Меня зовут Настя Нудник, и я, если верить слухам, Kiev-based artist.
С этого момента, в силу своей фамилии и слабости своей натуры, я буду периодически нудить о литературе, искусстве и кино в назначенное время в назначенном месте, как велел Марат Башаров.
Скажи мне, что ты любишь, и я скажу тебе, кто ты.
В моем случае – я комедийная японская антиутопия об английском футболе, дыне и сне за ручку, ибо существуют события, явления, персоналии, которые воспитывают, влияют и меняют не хуже строгих родителей и провальных влюбленностей. Одним из таких краеугольных камней в моей жизни стало импульсивное решение о получении филологического образования на кафедре японского языка и литературы. Мне повезло познакомиться с пришельцами с края земли, выйти живой из лабиринта японского языка и войти в зазеркалье дальневосточного мировоззрения.
В этой статье-советчице я постараюсь стать вашим проводником в японскую культуру – глубочайшую лакуну, из которой еще никто не возвращался прежним. И первыми желтыми кирпичиками станут три японских писателя, с которыми грех не познакомиться лично.
* * *
В моем собственном хит-параде любимых авторов Тикамацу Мондзаэмон – великий писатель и, не побоюсь этого слова через черточку, режиссер-постановщик, занимает не первое место, но именно с него стоит начинать знакомство с классической японской драмой.
Мне всегда было интересно, почему мировая литература, с этим ее громким и масштабным эпитетом, редко считается со всем, что выходит за пределы запада. Вильяма нашего Шекспира цитируют даже не умеющие читать, а имя Тикамацу Мондзаэмона, несмотря на его очевидное величие, кажется набором рэндомных японских слов. (Дальше идет шепот негодования о том, что первый роман написала Мурасаки Сикибу за шестьсот лет до товарища Сервантеса, но это уже совсем другая история).
Тикамацу Мондзаэмон мог бы именоваться величайшим драматургом Японии хотя бы из-за количества написанных им произведений для театров кабуки и дзёрури. Но поскольку писатель поднимал вопросы, которые в свое время казались немыслимыми и запретными, его творения имели честь поменять ход развития литературы и культуры Японии в целом.
В эпоху сьогуната (по сути, военного правительства) непослушание и отказ от социальных и политических норм карались если не смертью, то всеобщим осуждением, что для японцев и по сей день является высшей мерой наказания. Поэтому, такие дилеммы, как «собственное счастье или общепринятые нормы», «долг или свобода действий», «любовь или притворство и страдания» вызвали в далеком 17-м столетии шок, ажиотаж, скандалы, интриги и расследования.
Большая часть произведений Тикамацу Мондзаэмона начинается с описаний шумных кварталов Осаки (японская Одесса, веселый портовый город), а речь идет о любви между гетерой и порядочным женатым японским гражданином. Это почти как варить синий мет и скрывать от семьи свою деятельность, только вместо мета – кристально чистая любовь к проститутке. Итог всегда печальный – дамоклов меч рубит узел риторических проблем, а вместе с ним и жизни несчастных влюбленных. Личные трагедии на фоне городского веселья. Проблемы маленького человека, утопающие во мраке государственного масштаба. Классика.
Я настоятельно советую прочитать «Самоубийство влюблённых на Острове Небесных Сетей» и делать вид, что любовь существует.
* * *
Вы еще успеете заприметить невооруженным глазом, что я очень неравнодушна к некоторым повторяющимся темам: сильные женщины, символизм, скрытый смысл, тайные общества. Все это расчудесным образом совокупляется в произведении Кикути Кана «Портрет дамы с жемчугами», одного из первых романов, поднимающих проблему эмансипации женщин.
На самом деле, Япония конца девятнадцатого - начала двадцатого столетия – это самые странные и невероятно удивительные время, место и обстоятельства. Кто подзабыл – японское государство было наглухо закрыто от Европы и тлетворного влияния запада примерно пять столетий. А теперь представьте: на маленькое островное государство свалились тонны просветительской литературы, тучи новой информации, новая свежая религия и совершенно нетрадиционные для восточного общества нравы. Все это превратилось в одно большое модное течение, которое было доступным сначала высшим слоям населения, а затем стало стритфешном среди простого люда. Христианство как новый аксессуар, феминизм как ультрамодный крой – верить в Будду или Аматэрасу теперь стало соу ласт сизан.
Благодаря новоявленной японской открытости, в мировой литературе произошли столкновения тектонических плит – запад и восток вдруг стали невероятно восприимчивы друг к другу. Интерес к традициям и культуре древности перекочевал в Европу, превратившись в отдельное направление в искусстве, а радикальность, революционный дух и стремление к новизне отлично прижились в законсервированной восточной стране.
Роман Кикути Кана – неплохой пример мейнстримной литературы того времени, в котором сочетаются неореализм, европейская колкость сюжета, японские традиционные мотивы и нечто совершенно новое – образ сильной и независимой женщины.
* * *
Может и глупо рекомендовать писателя, которого знают и любят, но знаний и любви никогда не бывает много. Речь пойдет о Майкле Джексоне японской литературы – Кобо Абэ, и его Билли Джин – романе «Женщина в песках».
Собственно, это та самая книга, которая превращает читателя в главного героя мема Sudden Clarity Clarence, потому что некоторые вещи можно оценить только со стороны – либо добротно выйдя из себя, либо посредством подглядывания.
Произведение достаточно многогранно, чтобы не выделять одну выпяченную грань, но я все равно сделаю это, потому что грань эта касается свободы – наиболее заблуренного понятия в истории человечества.
Что будет, если дать человеку максимальную дозу воли – всё или ничего? Он достигнет величайших вершин, или зачахнет на дне? Этот вопрос автор и поднимает, а точнее – опускает поглубже в своем коротком романе.
В сущности, дно – это третий герой произведения, после заблудшего японского учителя и одинокой женщины. Оно – не просто мизансцена, на которой разворачивается грустный КВНвский СТЭМ, но и латентный персонаж, который подталкивает отчаянного любителя насекомых на определенные решения.
После прочтения книгу тяжело закрыть из-за волнистых страниц, повсеместных крошек и заломленных уголочков, потому как оторваться и перестать читать совершенно не представляется возможным.
* * *
Я не знаю, как заставлять людей читать классику дальневосточной страны, нужно ли это, и стоит ли этим заниматься. Но могу сказать, что несколько сотен листов бумаги формата А6 могут существенно поменять жизнь.
Всем любви
и перемен в сердцах и глазах.