Девушка и смерть: Алиса Хазанова — о спектакле Диденко, честности и наброшенном на плечи пиджаке

22 и 23 ноября в Театральном центре на Страстном снова показывают «Девушку и смерть» — мультимедийный спектакль Максима Диденко, успевший наделать много шума и в Лондоне, и в Москве. Он поставлен по биографии киноактрисы Валентины Караваевой, лауреата Сталинской премии за роль в фильме «Машенька». 

На пике карьеры Валентина попадает в автомобильную аварию и больше не может сниматься, выходит замуж за английского атташе, переезжает в Великобританию, разводится, возвращается в Москву. Здесь она озвучивает великих актрис — Бетт Дэвис, Марлен Дитрих, Грету Гарбо... Ведет очень бедную жизнь. Дома ставит чеховскую «Чайку», играет все роли и записывает себя на любительскую камеру. Точная дата ее смерти неизвестна. Тревогу забили соседи, когда в доме прорвало трубу, а из квартиры Валентины Караваевой никто не вышел.

Караваеву играет Алиса Хазанова. Накануне нового показа Павел Вардишвили поговорил со своей любимой актрисой. 

Мне посчастливилось посмотреть «Девушку и смерть» еще летом. Главный вопрос, с которым я вышел со спектакля: нужна ли зрителю предварительная биографическая справка о жизни его главной героини — актрисы Валентины Караваевой?

Мне, конечно, сложно сказать после работы над этой ролью. Зрители разделились на два лагеря: одним хочется иметь на руках дополнительную информацию, другие более самостоятельны и находят все, что им нужно, без помощи создателей спектакля. В лондонском театре у нас висел плакат с несколькими фактами о судьбе Валентины Караваевой — англичанам это точно было полезно. Возможно, неплохо было бы сделать на русском языке такую же штуку, потому что сложно уловить цитаты из фильмов, которые Валера (Валерий Печейкин, автор пьесы. — Прим. BURO.) переплел. И опять же зрители поделились на тех, кто пытается проследить и найти логику процесса, и на тех, кому был не так уж важен этот процесс.

Опять-таки, многие идут не на историю советской актрисы, а на Диденко или Хазанову.

Не знаю, может, и так. Кто-то, наверное, идет на всю нашу гоп-компанию: и на Лешу Розина (партнер Алисы Хазановой в спектакле. — Прим. BURO.), и на Галю Солодовникову (художник спектакля. — Прим. BURO.). Может быть, идут просто спектакль посмотреть. Макс — яркий режиссер, и есть те, кому это импонирует. 

Что поймет зритель, незнакомый с историей Караваевой?

Спектакль происходит в момент перехода из жизни в смерть, в эти пару секунд. Это универсальный момент, ведь все мы движемся в одну сторону, жизнь конечна. Многим тяжело воспринимать тему смерти. Я знаю актеров, которые не хотят приближаться к этой теме, это их личный выбор. Для меня смерть делает спектакль человечным, выводит за рамки конкретной биографии в общечеловеческий формат.

Раньше ты говорила, что и тебе тяжело работать с темой смерти. Сейчас, после премьерных спектаклей в Лондоне и Москве, стало легче?

Это не связано с тем, сколько раз ты этот спектакль играл, — это внутренние волны из настроений и переживаний. Когда мы только начинали репетировать, ушел из жизни мой близкий человек. Для меня было очень странно, что эти события произошли одно за другим. Мне нужно было выстроить внутренний диалог со смертью, и это было полезно.

Такой материал невольно раздвигает актерские границы. Ты думаешь, сколько ты можешь в себя принять, через себя пропустить, и еще людям так выдать, чтобы объединиться с ними. Цель в том, чтобы общие эмоции возникли.

Три твоих последних громких проекта складываются в одну общую историю. «Девушка и смерть» — про пограничное состояние через биографию Караваевой, «Сияние» — такой диско-мюзикл сквозь суровую поэзию Егора Летова и Янки Дягилевой. Режиссерский дебют, фильм «Осколки» — очень легкий пересказ «В прошлом году в Мариенбаде» Алена Рене. Это случайно так сложилось или ты специально выбирала проекты?

Когда ты это озвучил, я подумала: да, действительно так и происходит. Но неосознанно. В случае с фильмом — это сознательные упражнения на тему амбивалентности как подхода к жизни. Со спектаклями — да, каким-то странным образом получилось, что я в этом отрезке искусства востребована. Но в этих случаях инициатива идет не от меня. Мне предлагают соединить несоединимое, и я отвечаю: «Да, конечно, давай». Потому что для меня самой это интересный зазор в русском поле экспериментов.

Есть ли у этих проектов просветительская миссия — пересказать сложные истории так, чтобы они были понятны любому зрителю?

Не знаю, я в этих историях остаюсь проводником. Даже в своем фильме я проводник. Будет нечестно сказать, что это моя миссия. 

Но тот же Диденко рассказывал, что именно ты к нему пришла
с идеей спектакля.

К Диденко действительно с этой идеей пришла уже я. Но я не выбирала историю Караваевой, она пришла ко мне сама, с двух абсолютно разных сторон. А параллельно с этим было желание поработать с Максимом — мы искали материал. Он мог ответить: «Не хочу все это делать, какая-то странная тема, не буду». Но он моментально загорелся. Дальше все пошло по цепочке к другим людям. Не знаю, что сказать о просветительской миссии, — ты просто выходишь к людям честно рассказать историю о Человеке и напомнить о живых чувствах.

