V значит веган: радикальный вегетарианец анонимно о погромах и самосуде

Пока Hermès готовил официальный ответ Джейн Биркин, а активисты PETA покупали долю дома, чтобы спасти крокодилов, мы решили разобраться, существует ли экстремальное веганство в России и кто за ним стоит.

С молодым человеком, пожелавшим остаться неизвестным, мы встречаемся рано утром возле метро «Марьино». Никаких особых представлений о том, как должен выглядеть веган-радикал, у нас нет, но при виде задумчивого парня, напоминающего скорее угрюмого сисадмина из службы IT, чем борца за права животных, «экстремизм» — последнее слово, которое может прийти в голову. Тем не менее разговор, длящийся те 20 минут, что мы добираемся до его работы, идет именно о крайних проявлениях веганства. Темные очки с непроницаемыми зеркальными линзами не дают никакой надежды увидеть глаза собеседника. Молодой человек говорит размеренно и тихо, иногда приходится переспрашивать. От некоторых вопросов он мягко, но уверенно уклоняется. 

— Много было случаев, дающих повод задуматься. Помню, варили раков: увидел, как живого рака кидают в кипяток, а через минуту он уже краснеет и мучается в агонии. Мне было лет 18—20. Это был первый звоночек. Потом ходил на рыбалку и уже тогда понимал, что рыбу жалко, отпускал ее, все еще будучи мясоедом. Затем был случай, когда отец купил где-то живого барана для свадьбы моего брата, и животное несколько дней жило у нас в абсолютно темном гараже. Я иногда приходил к нему, гладил, общался. А потом его зарезали прямо в день свадьбы. Вот такой праздник на крови получился.

И вдруг в один день я понял, что это неправильно, несправедливо и я не хочу в этом участвовать. Первое время ты просто не ешь мясо и тебе кажется, что ты делаешь очень большое дело. И это на самом деле так, ведь очень сложно пренебречь социальными стереотипами. А потом ты понимаешь, что этого недостаточно для пользы животных, что это очень малая лепта. И если мы хотим чего-то большего, то нужно действовать.

Первое время ты просто не ешь мясо и тебе кажется, что ты делаешь очень большое дело

Тот, кто идет в сторону радикальных действий, уже не выбирает путь публичных акций с плакатиками. Это очень важно понимать. Первое правило активиста — выбрать что-то одно: либо публичные действия, либо подпольные. На нарушении своей анонимности прогорали многие активисты, особенно западные. Не потому, что они оставили улики, через которые на них вышла полиция, а потому что они сами себя рассекретили публичными выступлениями. Скрываются те активисты, которые нарушили законы страны. Например, по закону РФ животное считается имуществом и любое освобождение животного является кражей, соответственно, карается Уголовным кодексом. То есть, если вы видите где-то животное, которое содержится в клетке, и выпускаете его — вы уже нарушаете закон. К примеру, мы освобождали белок в парке. Там посадили четырех белок в клетку, кругом бегают их свободные собратья, а в клетке сидят эти четверо для потехи людей. Нам пришлось проникнуть туда ночью, забрать белок и отпустить — это уже нарушение законодательства. И даже после такого невинного действия надо скрываться.

Бывали случаи нанесения серьезного урона владельцам жестокого бизнеса. Если невозможно забрать животных, можно нанести максимальный материальный вред. Когда после Нового года начали громить питерский магазин «Страшный сон вегана», я, как и многие другие активисты, очень радовался этому событию. Была первая акция. Потом вторая. Многотысячные ущербы! Я думал, что вот-вот — и ребята нанесут этому заведению такой урон, после которого оно уже не оправится. Но по неопытности активисты допустили детскую ошибку, пренебрегли элементарными методами безопасности и были пойманы полицией. Это было потрясением для меня, я понимал, что мои товарищи близки к реальному сроку. Пришлось задействовать все ресурсы, чтобы собрать ребятам средства на адвокатов, попутно отстаивая их позицию от нападок своих же — веганов и вегетарианцев. Очень хорошо, что в итоге активисты сумели избежать уголовного преследования и дело на данный момент закрыто.

Цель этих акций, вроде той самой питерской, — нанести максимальный урон, который способен привести к закрытию бизнеса. Мы понимаем, что хозяева этого дела точно не задумаются о вегетарианстве, потому что уже выбрали другой путь. Это не та категория людей, с которыми нужно общаться и вразумлять. Для них нужны другие методы — методы, которые уберут их с рынка, запугают. Кто-то заливает клеем замки мясных магазинов. У нас, например, были поджоги: поджигали имущество владельцев предприятий. В нашей стране незаконным действием считается даже отобрать собаку у живодера.

