Лаудомия Пуччи: «Моя прабабка была русской и оставила мне большое собрание Фаберже»

В этом году дом Emilio Pucci отмечает свое семидесятилетие. Его глава Лаудомия Пуччи управляет всеми делами бренда с 1992 года, когда умер ее отец и основатель марки Эмилио Пуччи. Лаудомия бережно хранит наследие одного из первых великих итальянских домов моды и по-прежнему живет в семейном палаццо во Флоренции — том самом, что принадлежало еще ее предку Пандольфо Пуччи, который пытался отравить Козимо Медичи и узурпировать в городе власть. Мы встретились с Лаудомией в Москве, где она презентовала в ЦУМе свою новую коллекцию аксессуаров, вдохновленную столицей, историей и культурой России.

— Почему именно Москва вдохновила вас на создание этих новых дизайнов? 

— Я обожаю этот город. Он — волшебный. В нем есть энергия, против которой я никогда не могла устоять. Последний раз я здесь была больше семи лет назад — мне так стыдно это признавать! Но многое поменялось, и, как я считаю, к лучшему. Город стал более модернизированным и красивым. Теперь это истинная европейская столица. 

Что касается коллекции, то я хотела поработать с молодыми дизайнерами над проектом, посвященным моим любимым городам — Москве и Флоренции. Эта коллекция для меня — как современные открытки из городов мира от Pucci. Мы создали шелковые рубашки, платки, шарфы, топы, пижамы, блузоны — вещи, которые можно взять с собой в путешествие. Когда-то мой отец сделал 15 шелковых шарфов и платье, с которым их нужно комбинировать. Мы решили вернуться к этим корням и показать нечто похожее. Это не сезонная линия — она подойдет для любого времени года. Моя прабабка была русской и оставила мне целую коллекцию вещей в доме — большое собрание Фаберже. 

— Расскажите об истории Emilio Pucci. Как этот дом менялся со временем?

— Когда меня спрашивают, что такое Emilio Pucci, я всегда отвечаю, что это самый древний из всех итальянских брендов формата прет-а-порте. Он был основан в 1947 году, одновременно с Dior. Они — первое поколение французской моды. Мы — первое поколение итальянской моды. Валентино, Версаче и Армани годились моему отцу в дети. Мы появились, когда не было ничего.

Почему мы до сих пор здесь? Когда у твоей компании такое наследие, ты прошел все возможные испытания и готов ко всему. Мой отец был гениальным инноватором и не боялся меняться. Он быстро понимал, как меняется Италия и как меняется производство одежды. Он был не просто дизайнером, а художником, создателем тканей и принтов, был менеджером — все это ощущается в ДНК нашего бренда. Изначально Emilio Pucci был маркой спортивной одежды для молодежи. Никакого кутюра. Идеалом была девушка, которая прыгает в спортивной курточке и на каблуках за руль спортивной машины в центре Парижа.

— Как вы начали работать в его компании?

— Мой отец подключил к работе лучшие производственные структуры в Италии и занялся расширением — в рамках бренда появились парфюм, аксессуары, обувь. Когда я начала работать с отцом, мне было лет 19 — он был одним из тех мужчин, которому невозможно сказать «нет». И никто ему никогда не отказывал. 

У него тогда было свое особенное видение того, какой должна быть женщина. Он называл это «моя женственная женщина». Перемены в моде в 70-х и 80-х годах никак не повлияли на этот идеал — Эмилио продолжил делать точно то же, что делал до этого. В этом мой отец был чудовищным — от отказывался идти на компромиссы. Таким образом, когда я пришла в бизнес, я получила «на руки» непростой бренд с богатой историей и потенциалом, но также с мужчиной, который ненавидел обсуждать свои идеи с кем-либо — отец терпеть не мог ассистентов.

Поэтому я приступила к работе с большой осторожностью. Начала управлять компанией, когда мне было 28, то есть уже 17 лет я являюсь главой Emilio Pucci. Это большая привилегия — быть себе начальником, а еще — дочерью такого сильного человека. 

— Как вы справляетесь с такой ответственностью?

— Я не желала даже думать о том, чтобы с чем-то справляться. Я изучала политику и экономику и собиралась поступить в Джорджтаунский университет в Вашингтоне и защищать диссертацию на тему коммунизма и Советского Союза. Это было единственное, что меня интересовало.

Пока я была ребенком, Италия переживала страшные годы. У нас была самая большая коммунистическая партия в Европе после Компартии СССР. Я стремилась вникнуть в суть коммунизма, понять, почему моя страна движется именно в этом направлении. Я обожала политику и не хотела ее бросать. Но отец решил все за меня — я даже не успела закончить учебу, а уже получила должность в компании. Через два года я решила сбежать и ушла из компании. Но отец не успокоился. Он позвонил Юберу де Живанши, который — поверьте мне — был копией моего отца! Такой же невыносимый! И попросил у него устроить меня на работу, надеясь, что любовь к моде придет ко мне, если я буду стоять за прилавком и продавать платья Givenchy. 

Я работала с американскими рок-звездами, которые приезжали покупать наряды своим женам, и японскими бизнесменами, путешествующими по Европе со своими подружками. Каждый вечер мне звонил Юбер и спрашивал: «Лаудомия! А ну скажи-ка мне, сколько метров ткани мы продали сегодня?». Я отвечала: «Юбер, откуда мне знать? И какая разница?». «Нет же, я хочу знать!». И я узнавала. После двух лет работы в «Живанши» я захотела вернуться к отцу. Юбер пригласил меня на ужин и сказал: «Я правильно понимаю, что ты уходишь от меня? Что ты хочешь домой?». Я ответила «да». И через несколько месяцев после моего возвращения отец попал в госпиталь. Уходить было больше некуда. 