Что есть смерть для актрисы? Караваева даже в забвении продолжала играть «Чайку» на старенькую видеокамеру, пока ее не затопило. Можно ли сказать, что нет смерти для актрисы — никакой, кроме физической?

Ну, что значит нет? Забвение либо происходит, либо нет, и ты можешь либо принять это, либо нет. Но не все занимаются профессией, чтобы про них всегда помнили. Есть люди, которые играют, потому что по-другому не могут. Их основная мотивация — просто заниматься актерским делом. Это сложный путь, поэтому, если ты можешь этого не делать, лучше не делать. Караваева — это экстрим, крайность, этим она и интересна. После ее истории невольно себя спрашиваешь: «А насколько я вообще готова заниматься этой довольно жестокой профессией?» Путь Караваевой — осознанный выбор тотального одиночества. Я хочу верить, что есть другой пут

Ты спела две отличные песни в «Девушке и смерти» и прекрасно перепела Летова в «Сиянии». Не думала записать пластинку, хотя бы с этим материалом?

Мы с Игорем Вдовиным (композитор, автор музыки к спектаклю «Сияние». — Прим. BURO.) прямо сейчас записываем пластинку по мотивам «Сияния», она уже в постпродакшене. Не знаю, что с ней будет, но давно хотелось зафиксировать этот материал. Я хоть и заканчивала среднюю музыкальную школу, но все забыла. Строить музыкальную карьеру я не собираюсь. У меня есть своя маленькая ниша — я актриса, которая чувствует, как надо спеть. Мне это нравится, я бы продолжала это делать дальше.

Что важно в современном театре? Истории? Иммерсивность? Танец? Впечатляющая сценография? Продолжительность спектакля 24 часа, как у Фабра? Умение удивлять и шокировать зрителя?

Издалека зайду: мы живем в мире, где все привыкли к шоковой терапии, ярким раздражителям. Есть театр, я его называю «Чем удивлять». Если раньше казалось, что это не очень круто и не очень честно, то сейчас такая точка зрения ушла и шоковые приемы воспринимаются как данность. Тем не менее мне всегда хочется спросить: «А цель „поездки“ какая? Для чего вы это делаете?»

Для меня очень важен стиль. Не думаю, что есть универсальный рецепт, что обязательно должен быть сторителлинг или иммерсивность. Театр может быть каким угодно, если это подчинено законам стиля. Даже не жанра, а стиля. Если ты хоть немного понимаешь, какую вселенную предлагаешь зрителю, то имеешь право честно говорить: «Ребят, я вам ничего не рассказываю — я просто хочу, чтобы вы пришли и посмотрели, как мы двигаемся». Честность в отправной точке и идея являются основными составляющими. А дальше видно, какие вещи главные, какие притянуты, какие идут изнутри.

Зритель по большому счету всеяден, просто он очень разный, и, наверное, любые вещи находят свою аудиторию. Когда ты художник, важно сохранять верность оригинальной идее. Итоговый продукт может получиться или нет, но будет видно, если он сделан на основе настоящего поиска и диалога. Если меня хотят все время удивлять, то чем это отличается от простого аттракциона? Как короткий монтаж в кино: он имеет смысл, если это необходимо для художественного высказывания, а если режиссер думает, что его зритель на один план дольше 6 секунд не сможет смотреть, то его кино получится нечестным.

Мне очень понравилось, что твой режиссерский дебют не про русское бедное, как у многих других режиссеров, а о жизни среднего класса. Фильм выделяется на фоне других картин. Но все же интересно, как ты реагируешь на нынешнюю социальную повестку? Когда ты читаешь новости, возникают ли в голове сюжеты фильмов?

Такая вот я наглая и решила делать, что хочу. И нашлись единомышленники, поэтому у меня получилось. Но всегда есть некий контекст в кино, в котором затронуты разные проблемы. Он продиктован простой вещью: если ты хочешь, чтобы твой фильм попал на европейские фестивали, придется собрать в нем определенные элементы. Осуждать я никого не вправе и не буду, но факт остается фактом: от любой страны со своим культурным кодом на международной арене требуют такие вот этнические и социальные поделки.

Я хотела снять фильм, сюжет которого был вне контекста — территориального или временного. Получилось настолько, насколько получилось. Есть темы, которые меня затрагивают сильно, и мне бы хотелось на эти темы поговорить. Не потому, что они остросоциальные или, наоборот, стоят вне политического контекста, а потому что эти проблемы напрямую отражают человеческую природу и ее изменения. Я, например, хочу снять фильм о подростках, о том, как их жизнь меняет общество и дурацкие поколенческие цепочки. К чему это приводит, как это отражается на тебе, пока ты молод. Вот такие темы меня заботят.

Последний вопрос — почему
у тебя всегда пиджак,
наброшенный на плечи?

Тебе же нравится?

Да, очень!

Когда ты надеваешь пиджак, это значит, что ты собран. Когда ты его просто накинул на плечи, значит, ты хрупкий, но у тебя есть оболочка, в которую ты можешь спрятаться, и она тебя защищает. Ну и мне тоже просто так нравится.

«Девушка и смерть»
22 и 23 ноября в Театральном центре на Страстном

Фото: Сопо Папиашвили
Макияж: Любовь Полянок
Продюсер: Полина Шаталова