Почему Иосиф Бродский — наше все

Наберите в «Яндексе» имя Иосиф. Первым выскочит, конечно, Сталин. Он у нас всегда и везде первый. А вторым — ну сосед у вождя, обалдеете! Не Кобзон, не Пригожин и уж, понятно, не Волоцкий. Бродский. Поэт.

А фильм «Духless-2» внимательно смотрели? Да, где все так красиво снято и девочки пищат от полуголого Данилы Козловского в океане, где кассовые сборы и авторы сценария — персонажи светской хроники. Там звучит стихотворение «Не выходи из комнаты», автор тот же. Бродский. А перифразов «Если выпало в империи родиться...» уже не счесть. Наверное, каждую неделю возникает новый в «Фейсбуке». Бывают даже смешные. И это Бродский — «Письма римскому другу». «Говоришь, что все наместники — ворюги? Но ворюга мне милей, чем кровопийца». Спросите любого парня или девушку в «Старбаксе», какой любимый поэт. Да, опять он. Иосиф. Джозеф.

Подчас кажется, что в России осталось три поэта. Пушкин, Есенин и Бродский. Первый — наше все. Второй — наше еще. Третий — и наше все, и наше еще плюс Нобелевка. Подобно первым двум, Бродский стал частью русского пейзажа и масскульта. Он, пожалуй, вырвал бы у Зевса пару молний, чтобы метнуть сюда в ярости, услышав такое. Подобно тому, как однажды воткнул вилку в руку соседу по столу, который слишком увлекся его девушкой. Но он на вечном пиру на своем Олимпе, ему весело среди богов, и он ничего не слышит.

Подчас кажется, что в России осталось три поэта. Пушкин, Есенин и Бродский. Первый — наше все. Второй — наше еще. Третий — и наше все, и наше еще плюс Нобелевка

Что вдруг Иосиф Александрович стал так всем любезен? Еще лет десять назад, не говоря уже о двадцати и глубже, он был своим лишь для богемы, кухонной интеллигенции и парочки задумчивых барышень из Калининграда. В 1993 году музыкант и продюсер Олег Нестеров совершил тектонический подвиг. Он свел вместе Бродского и Льва Лещенко. Нет, не вживую, а в студии. Лещенко спел песню на стихотворение «Пятая годовщина», которое Нестеров подсократил (уж не знаю, как он решал с правами) и назвал «Там»:

Там лужа во дворе,
как площадь двух Америк.
Там одиночка-мать вывозит дочку в скверик.
Неугомонный Терек там ищет третий берег.

В клипе Лещенко вращался вокруг своей оси, на плече у него появлялась белочка, и вообще было страшно прикольно. Сама идея совместить образцового советского певца с текстом поэта-отщепенца, оплеванного и изгнанного... ну просто блеск! Респект Нестерову за постмодернистское хулиганство. Но тогда это было лишь трехминутным очаровательным безумием, и, казалось, все, можно идти умирать на Васильевский остров: больше Бродский в масскульте не возникнет никогда. Но теперь попробуй не знать хотя бы пару его строк — выгонят с позором из кафе «Пушкин».

Конечно, Иосиф Александрович и сам виноват. Нечего было вырисовывать такие плотные, тугие тексты. Как говорил по другому поводу совсем другой поэт, Хармс, стихотворение надо писать так, что если бросить его в окно, то стекло разобьется. Бродский достиг совершенства в утяжелении лирической массы: его стихами можно в боулинг играть — успевай подносить!

Чуть ли не каждая третья строчка Бродского годится в афоризм или хотя бы в увесистую присказку. Как говорил по поводу комедии Грибоедова совсем другой поэт, половину разберут на пословицы. «Входит некто православный, говорит: теперь я главный!» Это из стихотворения «Представление», которое все годится, чтобы растерзать на цитаты.

Строчки Бродского можно применять как слоганы для кино, чтобы наращивать бокс-офис. «Есть города, в которые нет возврата» — отлично, да? Для эпической мелодрамы самое то. «Я не пил только сухую воду» — для триллера о герое-одиночке. «Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря» — ну это для лирической комедии.

Бродский уникален тем, что был абсолютный поэт. Стихи для него служили предметом чуть ли не молекулярного исследования. Однажды он прицепился к строкам дорогого ему Мандельштама — «Так вода в новгородских колодцах должна быть черна и сладима, / Чтобы в ней к Рождеству отразилась семью плавниками звезда...» Он стал всех вокруг расспрашивать, что это за образ — семиконечная звезда? Никто не мог дать внятного ответа. Спустя чуть ли не год он сказал приятелю, что продолжает изучать вопрос звезды.

Его поэтический эгоизм, его олимпийская надменность и невский снобизм были притчей во языцех. Его интересовали только равные по статусу и интеллекту. Тем он и мил новой генерации, в узких брючках и оксфордах. Бродский — он еще и ролевая модель. Эти мальчики с девочками живут в герметическом мире, пропахшем егермейстером и лавандовым кофе. Отстраненно и насмешливо. В только что вышедшей на русском книге Эллендеи Проффер, соправительницы издательства «Ардис», рассказывается о первом впечатлении от молодого Иосифа: «Он предпочитает вести себя так, будто этот режим не существует». Дело происходит в Ленинграде в 1969 году, Иосиф уже вернулся из северной ссылки, перебивается переводами, а до пинка из страны остается два года.

ЧУТЬ ЛИ НЕ КАЖДАЯ ТРЕТЬЯ СТРОЧКА БРОДСКОГО ГОДИТСЯ В АФОРИЗМ ИЛИ ХОТЯ БЫ В УВЕСИСТУЮ ПРИСКАЗКУ

Скоро, скоро мы увидим строки Бродского на заднем стекле какого-нибудь «Мини Купера» как эстетический ответ всем этим шуткам про немцев и Обаму. Что-нибудь типа: «Лучший вид на этот город, если сесть в бомбардировщик».

Ах да! Поэт ведь еще любил котиков.
Говорили, что его характерным словечком было «плебс». Его презрение к Евтушенко и Вознесенскому как второсортным поэтам, обласканным властью, кумирам советского «плебса», могло бы заполнить все венецианские каналы. (Впрочем, к Евтушенко он питал человеческую симпатию, хоть и издевался при каждой возможности.) Он никогда не выступал на площадях и стадионах, хотя читать свои стихи чуткой аудитории очень любил. Был рад уехать в Америку, хотя очень беспокоился за родителей, оставшихся в «полутора комнатах» на Литейном проспекте. Ностальгией не страдал. Парил над миром как осенний ястреб. Давно был уверен, что заслужил Нобелевскую премию, задолго до того, как ему присудили ее в 1987 году. Женился на красотке-аристократке, курил, несмотря на больное сердце, покупал хорошие шмотки и выдержанный виски. И свое кредо обозначил в финальном сонете Марии Стюарт. Которое может повторять как мантру герой Данилы Козловского или любой бедолага, мечтающий в офисе о бонусе и дауншифтинге:

...Ведя ту жизнь, которую веду,
я благодарен бывшим белоснежным
листам бумаги, свернутым в дуду.