Режиссер Григорий Константинопольский: «Русская литература — это прекрасная утопия»

Когда играют Шекспира, ты с первых слов понимаешь, что это условность, потому что речь героев состоит из ритмизованной прозы и стихов. В «Грозе» оригинальный текст Островского почти неизменен (в основном только у молодых героев), и он сегодня не всегда воспринимается как условность — а скорее как архаизм. Если ты принял правила игры, что этот текст условность — то фильм тебе зайдет.

Русская литература — это прекрасная утопия. Ее герои к жизни не имеют никакого отношения. Их в реальности нет — всех этих благородных прекрасных людей, которые прощают весь мир, типа Обломова. Нет таких святых женщин, типа Татьяны. Нет всех этих Чацких, Печориных, Треплевых и Нехлюдовых. Все это херня. Нет этих людей. В жизни одни Молчалины. Великая русская литература и ее герои — они про утопию, которая к реальности, на мой субъективный взгляд, не имеет никакого отношения. 

У меня Катерина не та, что у Островского. Там она мечущаяся, страстная натура, которая в XIX веке при домострое от мужа хрен уйдет, а у меня она просто попала в ситуацию, когда не может уйти из дома (не буду говорить почему, чтобы не раскрывать сюжет) и вынуждена сосуществовать с мужем и Кабанихой. Я хотел сделать обычную, добрую, простую девчонку, не особо умную, которая становится героиней. У меня в Катерине созревает драматическое восприятие мира, она становится поэтом. Кто такой поэт? Это тот, кто воспринимает мир трагически, и вот она стала поэтом. Она воспринимает мир драматически, не видит в нем себе места.

Про общую метафизическую Россию и одновременно про разрыв между тем, какими надо быть и какие мы есть на самом деле. Это и про меня тоже. Я — Катерина. Хотя все-таки скорее Кулигин. Изобретатель чудес. Поэт. Мечтатель.

Почему люди не летают, как птицы? Почему я не птица? Взял бы и полетел. На этот вопрос отвечает 160 лет каждый русский. Про это и пьеса Островского. Взяла бы и полетела, но нет, не пускают, под замок закрыли, закатали, перья выдрали.

Потому что это золотой век русской культуры. Они выразили русское самосознание в полной мере. Это основа русского гуманизма.

Мне кажется, не особо. Я пытался сделать, чтобы соприкасалось, придумывал разных персонажей, чтобы этот текст был им органичен, но мне кажется, не особо. Впрочем, эти тексты сказали главное. Россия — это прекрасное темное царство, к которому мы привыкли. Приятный полумрак. Здесь другие, особенные условия жизни. Мы варимся этих впотьмах как в бульоне, так сладко нам дремать в них, такие сумерки бесконечные; какие-то страсти вспыхивают и тут же затухают, приходят другие страсти, прилетают инопланетяне, как в моем фильме, посветили своим прожектором, все зажмурились, кого-то все-таки ослепило, все отвернулись, чтобы не видеть их, и они улетели.

Легко и светло. А зачем мне госденьги? Еще чего?! Все госбюджеты должны уходить мейджорам, которые снимают великие пластмассовые фильмы про космические корабли или, не знаю, про лед, для пластмассовой аудитории. А я снимаю для небольшой кучки трепетных эстетов, про какие-то неизъяснимые движения души, томление, безнадежность, отчаяние… веру — короче, никому ненужную хрень! Хорошо, что я вообще еще что-то делаю и меня кто-то смотрит — ведь казалось бы, аттракциона (а это является сутью кино и стоит денег) в моих фильмах почти нет или я выдумываю его из говна и палки за две копейки.

Они мне все очень нравятся, я их люблю, они такие милые. Я смотрю на них, и сердце у меня радуется. У них вся жизнь впереди, им еще предстоит столько ролей сыграть, у них карьера впереди, они еще верят, что жизнь принесет им что-то прекрасное, и дай бог, чтобы так оно и было. Я вот слушал недавно почему-то песню Окуджавы про надежду, и там есть такие строки про Надежду: «А разве ты нам обещала чертоги златые? / Мы сами себе их рисуем, пока молодые/ мы сами себе выбираем и песни и судьбы/ и горе тому, кто одернет не вовремя нас…» Вот смотришь на этих молодых людей, перед ними все карьеры открыты, все пути, а ты стоишь уже на обочине, взираешь на них и думаешь: какие счастливые люди, они во что-то верят, на что-то надеются.

Я не верю, но надеюсь. Надеюсь, что по какой-то необъяснимой накладке, по ошибке, по недоразумению Минкульт отвалит мне бабла сто мильонов… и уж тогда-то, пока они не очухались, я развернусь во всю дурь и сниму грандиозный киноаттракцион с летающими тарелками, искусственными людьми, стреляющими танками и прославлю русскую культуру на весь мир! Но пока скромно снимаю милую поделку типа этой «Грозы».

Не в смысле фальшивка, а в смысле милая детская поделка из пластилина (ну или из говна и палки).

Я тебе верю. Ты — молодость. Ты — будущее. К тому же ты — панк, разорвал церемонию вручения премии молодых кинематографистов в клочья (речь идет о крайне задиристом выступлении автора этого интервью Гордея Петрика на премии «Белый слон» в январе 2020 года. — Прим. BURO.). И если ты говоришь, что мой фильм хороший — так оно и есть! Все — иди устраивайся в Минкульт куратором по поддержке проектов для пожилых режиссеров. Мне же надо будет жить как-то в старости. Буду экранизировать прозу идеологически правильных авторов за долю малую.

Я половину сознательной жизни ждал эпидемию. Она не случалась — и я уже думал, что это только мои фобии. И тут ****.