Плечистый, настоящий моряк, по странности удивительно похожий на Владимира Маяковского, — таков Мартин Иден Пьетро Марчелло в исполнении матерого актера Луки Маринелли. В его глазах словно потух свет жизни. Волосы поседели, нестриженые и масляные, они свешиваются на лицо. Герой декламирует: «Что ж, значит, мир сильнее меня. Против его мощи у меня нет ничего, кроме моей индивидуальности, что тоже немало. Пока я не позволю себе отчаяться, я останусь силой этого мира». Еще не успеваешь хорошенько вспомнить роман Джека Лондона и убедиться, что книжный Иден никогда не произносил таких фраз, а на экране уже появляются кадры хроники. Чу-чу! Отпечатанные на красно-коричневой пленке, в вечность несутся поезда перемен.

Время для итальянского режиссера Пьетро Марчелло — не прямая, по которой можно передвигаться в любом направлении, а неостановимый поток, несущий всю полноту XX века. Эпоха страшная, одним навязавшая американскую мечту, а другим модернистский миф. Роман-первоисточник Лондона увидел свет в 1909-м, но в фильме на городских площадях бастующие скандируют красные лозунги, что в те годы было немыслимо. В драмаургических перебивках снова хроникальные кадры: на них огонь Первой мировой войны, которая, как известно, началась несколько позже. В марчелловском фильме Мартин Иден смотрит в кинотеатре какое-то цветное кино и использует диктофон. Внутренний мир книги Лондона тоже преломляется: действие разворачивается не в Окленде, а в Неаполе. Герои говорят на итальянском и на французском, хотя откуда бы книжный Мартин знал эти языки? Позабытый английский поэт Алджернон Суинберн, которым был зачарован герой романа, заменен декадентствующим Бодлером. Возлюбленная Мартина Руфь стала Еленой (Джессика Крисси): в Италии так оно органичнее.

Задолго до того, как взяться за «Мартина Идена» Пьетро Марчелло снял «Молчание Пелешяна» — герметичный портрет позднесоветского режиссера-авангардиста. В «Мартине Идене» так же, как провозвестник «дистанционного монтажа» Пелешян, Марчелло создает дистанцию между кадрами и явлениями жизни неравноценных масштабов. Его герой призывал показывать прошлое «через наблюдение за современностью», и в «Мартине Идене» на состаренную пленку сняты флешбэки, в которых ребятня носит нейлоновые дождевики по сегодняшней моде. За кадром дела тоже обстоят эклектично: Бах перемежается с Каравайчуком, а когда герой расстается с рабочей жизнью его сопровождает «Salut» Дассена.

Предельная условность места и времени неспроста: Иден у Марчелло — не человек, но символ эпохи.  Если первую часть сюжета можно назвать сколько-нибудь классической экранизацией, вторая ревизия, которую мог сделать лишь автор, принадлежащий новому веку. Здесь первостепенен «иденовский синдром» — смертельное разочарование в жизни после достижения цели. Немытый, с гнилыми зубами и безумным блеском в глазах, произносящий речи о необходимости аристократии, — такой Мартин Иден для Пьетро Марчелло и есть кончина модернистского мифа, возвеличивающего сделавших невозможное. В написанной Лондоном картине высшего благородства писателя, который вознесся над суетой сует, режиссер усматривает упадок: ближе к финалу героя в шутку окликают Обломовым. По Марчелло, Идена убивает не творческий кризис даже, а буржуазное общество, в котором возбраняется беспартийность, — нельзя быть просто сторонником идей Ницше и Спенсера. За кадром в основном оставлены его писательские мытарства, а в сюрреалистической интермедии между двумя частями-актами капитал натурально побеждает творца. Мартин Иден проигрывает дуэль персонажу-маске — купцу Панталоне из комедии дель арте.