Олег Меньшиков: "Худрук и продюсер — это одно и то же"

В апреле исполняется два года, как Олег Меньшиков возглавил Московский драматический театр им. М.Н.Ермоловой. Худрук театра в беседе с нами подвел первые итоги работы, рассказал о планах на будущее, кризисе репертуарного театра и трудностях, с которыми приходится сталкиваться.

Вы пришли в театр Ермоловой два года назад. Насколько тяжело далось вам это решение? Не было сомнений, опасений?
Это решение серьезно меняло мою жизнь, порядок вещей, к которому я привык и которым жил 15 лет. Тогда я мог позволить себе играть по два, максимум три спектакля в месяц, я был хозяин-барин своему времени и творческим планам. Наконец, я отвечал только за себя.

Здесь же я попал в ситуацию, когда должен играть много спектаклей; отпрашиваться у Департамента культуры, если соберусь в поездку; отвечать не только за себя, но и за тех людей, которых привел с собой и кто работал до моего назначения. Я должен был отвечать за что-то и перед кем-то.

Это означало некоторое ограничение свобод, к которым я привык. Но человек, в конце концов, подлец, как говаривал Федор Михайлович, и ко всему привыкает. Да, пожалуй, это тяжелая ноша, но я пошел на это абсолютно сознательно и сейчас не жалею.

А до этого жалели?
Однажды у меня приключился срыв, и я написал заявление об увольнении. Но это была слабость и, не случись она тогда, "выстрелила" бы в другое время. Но лишний раз я все обдумал и остался в театре. Значит, нашел в себе силы и теперь хочу думать, что я здесь надолго.  

После назначения вы кардинально обновили репертуар. Чем это было мотивировано?
Прошло время, спектакли ушли, и те, кто занят в них, тоже, пожалуй, забыли о постановках, и это хорошо. Поймите, когда я пришел в театр, на улице висела афиша, а внизу — моя фамилия в качестве худрука. Я не мог, не имел ни творческого, ни человеческого права подписываться под теми спектаклями.

Я вычеркнул двадцать названий, оставил всего три или четыре, и правительство Москвы пошло нам навстречу, выделило деньги на новые постановки, хотя это была рискованная история. Но снова подчеркну: главная причина — я не мог подписаться под теми спектаклями.

После назначения вы стали активно привлекать к работе молодежь. Чем это вызвано?
А что мне оставалось делать? Творческий коллектив театра — 80 человек, это неоправданно, безобразно огромная для небольшого театра труппа. Однако в работе — репетициях, репертуаре — реально работают 20—30%, они участвуют во всех спектаклях. К тем актерам, которых привел я, начинают подтягиваться и прежние артисты. Из старой труппы я никого не собирался исключать, они тоже играют: когда нам понадобились возрастные артисты для пьесы "Из пустоты", мы позвали трех замечательных актеров. На репетициях они работают вместе, привыкают друг к другу, находят общий язык. Это нормальный, рабочий процесс.

А как активно вы сотрудничаете с молодыми режиссерами?
Я очень хочу, чтобы они здесь ставили все. У нас в конце сезона откроется новая сцена, в этом же здании, с отдельным входом, и я очень хочу, чтобы она стала площадкой молодой режиссуры.

Мы и сейчас, и в будущем продолжим ориентироваться на молодую режиссуру — это наша установка. Уже теперь в театре работают молодые режиссеры, которые или еще учатся, или только закончили. Кого-то конкретно выделить не могу.

Вы оговорились, что, когда вас назначили на должность, театр Ермоловой был на особом счету у столичных властей. Насколько активно они помогают вам теперь?
Тогда сложилась внештатная ситуация. Сейчас они помогают так же, как и всем другим театрам.

Мой знакомый театральный завсегдатай заявляет, что сегодня театр не вызывает того ажиотажа, который был в СССР. В то же время Иван Вырыпаев говорит, что театр стал очень популярным, едва ли не на уровне кино. Вы какого мнения придерживаетесь?
Я не знаю, быть может, они обладают какими-то социологическими данными, цифрами, но я не думаю, что театр стал популярнее. Кино охватывает большую аудиторию, и оно, безусловно, выигрывает.

Но театр все равно будет жить. Почему раньше, в Советском Союзе, был театральный бум? Тогда напрочь отсутствовали все формы коммуникации, и единственным способом увидеть фигу в кармане, посмеяться и позлословить было прийти в Театр Юрия Любимова. Люди искали способ познания мира, самовоспитания. Сейчас немного иначе: если раньше билеты были дешевыми, и люди ходили на все подряд, то теперь — на определенные постановки, имена.

Театр теряет свой праздничный пафос, или нет? 
Когда-то давно я работал в Великобритании, а это очень театральная страна. Билеты на спектакли там были относительно недорогие — 25—30 фунтов, и у касс стояли очереди. Там театр был одним из развлечений, туда не приходили, как на праздник, и это нормально.

И у нас постепенно так становится. Это раньше женщины надевали вечерние платья и брали сменную обувь. Я не говорю, что театр должен стать обыденным, повседневным местом.