К этому времени я была в бизнесе более пяти лет. Я управляла делами за него. Иногда он появлялся на работе, несмотря на тяжелую болезнь. Один раз он без объявления появился в нашей мастерской, как раз когда туда нагрянули японские клиенты. Мой отец так вежливо с ними общался, показывал им наш бутик. И в конце он сказал: «Все в нашем магазине наполнено такой красотой и любовью... За исключением этих ужасных блузок, которые создала моя дочка!». Это был наш бестселлер! Я все слышала и от злости пробила кулаком стену в соседней комнате. Он был невыносимым и потрясающим человеком. 

— Как развивался бизнес после его смерти?

— По-своему, я даже не заметила, что он ушел. У меня было очень ясное видение того, что нужно делать и как. Я просто начала работать, хоть и медленно. Я знала, что я — не великий талант, и понимала, что нужно просто сохранить в компании то, чем она славится. 

А еще мне, конечно же, очень помогли наши покупатели. Отец научил меня всегда к ним прислушиваться. Я привезла новую коллекцию в Нью-Йорк и показала ее моим знакомым из Brown's. И если они мне говорили: «Лаудомия, что ты натворила? Езжай домой и немедленно все исправляй!», то я уезжала и исправляла. Через неделю Colette попросила меня продать им коллекцию, которую обругали в Нью-Йорке. Как я могла продать им то, чем сама была недовольна? Я отказалась.

Тогда мода действовала еще по законам человеческих отношений и в целом была более гуманной индустрией. Можно было посидеть с этими великими людьми, понять, как они работают, перенять их опыт. Как мне кажется, самая большая проблема современного бизнеса заключается в том, что молодому поколению не хватает времени. Все приходится успевать — должно быть выпущено столько-то коллекций в год, проведено столько-то показов. В этом процессе больше нет человечности, а вместе с ней уходит и творческий подход. В результате мы получаем огромную однородную массу одинаковой одежды. 

— Каким качествам вас научил ваш опыт в работе с отцом? 

— Он показал мне, как работает бизнес — в мельчайших деталях. В сегодняшних школах моды очень редко можно встретить такое образование — когда ты действительно узнаешь, как управлять своим делом.

В Италии особенно остро стоит вопрос преемственности — как правильно передавать опыт молодому поколению, как оформлять документы, касающиеся наследства, и так далее. Я считаю, что в этих делах не существует идеального рецепта. Все поступают так, как могут. Но я была одной из первых в моем поколении, кому пришлось перенять все навыки моего отца так быстро. Я думаю, если человек способен объединить свою юношескую энергию с пониманием того, что ему пытается передать его предшественник, то есть шанс сохранить это наследие в его первозданном виде.  

— В Pucci сохранилась традиция производства?

— Конечно, и это несмотря на то, что множество итальянских компаний закрылись за последний год. Работа с такими мелкими фирмами — обязательная часть управления крупным бизнесом. Важно знать их всех по имени. Но я была рада увидеть, что постоянно открываются новые фирмы, зачастую созданные детьми тех людей, которым только что пришлось закрыть свой бизнес.

Я пристально слежу за новыми фирмами — что они делают по-новому, что у них получается лучше всего. Нужно постоянно держать глаза открытыми, ведь иначе ты рискуешь пропустить талантливых людей. А талантливые люди — залог инноваций. Многие сейчас считают, что работа дизайнера и работа поставщика — две разные вещи, но я с этим совершенно не согласна. Поставщики и их наследие играют определяющую роль в работе нашего модного дома. 

— Чего, по-вашему, хочет молодой потребитель? Что нужно миллениалам? 

— Им нужна именно та человечность, которую мы с вами обсуждали. Они хотят разговаривать друг с другом и понимать друг друга. Я постоянно работаю с молодежью во Франции и Италии. Они хотят точно знать, что потребовалось для создания вещей, которые они носят, — какой человеческий труд ушел на создание вот этих рубашек. И им хочется носить более качественную одежду дольше, чем один или два сезона. 

У молодежи всегда будут худи и майки. Но сейчас они хотят другого — нишевых уникальных вещей, с помощью которых они могут показать миру, кто они есть на самом деле. Одежда, которую они будут носить годами. И я надеюсь, это — та мода, к которой мы придем в будущем. 

— Что бы вы посоветовали тем, кто хочет заняться модой?

— Мне кажется, что мода стала очень политичной. Столько слоганов и политических сообщений. Мы политизированы, потому что иногда нам хочется закричать. Мы видим столько несправедливости. Все зависит от того, насколько красиво и громко вам хочется кричать. Я считаю, нам надо заставлять молодое поколение думать о том, как мы можем сделать индустрию моды менее разрушительной.

«Эй, мальчик, тебе действительно нужны эти порванные джинсы, на создание которых ушло столько чистой воды? Нет, не снимай их, они и так порванные, я все вижу. Но в следующий раз, может быть, купишь что-то другое? Ведь раньше ты никогда бы не выбросил что-то, что сшила тебе твоя бабушка». Я просто хочу, чтобы мы стали уважать себя чуточку больше. Уважать себя, природу и людей вокруг. Потому что когда мы видим то, как в наше время производятся кроссовки в Бангладеш, а после продаются с наценкой в 70%, мы не можем не задаваться вопросами этики. И я так рада, что наши дети все-таки начинают задаваться этими вопросами.