — это ЖЖ, очень старая площадка для очень известных авторов. А вот Берлинале — это Twitter, где удобно отслеживать тренды, которые набирают популярность с невообразимой для других фестивалей скоростью.

Тем интереснее неожиданный разворот, который в 2017 году сделала команда организаторов фестиваля и лично президент Берлинале Дитер Косслик. Они посвятили программу стандартным темам Канн и Венеции: семейные связи в современном обществе, колониальность и колонизация, исторический контекст в искусстве. Проще говоря, сразу несколько картин пересказывают биографии великих и показывают реконструкции событий. Интересно, что во вступительном слове сам Косслик заявляет, что таким образом Европа ищет новый путь, оглядываясь назад: «Редко когда программа Берлинале так точно запечатлевает текущую политическую ситуацию, как в этом году. Множество кинохудожников ищут ответы в прошлом. Они пытаются осознать дезорганизованное настоящее через прыжок в историю».

Главным знаком для кинокритиков стал выбор фильма открытия фестиваля - «Джанго» французского режиссера-дебютанта Этьена Комара. До этого он занимался исключительно продюсированием: работал над фильмами с Венсаном Касселем и Луи Гаррелем, а также сделал картину «Тимбукту» вместе с мавританцем Абдеррахманом Сиссако, которая получила номинацию на «Оскар».

Картина посвящена жизни музыканта Джанго Рейнхардта, создателя так называемого цыганского джаза. По факту этот жанр ближе к свингу или даже блюзу: например, соло играется на акустической гитаре. Собственно, Джанго это соло и играл, причем очень быстро: из-за пожара в детстве у него была повреждена ладонь, что позволило ему выработать технику игры двумя пальцами. Это наглядно демонстрируется уже во втором эпизоде: на сцене появляется коллектив в старых костюмах, и после особенно головокружительного соло Рейнхардта люди в зале начинают вставать и танцевать.

Рейнхардт в принципе фигура очень важная, и даже в кино о нем вспоминали: главный герой алленовского фильма «Сладкий и гадкий» завидовал ему, потому что у него была своя неповторимая техника. В общем, знаковый персонаж. Но Комара, очевидно, волнует вовсе не старый добрый хрустящий джаз, интерес к которому парадоксально возвращается после «Ла-Ла Ленда».

Вся жизнь и творчество Джанго сводится Комаром в его сценарии к простому факту его биографии: он цыган. Поэтому в первой же сцене нацисты убивают в лоб слепого цыганского гитариста посреди зимнего леса, а дальше два часа экранного времени Джанго Рейнхардт пытается сбежать от французской оккупации в нейтральную Швейцарию. Немцы этого не хотят, так как собирались провести его турне в Германии: у них тайная любовь к джазу. Весь невыносимо долгий фильм Джанго в исполнении хорошего, в общем-то, актера Реды Катеба мечется между очередными концертами (сцен с которыми слишком много), двумя женщинами и немцами. Все это, видимо, ради исторической достоверности.

Концовку Комар выписал в духе «Списка Шиндлера». На экране - стена из фотографий цыган, замученных во Второй мировой, и камера все отдаляется и отдаляется, а края не видно. Но это вовсе не пробивает слезу, а заставляет думать ужасные вещи о циничном выборе берлинского оргкомитета. Вместо поиска новых путей в прошлом - конъюнктурность, вместо истории как источника вселенской мудрости - циничная попытка надавить на жалость.

И в итоге первый фильм Берлинале, который должен был закрутить новый виток исторического кино, эксплуатирует исторический комплекс вины немцев прямо на открытии фестиваля в столице их государства. Впрочем, в программе - еще больше 20 фильмов, и в их числе есть те, что не утоплены в прошлое. И неизвестно, на какие опасные выводы они натолкнут Европу в этот раз.

 

Текст: Егор Беликов