Да, можно сказать, что мы устраиваем самосуд: сами определяем, кого поджечь, у кого отобрать собаку. Но дело в том, что государственные органы с этим не справляются. Что говорить о живодерах, когда кругом гуляют догхантеры, которых можно остановить только самосудом! Полиция не работает. Максимум, что могут сделать, — выписать кому-то штраф в 20—30 тысяч, а человек сотни собак потравил. В условиях, когда нет правовой базы, защищающей животных, когда госорганы не работают в этом направлении, у защитников животных не остается другого выбора, кроме как брать ситуацию в свои руки. Не все могут спокойно наблюдать и оставаться в стороне. Если бы я мог изменить законодательство, то просто запретил бы продажу мяса на территории РФ. Депутаты и медийные персоны должны следить за своими словами, потому что публика к ним восприимчива. Вот, например, Кобзон публично призвал расстреливать собак — это приведет просто к тысячам убийств животных. И такая агитация не должна сходить ему с рук.

Это не та категория людей, с которыми нужно общаться и вразумлять. Для них нужны другие методы — методы, которые уберут их с рынка, запугают

К обычным мясоедам, которые живут навязанными стереотипами о том, что мясо необходимо и все прочее, у меня нет ненависти. Наша ненависть направлена на тех, кто осознанно занимается этим бизнесом. Они все прекрасно понимают и продолжают это делать. Остановить их, кроме как вмешательством со стороны, никак нельзя. Те, кто занимается этим бизнесом, находятся, скажем так, в нашем поле зрения.

Я не ем любые продукты, связанные с эксплуатацией и убийством животных: молоко, яйца, мясо, мед. Молочная индустрия еще более циничная и жестокая, чем мясная. Ведь это эксплуатация материнства: корова не будет давать молоко без теленка. Чтобы было молоко, нужен теленок. И всем, конечно же, нужны большие удои: корова 3—5 лет дает достаточно молока, а потом становится ненужной, и ее убивают. Сколько за эти 5 лет у нее родится детей, которые тоже через пару месяцев пойдут под нож? Не знаю, что лучше: умереть сразу или после того, как из тебя выжмут все ресурсы, да еще заберут у тебя твоих детей. Для меня молочный бизнес более жестокий.

Был случай, когда общение с девушкой, сильно желавшей отношений, не сложилось из-за разных взглядов на тему вегетарианства. Мы сидели в кафе, и я ей сказал, что не могу быть с ней, пока она ест мясо. Она ответила, что пока не может от него отказаться. Это была наша последняя встреча. Сейчас она замужем, и, наверное, у нее все хорошо.

Наша цель — это не только добиться любви к животным, чаще целью является спасение животных, уже попавших в беду. Пока дождешься любви, пока все, наконец, станут вегетарианцами, пройдут сотни лет. Задача всех веганов-активистов — освобождение животных по этическим причинам. Представьте ситуацию: вы находитесь в нацистской Германии 1939 года, куда ввозят людей из завоеванных стран, держат в концлагерях, ставят на них опыты... Так вот, с животными в современном мире происходит то же самое.

Вегетарианцы вообще миролюбивые, никто из нас не хочет войны, никто не хочет насилия, просто нет других методов, которыми можно бороться с жестокостью. На жестокость надо отвечать жестокостью. Одним лишь хорошим примером исправить ничего не получится.

Слово «экстремизм» хорошо для законодательства, в реальности же любой здравомыслящий человек видит, что в освобождении животного нет никакого экстремизма. Разве есть экстремизм в освобождении угнетаемых? Как иначе из лаборатории освободить кролика, на котором ставят опыты? Правовые пути есть, конечно, но они не сиюминутные, а кролику нужно помочь прямо сейчас.

Любая акция всегда сопровождается всплеском адреналина, к этому практически невозможно привыкнуть. На первых вылазках вообще ничего не соображаешь, все как в тумане. С опытом, конечно, приходит определенное умение концентрироваться во время действия и сохранять некий уровень хладнокровия. Но все равно каждый раз это риск, и к этому нельзя привыкнуть и относиться как к чему-то обычному. Каждый раз ты ставишь на кон свою свободу ради свободы других. Я не герой супермен, я тоже боюсь, но у меня уже нет другого пути. Пока есть невиновные, страдающие по воле человека, я буду делать все, чтобы освободить их и наказать угнетателей.

Обычно мы узнаем подробнее об объектах, где происходит что-то жестокое. Вроде лабораторий или звероферм. Нам не важно, государственный это объект или частный. И потом идет его детальное изучение: смотрим на его слабые стороны, на дыры в системе безопасности. Это действительно операция по проникновению, все делается в масках и перчатках. Определенное оружие берется для безопасности: мало ли какой конфликт возникнет с охраной. Это для самозащиты. Но лучше прямых столкновений избегать, все делать тихо. Нам нужны не конфронтации, а результат. Ощущения того, что ты Робин Гуд, нет, но то, что ты восстанавливаешь справедливость, чувствуешь точно. Ради этого все и делается.