Молодые режиссеры мне часто говорили — и я согласен с ними, — что зрители хотят живых глаз, хотят потрогать артиста, они ищут непосредственного диалога — значит, они соскучились по жизни.

Бытует мнение, что репертуарный театр гибнет. Вы согласны с такой оценкой?
Я считаю, что он должен погибнуть и погибнет, от этого никуда не деться. Вообще это болото, которое застоялось и которое регулярно нужно встряхивать. Можно пойти по мировому пути и оставить 4—5 государственных репертуарных театров, остальные отдать в частную собственность и работать по схеме Европы и США: создаешь постановку, набираешь команду, снимаешь помещение и играешь спектакль, то есть делаешь антрепризу.

Хуже всего, что те люди, которые кричат о сохранении репертуарного театра, сами же его методично гробят. То, что они заставляют делать, те законы, которые принимают, в итоге тормозят развитие и отбивают желание работать. Такое ощущение, что они сами не понимают, что делают, не знают, зачем существует театр. Парадокс, но работать в советском театре было проще и легче.

"если раньше билеты были дешевыми, и люди ходили на все подряд, то теперь — на определенные постановки, имена"

Вы сейчас о цензуре говорите?
Нет, что вы: цензуры у нас нет, кажется! Я с ней не сталкивался. Я говорю о чисто организационных проблемах, препятствии за препятствием, которые вызывают отвращение. Но продолжать не буду: это ни вам, ни мне неинтересно.

Россия нуждается в иностранных режиссерах? Их нужно приглашать работать к нам?
А зачем их звать? Вот взяли моду! Конечно, можно позволить себе позвать иностранца раз в 2—3 года, но я не понимаю, зачем? Так получается, что иностранцы, которые появляются здесь, привозят уже древнюю режиссуру. Вот если бы он сделал что-то мощное, "ба-бах!", и мы его сразу сюда пригласили — это другая история. А так получается, что, видимо, сюда приезжают те, кто, вероятно, там уже никому не нужен.

Насколько востребованы русские театры за границей?
В Европе, а тем более в США зрители идут за развлечениями, на бродвейскую комедию или бульварные мюзиклы, и "Ричард Третий" им нужен очень редко. Так и у нас: недавно был опрос, и оказалось, что самый большой спрос на билеты в Москве — в Театр Сатиры. Я ничего не имею против этого: люди хотят смеяться.

Сегодня сложился определенный набор российских имен и театров, которые ездят в Европу или Японию. Мы можем их даже не знать, но они проложили колею и чешут.

Но вот что я видел: однажды я оказался за границей на очень плохой постановке одного известного режиссера хорошего российского театра. Спектакль был откровенно никакой, его сняли через полтора года, но таких оваций я не слышал после юбилея Майи Плисецкой!

Или была постановка Достоевского, зрители следили за спектаклем по программкам, задирали головы и читали субтитры, даже на сцену не смотрели. Труппа играла ужасно, но потом стоял рев! Я допускаю, что они впервые столкнулись с прозой Достоевского, потому так отреагировали.

За границей имеют очень скудное представление о российском театре, судят по определенным образцам, фамилиям, постановкам. Но если вы спросите, кто должен представлять Россию за рубежом, я не смогу ответить — вероятно, никто. Но пусть ездят.

Вы говорили, что не существует такого понятия, как российская школа актера, но есть особая порода российского артиста. Насколько сильно изменились актеры за последние годы? Они стали хуже или лучше?
Российский актер, безусловно, изменился: из нашей профессии — театра, кино — ушла тайна, потому что появился Интернет. Не знаю, насколько она помогала, эта тайна. Раньше артист воспринимался как человек необыкновенный, непростой, как гость с другой планеты. Теперь этого нет. Театр становится частью повседневной жизни, и я не берусь судить, хорошо это или плохо.

Применительно к молодежи — сегодня верх взяли деньги, во всем и везде, но осуждать их за это нельзя: всем нужно кормить семьи. Но в итоге мы теряем качество, уровень подготовки.

"Хуже всего, что те люди, которые кричат о сохранении репертуарного театра, сами же его методично гробят"

Это объясняется качеством образования?
Да, в том числе это вопрос преподавания в училищах. Я думаю, уровень упал. Взять хотя бы режиссеров: они могут напридумывать все что угодно, но не хватает главного, основополагающего для театрального режиссера — работы с актерами. О чем можно говорить, если текст роли выдают за полчаса до съемок, о какой работе над ролью?

Как бы нас раньше ни учили, но мы всегда знали, с чего начать работу. В нас худо-бедно, но закладывали азы профессии. Теперь иначе — качество упало, причем и в сопутствующих профессиях: среди гримеров, ассистентов режиссеров. Есть только единицы, которые являют собой исключения из правил.

Однажды вы заметили, что худрук равнозначен продюсеру, между ними можно поставить абсолютный знак равенства. Как вам удается совмещать работу "дельца" и "творца"?
Продюсер — это ни разу не делец. Не знаю, почему у нас так решили, но продюсер — это не тот, кто бегает и занимается только финансами. Он изначально придумывает Идею.

Почему "Оскар" за лучший фильм вручают именно ему? Потому что идея принадлежит продюсеру, и затем он нанимает режиссера, актеров, которые могут осуществить ее. Продюсер — это не финансовая, не экономическая, а творческая профессия. Так что худрук — это абсолютный знак равенства продюсеру.

Экс-руководитель театра "Практика" Эдуард Бояков однажды заметил, что театр — это мини-государство. Вы согласны с этим мнением?
Любой коллектив есть образец, модель государства, и президент — такой же худрук. Только у него в подчинении 150 млн человек, а у меня — 250. Модель одна, только вот президент ни перед кем никогда не отчитывается.

А как же ежегодные обращения к народу?
Да перестаньте говорить глупости: они делают, что хотят, принимают законы, как пожелают, и говорят, что вздумается. Ответственности у них гораздо меньше, только на словах иначе выходит.  У меня ответственности куда больше.

Как вам удается совмещать кино и театр?
Кино вписывается в мою жизнь так же, как и раньше: я снимаюсь мало, фильмы выбираю тщательно, но не потому, что это такая установка. Будь у меня пять хороших предложений — сыграл бы в пяти фильмах. Сниматься хочется, но только в хороших картинах.

Вы можете назвать свою любимую роль в кино или театре?
Нет, любимых ролей нет, я вообще не понимаю, что такое "любимая роль". Но, конечно, можно выделить "Калигулу", пьесу мы ставили с Петром Фоменко. Он обладал неким, только ему известным секретером, тайной театрального существования на сцене. И мне кажется, я понял ее, когда мы работали вместе.

Режиссер Александр Митта в разговоре заметил, что кино пока не может обойтись без господдержки, и это создает проблемы при прокате отечественных фильмов.
Прокатчики не берут отечественные ленты, потому что боятся, что они не окупятся. Кинематограф не сможет обойтись без господдержки. Система такая и будет, и ничего не изменится.

А через 5—7 лет?
Нет, или же мы скатимся к определенному кино (не буду произносить названия фильмов), которые сегодня заполняют зал. Это же кошмар!

А независимое кино не может стать выходом? Например, те же фильмы Ларса фон Триера, снятые по канонам "Догмы 95", не требуют колоссальных денег.
А у нас их смотрели? Я сомневаюсь, что эти картины и там, на Западе, окупались. И Феллини не смотрели в кинотеатрах — полных залов на "Восемь с половиной" наверняка не было, но это все равно Феллини!

Хорошо, когда страна дает кинематографу достаточно денег: тогда могут существовать и Федерико Феллини, и Адриано Челентано со своими комедиями — так работает весь мир. Но если бы у нас был Челентано, а то ведь всякая похабщина, прости Боже.

Вы руководите театром два года. Что можете записать себе в актив, чем гордитесь?
Я горжусь тем, что в театр стали ходить. Будет сказано не в обиду тем, кто работал здесь раньше, но когда я следил за репертуаром, с трудом набиралось ползала даже на самых популярных спектаклях.

Сейчас есть постановки, на которые билеты сметают очень быстро. Мы не жалуемся на посещаемость, она растет месяц от месяца. Также качественно поменялся зритель, плюс произошло обновление репертуара.

Но за два года театр не строится, нужно это понимать. Придется намаливать и ждать, конечно, не 10 лет, но 4—5 точно. На одной из последних встреч я вдруг понял, что здесь начал собираться костяк, который влияет на жизнь театра. Это и те люди, которые пришли со мной, и актеры из старой труппы.

"Продюсер — это ни разу не делец. Не знаю, почему у нас так решили, но продюсер — это не тот, кто бегает и занимается только финансами. Он изначально придумывает Идею"

В следующем году театр отметит юбилей — 90 лет. Вы уже готовитесь к этому событию?
Хорошо, что напомнили, юбилейным будет сезон 2015—2016 гг. Я вот все собираюсь созвать собрание, да текущие дела отвлекают. Но обещаю: будем думать и делать.

Традиционный вопрос: планы театра?
21, 22 апреля приглашаю всех на премьеру спектакля "Демон". Это пластическая версия поэмы Лермонтова без слов в постановке режиссера-хореографа Сергея Землянского, известного зрителям по спектаклям "Материнское поле" и "Дама с камелиям" в театре им. Пушкина.

Хотя Новая сцена еще не достроена, репетиции спектаклей, которыми она откроется, уже начались. У нас ставят "Адама и Еву" Лабьюта, "Ромео и Джульетту", в планах также "Утюги" Яблонской, "Театр Козьмы Пруткова".

А что бы вы могли пообещать зрителям, которые надумают прийти в театр?  
Обещать ничего не могу, а то вдруг ничего не получится? Но мы будем стараться — я все время это говорил и повторюсь еще раз:  театр должен стать атмосферным. В театр Петра Фоменко зрители приходят, и им неважно название спектакля: они идут за определенной атмосферой, они знают, что получат ее вне зависимости от постановки, актера.

Я хочу, чтобы и в театре Ермоловой было так: сложилась своя аудитория, своя особая атмосфера, чтобы по отрывку можно было понять, что это наша постановка.